― как-то спросил раздраженный Арося.
Я засмеялась:
― Он же твой товарищ по прежней службе!
― Никогда мы не были товарищами, даже близкими знакомыми! Он ездит из-за тебя!
― Неужели? ― захихикала я.
― Не смейся! Он буквально пожирает тебя глазами. Он стремится, как бы случайно, коснуться тебя...
― Ну, ты и ревнивец, каких свет не видывал!
― Я прошу тебя, ― сказал Арося, очень серьезно, ― дай мне слово, что ты отвадишь его от этих визитов... ― И, помолчав, добавил: ― Больше того, я прошу, дай слово, что будешь избегать встреч с ним. Поверь моей интуиции, он очень плохой человек.
Арося был так расстроен, что я с легкостью дала просимое слово. И держала его честно. Перестала пользоваться машиной для поездок в столовую, объяснив это желанием ходить пешком «для моциона», и откровенно попросила не ездить к нам:
― У Ароси очень срочная работа.
― И что же такое он пишет? ― с отвратительной иронией поинтересовался Лазарь.
― Историю фабрик и заводов.
Мне не хотелось, чтобы он считал моего мужа поэтом-неудачником.
К годовщине гибели Кирова издательство напечатало тысячу экземпляров. «Товарищ Киров» был разослан во многие редакции газет, крупным политическим деятелям, ученым и авторам книги с просьбой о замечаниях и предложениях, которые мы хотели учесть при полном тиражировании в двадцать пять тысяч. До лета занимались исправлениями, дополнениями. Я лично выверяла каждый лист, чтобы не пропустить ни одной опечатки. Все шло нормально. Наконец основной тираж был готов, «сигналы» поступили в Главлит, куда меня вскоре и вызвали.
Молодой цензор встретил меня холодно.
― Книгу придется перепечатать. Вы допустили массу ошибок!
― Не может быть! Первый тираж в тысячу экземпляров проходил Главлит и был полностью разрешен к выпуску. Все исправления согласованы!
― Мало ли что было, ― сказал цензор, ― сейчас поступили другие указания.
― Но что же вас не устраивает?
― А вот, извольте! Что это вы так мрачно расписали детство Кирова? Отец пил запоем... пропал из дома... мать рано умерла... детей отдали в приют... Все это придется вычеркнуть.
― Но ведь это подлинная биография Кирова! ― воскликнула я. ― Об этом рассказывали его сестры, жена, которая следила за нашей работой с самого начала и подписала верстку к печати.
― Это та правда, которую не следует афишировать,― назидательно сказал цензор и вдруг почти зашептал: ― Писатель Чумандрин, расписавший эту правду, арестован. К тому же, ― он снова увеличил громкость, ― у вас допущены и политические ошибки в главе, посвященной борьбе Кирова с оппозицией. Ваши рабочие авторы заявляют, что «Зиновьев говорил так убедительно, что казался правым».
― Но как же иначе показать силу и убедительность выступлений Кирова? ― спросила я недоуменно. ― Ведь тот же рабочий говорит: «Но выходил на трибуну С. М. Киров и в прах разбивал все аргументы оппозиции, так что мы тут же осознавали их неправоту».
― Вот и оставьте эти слова, а насчет убедительности оппозиции ― вычеркните!
― Нет, ну каков идиот! ― поделилась я впечатлениями о глупых, с моей точки зрения, замечаниях редактора Главлита с нашим заведующим книжным отделом В. Н.Топором. Член партии, он призвал меня, комсомолку, «быть поскромнее, посамокритичней и исправить все, что предложат».
Выпуск книги снова задержали.
Отец вскоре совсем свалился; болел он долго и мучительно, сперва в больнице, а потом дома. Он шумно и тяжело дышал, ноги у него распухли, горчичники, которые ему ставили на сердце, не помогали. Понимая, что умирает, он очень переживал, что не может проститься со своим старшим сыном, пропавшим, как он считал, из-за его проклятий. Хорошо хоть от Шурки с канала приходили письма.
В январе 1936 года отец скончался на руках у мамы ― ему не исполнилось и шестидесяти. Похоронили его на кладбище рядом с церковью, в строительство которой он вложил столько сил и, как мне кажется, из-за которой очень многое сломалось в судьбах его старших сыновей...
Спустя месяц после смерти отца вернулся Алексей. Он появился поздним вечером, обросший, оборванный, грязный, в опорках вместо обуви, Оказалось, уйдя из дома, в тот же вечер он напился и пристроился ночевать на Павелецком вокзале. С работы Алексей «за пьянство» давно был уволен, но от родных это скрывал. В ту ночь устроили облаву на «бродяг». Тех, кто не смог указать места работы, тут же посадили в эшелон и отправили на лесозаготовки. Одежды не давали и, когда начались сильные морозы, отпустили по домам. Смерть отца, рассказ мамы, как тот, умирая, страдал от того, что не простился «с блудным сыном», ― все это потрясло Алексея основательно[43].
В это время мы с Аросей учились на историческом факультете: я заочно, а он по моим учебникам и методическим разработкам. Получить диплом, не имея высшего образования, он не мог, но ему важна была не «корочка», а совсем другое. Я, стремясь в аспирантуру, училась на «скорую руку», лишь бы спихнуть предмет; он же вникал в материал основательно
― порой он мне пересказывал и одновременно растолковывал целые книги, благодаря чему экзамены я сдавала играючи.
Но в начале 1936-го года я снова забеременела. Арося был против аборта, боялся за меня, хотя закона об их запрещении еще не было, а главное, хотел второго ребенка. Так было принято решение, положившее конец моим мечтам о научной деятельности.
Эдик
Лето 36-го выдалось жарким. Я просто задыхалась в городе, и мы переехали к маме в Бирюлево, в новый дом, стоявший посреди уже большого яблоневого сада.
Вернулся со строительства канала Шурка, но ненадолго ― ему было запрещено жить в Московской области, и вскоре он уехал работать в Таганрог.
Младший брат Ароси, Сея, окончив строительный техникум, поработав на строительстве завода «АМО», перешел на должность прораба дачного кооператива в Кучино. Строительство дач закончили досрочно. В благодарность правление предложило Сее свободный участок.
― Мне дача не нужна, а у вас скоро прибавление. Вы только представьте ― свежий воздух, речка, парное молоко! ― уговаривал он нас.
Поехали, посмотрели местность и ― загорелись. Из Кучино возвращались переполненным поездом.
Сонечка прижималась головкой к моему животу и вдруг громко закричала:
― Мама, закрой рот, к тебе влетела ворона и стучит клювом по моей голове!
Вечером я объяснила ей, что скоро у нее появится «братец». Теперь, стоило Аросе вернуться домой с набитым портфелем, Сонечка бросалась нему:
― Ты мне братца принес?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
