Макаке — не лежать бы в госпитале.
Наконец показалась деревушка.
— «Ярошевице», — вслух прочел кто-то надпись.
Судя по всему, где-то рядом бои. Ухали не только орудия и минометы — слышалась пулеметная трескотня, винтовочные и пистолетные выстрелы.
Мы остановились на окраине деревни, заняв несколько домов. От жителей и наших соседей военных узнали: в лесу окружены немецкая пехотная дивизия, артполк, полк самоходок и бронемашин. Немцы сдаваться не желают. Наши артиллеристы и солдаты пытаются добить их. Кстати, наших здесь немного. Основные части ушли далеко вперед. Поэтому в уничтожении немецкой группировки участвуют все — штабники, писаря, хозяйственники и даже девушки из фронтовой прачечной.
Уже наступил вечер, но артиллерийский огонь все не утихал. Стреляли и немцы. Несколько снарядов и мин разорвалось в деревне. Рядом с нашим домом ударила немецкая болванка, зарывшись в землю.
Мы ждали приказа.
К ночи огонь стих, и тут же прозвучала команда:
— Выходи!
Каждый взвод получил свою задачу. Окруженная группировка, как сказал командир дивизиона, была достаточно деморализована огнем нашей артиллерии, и теперь пора окончательно ликвидировать ее. Лучше всего это делать сейчас, ночью, пока немцы не пришли в себя. Нашим взводам предстояло прочесать лес с юго-запада.
Соколов повел наш взвод к лесу. Все мы — а нас было восемь — шли молча, стараясь даже не дышать громко. Погода хмурилась. Ни луны в небе, ни звезд.
Кромешная мгла. Только под ногами шуршали сухие листья и сучья да тяжело вздыхали под порывами ветра побитые артиллерией деревья. Лес изувечен. Он стоял страшный, тяжело больной, какой-то стонущий.
Другие взводы и комбат Буньков шли где-то рядом, слева. Мы, видимо, крайние в цепи. И звукачи, и оптики, и фотографы, и хозяйственники находились левее Бунькова. Кажется, там и майор Катонин, и его замполит, и начальник штаба. Катонин, насколько я узнал его за время пребывания на фронте, обязательно сам участвовал во всех операциях. Как-то раз замполит пытался отговорить майора:
— Тебе, Степан Василич, не надо бы…
Это было еще в деревне Низины, когда к штабу прорвались немецкие самоходки.
— Постой, постой, не мешай, — сказал Катонин. — Бери-ка лучше две бутылки. Вот, вот. Нас и так мало.
Мы знали майора давно, с первых дней нашей службы в армии. Знали как начальника школы и потом как начальника штаба полка. Тогда он был для нас только начальником. Он остался им и сейчас, может быть даже в большей степени. Командир дивизиона, да еще самостоятельного, равного любой воинской части, — выше его начальника для нас не было. И все же для нас открылось что-то новое в майоре, и прежде всего его смелость…
Мы продолжали пробираться через лес: я, рядом Саша, через несколько человек Володя, и опять — наши ребята.
Чем глубже мы заходили в лес, тем чаще нам попадались разбитые снарядами деревья, и щепа под ногами, и воронки, в которые мы проваливались как в пропасти. Мы шли с автоматами и карабинами наперевес и с гранатами в сумках противогазов. Нарушая все воинские законы, мы давно спрятали свои противогазы в машинах. Там нашлось для них удобное место: в ящиках под сиденьями.
Ио как это ни странно, удивительная тишина стояла в лесу. Темень и тишина. Казалось, будто лес вымер. Ни единого человеческого голоса, ни единого выстрела. А ведь этот лес грохотал десятками разрывов час назад. Неужели огонь нашей артиллерии уничтожил всю группировку? Целую пехотную дивизию, артиллерийский полк, полк самоходок и бронемашин? Пусть эти части неполные, побитые, по все равно — неужели от них ничего не осталось?
В это трудно было поверить, хотя, может быть, в душе мы и надеялись. Судьба окруженной немецкой группировки так или иначе предрешена — слишком глубоко в тылу наших войск оказалась эта группировка. Но встреча с каждым немцем, даже в тылу наших войск — это опасность, и опасность реальная. Глупо погибнуть от пули такого окруженного немца.
— Какой-то просвет, — шепнул Саша.
Впереди действительно показался просвет. Деревья поредели, перед нами виднелось что-то белое. Неужели снег? Мы вышли па поле — небольшое, чуть прикрытое снегом и изрытое воронками. На поле торчала черная, закопченная самоходка и артиллерийская батарея малого калибра с перевернутыми орудиями.
— Осторожно, я иду вперед, — сказал комвзвода.
Все тихо. Лейтенант уже махнул нам — от самой самоходки.
Мы пошли дальше. Самоходка, верно, сгорела. Даже крест на ее корпусе еле виден.
За полем опять продолжался лес — еще больше разбитый, чем прежде. Многие деревья свалены наземь, перебиты пополам, выдернуты с корнем. Мы пробирались через настоящий бурелом.
Комвзвода торопил:
— Здесь можно бы идти побыстрее!
И верно, опасности никакой не было. А мы плелись, словно противник рядом.
Теперь мы шли рядом с лейтенантом.
— А вы, товарищ лейтенант, после войны опять в школу вернетесь или в армии останетесь? — ни к селу ни к городу спросил я комвзвода.
И верно, глупо. Или мне было просто не по себе от этой зловещей тишины и неизвестности?
Саша словно угадал мои мысли:
— Тебе не страшно?
— А тебе?
— Чуть-чуть.
— Не знаю, — ответил я.
А комвзвода молчал, так и не ответив на мой вопрос.
Наконец произнес:
— Не знаю, не знаю…
Мы еще не видели ни одного немца, но справа, и слева, и впереди раздались возгласы:
— Хенде хох!
— Стой, сволочь! — закричал Соколов и свалил кого-то наземь.
Мы подбежали к нему — перед ним не один, а трое немцев, двое стояли с поднятыми руками, третий валялся в ногах. Он пытался выстрелить. Лейтенант ногой вышиб у него автомат.
Теперь за деревьями ясно видны немцы. Одни выходили сами на наши крики, другие сопротивлялись, третьи, раненые, стонали. В темноте мы то тут, то там натыкались на тела убитых. Их не успели похоронить, и они лежали рядом с живыми. Где-то недалеко раздавались автоматные очереди, крики на русском и немецком языках, брань.
Часть пленных наши ребята уводили сразу. Других, которые не сопротивлялись, собирали в группы.
Володя собрал, кажется, человек двадцать.
— Веди, Протопопов! — приказал комвзвода. — И этих прихвати! Справишься?
— Справлюсь! — бодро выкрикнул Володя.
Мы двигались дальше.
На поляне стояло несколько бронетранспортеров и самоходка. Один из транспортеров повернул в нашу сторону дуло пулемета.
Поляна была уже окружена. Здесь сошлись почти все наши — два командира взвода, сержант и комбат Буньков.
— Ложись! Гранаты! — приказал комбат.
В бронетранспортер полетело несколько гранат одновременно. Одна упала рядом, другая взорвалась в воздухе, но все равно машина вспыхнула. Кто-то попал в цель — в бензобак.
И опять на поляне тишина.
— Убит, — произнес лейтенант Соколов, Он уже успел заглянуть
