— Если ты ошибаешься, и бог все-таки есть, ты обрекаешь себя на адские муки, — заметила Бонни.
— Верно, — согласился Мелвин. — Но я уже обрек себя на адские муки. Два раза. Когда выеб ту болотную кикимору и когда упорхнул с очистительного костра.
— Тот костер развели неправосудно! — возмутилась Бонни.
— А это никого не ебет, — покачал головой Мелвин. — Все ритуалы были проведены должным образом, так что костер получился реально очистительный. Да, Бенедикт и Роберт обрекли невинного на лютую казнь, это смертный грех, но и я тоже согрешил, когда не смирился и упорхнул. Что проповедуют все апостолы? Пострадал неправедно — смирись, господь всех рассудит. А я не смирился.
— Может, ты покаешься? — предложила Бонни. — Сразу отпустит. Я тоже хочу по-настоящему покаяться. Найти где-нибудь благочестивого попа…
Мелвин скептически хмыкнул.
— Да даже без попа! — воскликнула Бонни. — Господь-то все видит, ему похуй, через попа ты молишься или сам по себе…
— Ересь говоришь! — перебил ее Мелвин. — Не помню, как она называется, но это точно ересь, притом очень опасная.
— Что в ней опасного? — удивилась Бонни.
— А ты представь себе, что любой мудак станет трактовать закон божий, как ему на душу взбредет, — сказал Мелвин. — Вон тот мудак, например. Или вон тот. Не страшно?
Бонни немного помолчала, затем сказала:
— Нет, мудаки тут ни причем. Если мудаков бояться, так придется любое новшество отвергать. Пусть не мудаки трактуют закон божий, а нормальные люди вроде нас с тобой. Мы с тобой знаем, что в колдовстве нет ничего плохого, почему мы должны скрывать это знание?
— А ты уверена, что мы с тобой не мудаки? — спросил Мелвин. — Сможешь обосновать?
Бонни надолго задумалась. Затем спросила:
— Ты уже решил, что будем делать, когда достигнем замка?
— Более-менее, — ответил Мелвин. — Роберт запрется за стенами, я покажусь воинам, стану проповедовать, они вначале послушают немного, потом станут стрелять. Стрелы не причинят мне вреда, все станут кричать, что это чудо, дальше очевидно. Смятение, кто-нибудь переметнется на мою сторону, откроет ворота, ты обратишь меня в пса, я ворвусь внутрь, загрызу Роберта. Как-то так.
— А потом? — спросила Бонни.
— Потом ты обратишь меня обратно в Мелвина Локлира, — сказал Мелвин. — Мои вассалы узнают меня и снова присягнут мне. Я стану править строго, но справедливо.
— А Бенедикт? — спросила Бонни.
— Бенедикту пиздец, — ответил Мелвин. — Во-первых, мне понравился его артефакт, хочу отобрать. Во-вторых, он слишком много знает. В-третьих, мудак.
— Ты не должен быть под подозрением, — заметила Бонни. — Кто бы его ни убил, все подумают на тебя.
— Конечно, — кивнул Мелвин. — Поэтому я не буду его ни убивать, ни заказывать. Я предоставлю это дракону. Без меня ему от дракона не отбиться, а я не могу охранять его круглые сутки. Думаю, эта проблема решится сама собой.
Бонни улыбнулась и сказала:
— Как ты ловко все планируешь.
— Дык, — тоже улыбнулся Мелвин. — Давно уже все говорили, что я умен не по годам, и из меня вырастет ловкий интриган. Ну, вот и вырос.
Бонни неожиданно помрачнела.
— Тебе восемнадцать лет, если я ничего не путаю, — сказала она. — А мне двадцать семь, я уже три раза замужем была…
— И три раза овдовела? — заинтересовался Мелвин. — Так быстро? Как ухитрилась?
Бонни нахмурилась.
— Как-то само получилось, — ответила она. — Моего первого мужа убил мой второй муж. Потому что любил меня сильно, а я замужем за другим. А второго мужа убил третий муж, он был братом первого и мстил.
— А третьего мужа кто убил? — спросил Мелвин.
— Я, — ответила Бонни. — Отравила бледными поганками. Он такой мудак был…
— Суровая ты женщина, — сказал Мелвин.
— Жизнь суровая, — вздохнула Бонни. — О, гляди! Помнишь, та поляна, где на нас дракон напал? Так вот она!
— Точно, — кивнул Мелвин. — Эй, Бенедикт! Готов сразиться с драконом?
Бенедикт остановил коня, некоторое время размышлял о чем-то неведомом, затем спешился и стал раздеваться.
— Бенедикт, ты ебанулся? — спросил его Мелвин.
— Я не ебанулся, — ответил Бенедикт. — Со мной разговаривал господь и ниспослал откровение. Остаток пути я должен проделать пешим, босым, с непокрытой головой и в рубище.
— Где же ты найдешь рубище? — удивился Мелвин.
— У меня нижнее белье ветхое, — объяснил Бенедикт. — Сойдет.
— Ну, как знаешь, — сказал Мелвин. — Эй, рыцари! Как там тебя, Брюс! Будь любезен, поохраняй святого отца, а то ему тут откровение было…
— Брюс, иди на хуй! — рявкнул Бенедикт.
