– С тобой отдыхаешь, Эми. Незачем вести себя напоказ или притворяться, – он улыбался, много говорил, но вскоре, погасив вторую сигарету, стал серьезным. – Я хочу кое-кого повидать после обеда. Ты пойдешь со мной, Эми?
– И Флора?
– Да, верно, – сказал он. – Мы возьмем ее с собой. Когда мы вышли из дома, я свернула к селу, но Фрэнк остановил меня.
– Нет, Эми, не сюда.
Он повел нас к дубовому лесу. Мы пошли по главной дорожке, но от купальни Фрэнк пошел по левому ответвлению, а затем свернул на узкую тропинку, и я догадалась, куда он нас вел. Хотя было чуть за полдень, меня пробрала дрожь, мертвые листья сухо шуршали под моими ногами. Мы дошли до колючей изгороди, и Фрэнк пошел вдоль нее, высматривая лазейку. Найдя ее, он тщательно оттянул кусты шиповника, чтобы мы с Флорой могли беспрепятственно проникнуть внутрь. Розы «Блэйри», посаженные Лео, сейчас были только оголенными стеблями, вьющимися по каменным стенам разрушенного дома. Флора крепко ухватилась за мою руку, и мы прошли по тропинке под выгнутую арку дверного проема. Мы последовали за стройной, затянутой в хаки фигурой Фрэнка через развалины дома во внутренний дворик.
Она все еще была там, ее голова покровительственно склонилась над младенцем на ее руках – ребенком, которого она так и не дала Лео. В это мгновение ребенок, которого я вскоре собиралась дать Лео, дернулся в моем чреве, словно почувствовал мой гнев. Но я, ничего не сказала идущему рядом со мной Фрэнку – ведь он был ее сыном и любил ее.
Фрэнк стоял и долго глядел на нее, а Флора бегала вокруг него и тянула за руку.
– Дядя Фрэнк, дядя Фрэнк...
Он взглянул на нее и поднял на руки, чтобы она могла разглядеть спокойные черты лица скульптуры.
– Voici, ma petite. C'est ta grand-mere.
Флора недоуменно взглянула на него, но затем потянулась и погладила младенца на мраморных руках статуи.
– Малыш – я хочу малыша. Фрэнк улыбнулся.
– Тебе еще рано, моя Флора, – он осторожно поставил ее на землю, и она тут же убежала, спеша исследовать это новое и волнующее место. Но Фрэнк не двигался. Он остался стоять, не сводя глаз со статуи своей матери. Когда, он наконец заговорил, его голос был нежным и тихим:
– Мне хотелось увидеть ее перед отъездом. Сходство необыкновенное. Старик, должно быть, дал скульптору все фотографии, какие у него были, – Фрэнк обернулся ко мне. – Я нашел ее, когда был еще школьником. Я подумал, что он заказал скульптуру под первыми впечатлениями женитьбы, а когда маман уехала, убрал ее сюда в ссылку. Но когда я расспросил старую Терезу, горничную маман, она сказала, что он, наверное, велел ее сделать уже после отъезда. Тереза попросила меня не рассказывать маман о скульптуре, и я не рассказал, но никогда не забывал про нее, – Фрэнк понизил голос так, что я едва слышала его. – Старик, не мог удержать ее во плоти и вместо этого сделал ее мраморное изображение здесь, чтобы она не могла убежать от него. Но у нее на руках ребенок – это ведь, конечно, не я?
– Это ребенок, которого она обещала ему, но так и не дала.
Фрэнк задумался на секунду и сказал:
– Да, Эми, ты права – я уверен, что ты права, – он повернул голову туда, где Флора лазила по каменным плитам, исследуя, что интересного там можно найти. – Так вот почему он захотел взять себе Флору! Каким же я был дураком, – никогда не понимал этого. Аннабел утверждала, будто он этого хотел потому, что она – его внучка. Теперь я понял, что это не совсем так – потому что она не его, а ее внучка – женщины, которую он любил. – Фрэнк оглядел розовые кусты, которые были обильно насажены в дворике и вились по стенам, каменную скамейку, поставленную так, чтобы можно было сидеть и смотреть на статую. – Это похоже на молельню. Как он, наверное, любил ее, – он запнулся. – Я всегда осуждал старика за то, что он огорчил маман, настояв, чтобы я вырос протестантом, но... – он взглянул на статую, – мне казалось естественным, что он хотел наказать ее за то, что она бросила его, хотя он так любил ее.
Я не ответила.
– Я виделся со старой Терезой перед Рождеством, – немного помедлив, сказал Фрэнк. – Меня отпустили на пару дней в Париж, и я зашел навестить ее. Я хотел поговорить с ней о том, о чем говорил бы с маман, если бы она была жива. – Фрэнк повернулся ко мне, его голубые глаза встретились с моими. – Я зашел, чтобы рассказать ей о тебе. Что я люблю тебя, что когда-нибудь уговорю тебя оставить старика и прийти ко мне.
– Но...
Фрэнк проигнорировал мою попытку прервать его.
– Я рассказал ей о своих мечтах, о своих надеждах, о том, какая ты ласковая и добрая, как ты умеешь прощать. О том, что ты так добра, что несмотря на любовь ко мне, все равно прикладываешь все силы, чтобы быть хорошей женой старику, и никогда не позволишь себе измены, даже если он об этом никогда не узнает, – он улыбнулся. – Ты знаешь, как это бывает, когда влюблен – все время хочется говорить о том, кого любишь. Поэтому я восхвалял твои добродетели, как влюбленный мальчишка.
Затем улыбка Фрэнка увяла. Когда он продолжил, в его голосе слышалась насмешка над собой.
– Потом мы заговорили о маман, и я сказал Терезе: «Лучше бы маман не выходила замуж за старика – из-за него она стала несчастной». Но она отпарировала: «А он, ее муж? Какое несчастье принесла ему она!» Я не поверил своим ушам – Тереза всегда была так предана маман – а она продолжила: «Ты думаешь, мужчине легко узнать, что любимая женщина обманула его – и все-таки простить и признать ее ребенка своим, понимая, что она все еще любит своего соблазнителя? Подумай, что ты сам чувствовал бы в таких обстоятельствах, Фрэнсис». – Фрэнк замолчал, я увидела страдание в его голубых глазах. – Затем она рассказала мне о том, что случилось до моего рождения – я не хотел этому верить, но это было правдой, Эми. Тебе приходилось смотреть в прошлое и осознавать, что оно не такое, как ты считала до сих пор?
– Да, это все равно, что вращать калейдоскоп. Осколки стекла те же самые, но узор другой – совершенно другой.
Фрэнк взял меня за руку и сжал мои пальцы.
– Да, ты понимаешь – ты всегда все понимаешь, – его голос был тихим и печальным. – Открыть, что те, перед кем ты преклоняешься, поступают дурно – нет, еще хуже, виновны в предательстве – это большое потрясение.
Мне было очень жаль Фрэнка – и я злилась на нее, а ее лживое мраморное лицо спокойно глядело на нас с того места, куда ее поставил Лео. Она предала его, а теперь предала и своего сына, даже после смерти.
– Лучше бы Тереза ничего не рассказывала мне! – внезапно воскликнул Фрэнк. Затем, отвернувшись к статуе, он добавил: – Если ты кого-то любил всю жизнь, от этого трудно избавиться. Даже если презираешь.
Он казался мальчиком, потерявшим мать, и я попыталась утешить его:
