— Это же глупо! — Тейлос ударил по койке своим маленьким кулачком. — Абсолютно глупо ломать такие вещи!
— Вот пойди и скажи об этом Козбергу, — посоветовал один из рабочих. — А нам надо отдохнуть — мы-то во время всей этой паники продолжали вкалывать на полях. — И он вытянулся на своей койке, подав пример другим.
Тейлос подошел к окну, хотя что он мог отсюда увидеть?
Нейл лег и закрыл глаза. Все его тело дрожало от сильного возбуждения, и он опасался, как бы остальные в комнате не заметили этого. Значит, он совершил невозможное, утаив для себя часть находки. Видно, удача благоволила ему.
Закрыв глаза, он снова увидел эту трубку, ее цвет, ее узор и ощутил в ладони ее гладкость. Что это такое? Для чего она была сделана? Кто оставил ее так и зачем? Тщательно захороненный клад — или поспешно укрытая добыча? Хотелось бы расспросить окружающих насчет других находок, но можно ли это сделать, не выдавая, что он знает об этом своем сокровище больше, чем говорит?
Если ему удастся сохранить это в тайне, то прав ли Тейлос? Можно ли будет иметь дело с кем-нибудь из экипажа? Да и каким образом он сможет объяснить наличие у него денег? Впрочем, потом будет много времени, чтобы об этом подумать. Все зависит от того, хорошо ли он спрятал трубку.
Зеленый, золотой, красный, синий и другие цвета, названий которых Нейл не знал, смешивались, кружились, составляя то один, то другой узор. Как хотелось бы Нейлу снова взять эту вещь в руки и посмотреть на нее подольше. Это была красота сама по себе, в чистом виде, и даже больше, чем красота: сердечность. Взять бы ее в руки и принести Мелани… Нейл вертелся на жесткой узкой койке, поворачиваясь к стене из ободранных бревен.
— Выходи! — грозно велел Козберг, распахнув дверь. Работе немедленно повиновались.
Нейл вышел вслед за Ханнозой и увидел во дворе все население участка. Младенцы протестующе кричали на руках у матерей. Ребятишки стояли нахмуренные и удивленные. Сам Козберг, держа шапку в руках, застыл во главе семейной группы Верующих лицом к человеку в длинном сером плаще поверх обычной тусклой одежды поселенца.
Незнакомец стоял с непокрытой головой, его всклокоченные волосы были такими же серыми, как и плащ, и было трудно разобраться, где кончаются волосы и начинается ткань. На заросшем бородой лице приклеен острый, как клюв, нос и удивительно бледные, с красным ободком, глаза. Один глаз все время слезился, слезы капали на широкую бороду и блестели на ней.
— Грешники! — щелкнул голос, такой же повелительный, как у Козберга. Заметный трепет пробежал по линии Верующих при этом обвинении. — Темная Сила пробралась на этот участок, чтобы поставить свою ловушку. Тьма тянется только к тьме… Ваше Небо закрыто облаками!
Одна из женщин застонала. Два ребенка захныкали. Человек в плаще поднял голову к небу, которое действительно было облачным, более сумрачным, чем обычно бывало по утрам, и запел, вернее, захрипел, как ржавая пила, песню. Слов ее Нейл не понимал.
Все еще глядя в небо, незнакомец повернулся к лесу и тяжело пошел по направлению к нему. Верующие потянулись за ним. Мужчины шли впереди, но Нейл присоединился к рабочим, которые держались в тылу.
Конечно, это было всего лишь совпадением, но облака на глазах сгущались, жара спала, и откуда-то поднялся холодный ветер. Он подгонял их, пока они шли на поляну, где был найден клад.
Настоятель трижды обошел блестящую кучку, лежащую на земле, взял топор, которым раньше работал Ласья, и протянул его Козбергу. Хозяин участка перевернул инструмент лезвием вверх и стал бить тяжелым обухом по драгоценным предметам, превращая их в неразличимую массу мелких обломков и пыли. Настоятель в это время продолжал пение. Когда Козберг отошел, старик вытащил из-под плаща бластер старого образца и прицелился в груду осколков. Ослепительный луч ударил по мишени, и зрители попятились от жара вспышки. Все, что осталось от клада после жестокой расправы, ушло в землю Настоятель повернулся к Козбергу.
— Вы все будете очищаться, будете искупать свой грех, будете ждать!..
Хозяин участка кивнул косматой головой.
— Мы будем очищаться, будем искупать, будем ждать…
Они снова образовали процессию и пошли назад через поля. Тейлос первый спросил у одного из старожилов:
— Что будет дальше?
— Только одно, — ответил ему ветеран Бринхольд. — Ляжем спать на пустое брюхо. Ласья, почему ты не помешал этой вонючей мессе? Зачем ты навел старика на эту очистительную работу?
— Да уж, — хором поддержали его товарищи. — Теперь мы должны поститься, пока они умиротворяют Небо!
Ласья пожал плечами.
— Вы же знаете Закон. Лучше пару деньков поголодать, чем получить полную выучку.
— Знаете, он прав, — поддержал Ханноза. — Просто нам не повезло, что мы нашли это здесь. Около двух лет назад сам Козберг наткнулся на такой клад.
Нейл повернулся к нему.
— Здесь же?
— Да. Козберг искал свою дочь. Она была странной девочкой и вечно убегала в лес, когда ей удавалось вырваться из дома. Говорили, что у нее с головой было не в порядке, — спокойное лицо Ханнозы приняло неповторимое выражение. — Я бы сказал, что у нее был атавизм — возвращение к тому состоянию, в котором этот народ находился раньше, до того, как стал Верующим. В моем мире ходили необычные сказки о том, что прежде существовала другая раса! Когда же захватчики отняли их землю, люди этой древней расы ушли в тайное укрытие. Время от времени они приходят в дом, где есть новорожденный, и крадут ребенка, оставляя на его месте своего.
— Зачем? — спросил Нейл. На него накатила волна такого же странного возбуждения, что и тогда, когда он думал о спрятанном стержне.
— Кто знает? Может, для обновления их умирающей крови? Во всяком случае, подменыш, как называли оставленного ребенка, был чуждым и странным и обычно рано умирал. Эйли не походила на остальных Козбергов, так что вполне могла быть из другой расы.
— Да, она и в самом деле была совсем другая, — согласился Ласья. — Не повезло ей.
— Что же с ней случилось? — поинтересовался Нейл.
— Я ведь тебе рассказывал: она заболела Зеленой Болезнью, и ее выгнали в лес, как это всегда делается. Только ни к чему было поднимать такой шум насчет того, что она быта грешницей. Она никому не делала вреда, просто хотела жить По-своему…
— А это здесь — грех, В других местах тоже. Никто не должен покидать стадо. Быть другим — настоящий непростительный грех, — сказал Ханноза, ложась на свою койку и закрывая глаза. — Ложись и отдыхай, парень. Мы не будем ни работать, ни есть, пока не кончится период очищения.
— Это долго?
Ханноза улыбнулся:
— Все зависит от вознаграждения, которое Козберг даст Настоятелю. Старый Хайвендер весьма сообразителен в смысле выгоды и знает, что наш уважаемый хозяин хочет до зимы очистить западные поля. Так что они еще поторгуются.
Они не нашли стержень, думал Нейл, лежа на койке ранним утром. Он не видел его в той куче разрушаемых предметов.
Когда он рискнет вернуться к своему тайнику и забрать его? Здравый смысл говорил, что надо выждать подольше, но у него чесались руки. Где-то в глубине сознания росло удивление: почему его так занимает это изделие чуждого древнего мира, почему эта непонятная вещь так притягивает его? Может, потому, что это шанс обрести свободу — при условии, что он ухитрится пронести ее на территорию космопорта и продать? Или он просто хочет, чтобы стержень остался у него?
Все это было удивительно и страшно.
Нейл, как мог, боролся с одолевшим его искушением. Он устал физически, но мозг не успокаивался даже во сне. Он старался думать обо всяких мелочах: о листьях деревьев, о лесной чаще за вырубкой, об ароматах деревьев, о ветре, колеблющем ветви.
Видимо, Нейл заснул, потому что, когда он открыл глаза, было темно. Он лежал на своей койке, слышал скрип дерева, вздохи, бормотание кого-то из соседей. Он оставался здесь, на участке Козберга, во владении, вырванном у леса Януса людской волей, упрямством и руками. Но где же он был? Где-то в другом, правильном месте. Испуганный Нейл обдумывал это впечатление, пытаясь понять смысл через эмоции. Он был где-то, и то место было правильным. Теперь он здесь — и это неправильно, как поставленная не на свое место деталь машины не может работать.
Жарко. Он заперт в ящике, в западне. Юноша осторожно шевельнулся, прислушался, как животное, проникшее на территорию естественного врага. Ему хотелось выйти наружу, холодную темноту, а затем через поля к своему дереву, где лежало спрятанное. У него так тряслись руки, что пришлось прижать их к груди, в которой дико колотилось сердце. Выйти отсюда — в ночь, на свободу!
Осторожность удерживала его только до тех пор, пока он не вышел из спального барака, а там настроение сразу улучшилось, и он побежал, как бы скользя по грубой поверхности полей, словно его тянуло то, что таилось в дупле дерева. Темно, конечно, но это не та тьма, что скрывается в спальном бараке. И снова часть мозга, которая могла еще удивляться и не была охвачена желанием, отметила, что он видел в этой темноте, что от него скрывалась только середина самых глубоких теней.