Сэр Брюс, только что повернувший коня, невозмутимо вернул животное на прежний курс.
— Поехали, Бонни, — сказал Мелвин, посмеиваясь.
— Ничего не понимаю, — сказала Бонни, когда они немного отъехали. — Что это на него нашло?
— Трусость, — объяснил Мелвин. — Он раньше не думал, что на нашем пути может сидеть дракон в засаде, а теперь подумал. А кто для дракона первейшая цель?
— Ты, — сказала Бонни.
— А вторая?
— Бенедикт.
— Все верно, — кивнул Мелвин. — Вот он и маскируется. На свой артефакт он не слишком полагается, на рыцарскую охрану — тем более. А смешается с голодранцами, глядишь, дракон и не заметит.
— Раньше надо было думать об этом, — заметила Бонни.
— Однозначно, — кивнул Мелвин. — Бенедикт никогда не отличался умом и сообразительностью. Он другим берет, наглостью и жестокостью.
— Жестокость-то откуда? — удивилась Бонни. — Раньше его в этом никто не обвинял.
— Те, кого он пытал, его уже ни в чем не обвинят, — сказал Мелвин. — А кого не пытал, тем похуй. Я — редкое исключение.
— Что-то не чую дракона, — сказала Бонни. — Сдается мне, не сидит он в засаде.
— Ну и заебись, — улыбнулся Мелвин. — Пусть этот мудак ноги разомнет, ему полезно.
Некоторое время они ехали молча, затем Бонни спросила:
— Мелвин, что будет с нами?
— А я-то почем знаю? — пожал плечами Мелвин. — Или со щитом, или на щите, а что конкретно — нам знать не дано.
— Я не об этом, — сказал Бонни. — Я о нас с тобой. Ты недавно сказал, что Бенедикт слишком много знает. Я знаю не меньше.
Мелвин рассмеялся, нагнулся с седла, ухватил Бонни за плечо, притянул к себе и смачно поцеловал в губы. Какие-то пешие долбоебы, наблюдавшие за святым похода с почтительного расстояния, засвистели и заулюлюкали.
— Я тебя люблю, — сказал Мелвин. — Женой я тебя не сделаю, ты уж извини, родом не вышла, но официальной фавориткой станешь. Как вступлю во владение замком, дам тебе дворянство за особые заслуги, какой-нибудь удел маленький… Детей наших признаю официальными бастардами… Чего так смотришь?
— Ничего, — сказала Бонни и пожала плечами. — Спасибо тебе, ты щедрый.
— Не понял, — сказал Мелвин. — Ты так говоришь, как будто я на самом деле не щедрый, а ты иронизируешь. Будто хочешь чего-то большего.
— Нет, большего я не хочу, — покачала головой Бонни. — Раньше я надеялась на большее, но теперь вижу, что зря.
— А на что ты надеялась? — спросил Мелвин.
— Что ты не ограничишься титулом ярла, — ответила Бонни. — Корона сама плывет тебе в руки, а ты не замечаешь. Я думала, ты глазастее.
— Я все замечаю, — сказал Мелвин. — Просто я не ставлю перед собой слишком далеких целей. Я ставлю перед собой реальные цели. Сначала надо убить Роберта и захватить Локлир. Потом удержаться в захваченном Локлире. А потом уже идти на Лондон, если сложится благоприятная обстановка.
— Обстановка сложится благоприятная, — заверила его Бонни. — Твое колдовство и мое колдовство вместе такая сила, что против нее ничего не устоит. — И неожиданно добавила: — У меня ничего нигде не зудит.
— А что должно зудеть? — не понял Мелвин. — И почему?
— У тебя, когда ты начал превращаться в оборотня, зудело в паху, — объяснила Бонни. — А у меня не зудит. Значит, от тебя ко мне ничего не передалось, и я никогда не стану оборотнем. Обидно.
— Гм, — сказал Мелвин. — Это как посмотреть. Не хочу тебя пугать, но если бы ты начала превращаться в оборотня, у меня возникло бы искушение.
— Понимаю, — кивнула Бонни. — Если бы я ощутила начало превращения, я бы от тебя убежала как можно дальше, пока оно не закончится.
— Либо убеждала бы меня изо всех сил, что никакого превращения не происходит, — добавил Мелвин.
— Об этом я не подумала, — сказала Бонни. — Наверное, мне все-таки надо было убежать.
— Никуда убегать не надо, — сказал Мелвин. — Зря ты так боишься моей подозрительности. Сразу видно, что не из дворянского рода. У нас, дворян, каждый понимает, что быть чрезмерно подозрительным не лучше, чем быть недостаточно подозрительным. Когда ты совсем не доверяешь людям, ты их провоцируешь на предательство. Зачем честно служить феодалу, который все равно тебе не верит? Друзьям и вассалам надо доверять, это каждый феодал усваивает с молоком матери. И еще нельзя верить, что другие люди умнее тебя. Отец меня учил, что когда планируешь интригу, надо всегда исходить из того, что твой противник равен тебе по уму, не глупее и не умнее. Потому что когда противника переоцениваешь, это тебя демотивирует и получается еще хуже, чем когда его недооцениваешь. Я, наверное, непонятно говорю…
