– А ты не верил?
Он вынул трубку изо рта и покачал головой.
– Не знаю, откуда у тебя такие деньги, и не собираюсь спрашивать, но в Пембертона я не верю. И она бы никогда не поверила, желай знать правду. Но она не желала ничего знать, предпочитая верить в то, что ей нравилось. Так вот, в те годы в Сангерфорде ей удалось прожить в мире своих фантазий. Я знаю, почему она спала с разными мужчинами, но не понимаю, как умудрилась не допустить эту мысль до своего сознания. Ты когда-нибудь задумывалась, что значит вести двойную жизнь?
Я вздрогнула.
– Возможно, она думала, что, отдавая всякому желающему свое тело, свою любовь, она им помогает. Как бы то ни было, днем она вела себя так, будто ночью ничего не происходило. Она по-прежнему оставалась уважаемой, тщательно одетой, благопристойной дочерью Абеля Тревила. Как и раньше, считала себя верной женой Франка Элмера. И твоей любящей матерью.
Дядя Стивен проницательно посмотрел на меня.
– Когда пришла пора рожать, её выдуманный мир разлетелся вдребезги. Что она думала, как тогда рассуждала, одному Богу известно. Но себя она сумела убедить, что никакого ребенка не было. Наверно, врач был нрав. В конце концов она не выдержала, психика сорвалась, и она совершила тот ужасный поступок.
Подошел официант, дядя Стивен заплатил по счету, но мы не уходили.
– Будь я судьей, и мне бы говорили, что у женщины было временное помутнение рассудка, я бы спросила: почему же она не готовилась к рождению ребенка? Или она помешалась ещё за девять месяцев до того?
Мы возвращались по Катберт-авеню. По городу гулял холодный ветер.
– Ты знаешь, что я вышла замуж?
– Замуж? Нет. Рад слышать. И кто он?
– Рад? – повторила я и засмеялась.
– Разве нечему радоваться? Ты несчастлива? Где ты живешь?
– У этого брака не было шансов на успех. Он был странным с самого начала. Я была странной. Я не люблю мужчин. Не выношу их прикосновений. Они вызывают у меня отвращение и оставляют холодной. Меня фактически вынудили выйти замуж. Я не хотела. Муж старается любить меня, но это безнадежно. Он хочет сделать как лучше, но представления не имеет, что со мной не так. Я ходила к психотерапевту. Тот принялся допытываться, но за три месяца не смог раскопать и четверти того, что я узнала за одну ночь, найдя ту вырезку. Теперь я все вспомнила. Но что проку?
– Любой психиатр тебе скажет, Марни, что теперь все пойдет на лад. Вспомнить – значит наполовину вылечиться.
– Смотря что вспомнишь. Я странная, не такая, как все, понимаешь? С десятилетнего возраста. Я странная и такой останусь. За последние три месяца я много узнала о психоанализе. Врач мне сказал…
– Милая Марни, могу представить, какой шок ты пережила той ночью, одного этого достаточно, чтобы все понять…
– Это было бы слишком просто. Возможно, я пережила шок в детстве. Может быть, ещё один сейчас. Но это не все. Ты слышал о наследственности? О том, что дети рождаются похожими на своих родителей. Ты говорил, что мама становилась все больше похожей на своего отца. Ну, а я – в мать. Кем она была, спрашиваю я тебя? Одно из двух. Либо убийцей, либо сумасшедшей. И не нужны психотерапевты, чтобы понять, почему я не такая. Я наследница своей матери, вот и все. И последние недели меня в этом только убедили.
Дядя Стивен извлек трубку изо рта, остановился и постучал ею по каменному бордюру. Я терпеливо ждала, пока он отправит её в карман.
– Брак всегда соединяет двоих, Марни. Твой отец был таким же нормальным, как я. А разве во мне есть какие-то странности? Но ведь я ей брат. Ты не обязательно должна быть похожа на нее. Но даже если и похожа, разве ты должна поступать, как она? Ты все ещё её не понимаешь.
– А я и не хочу! И что тут понимать? Давай поговорим о чем-нибудь другом.
– Нет. Я вынужден защитить твою мать. Понимаешь, милая моя, она была одновременно очень страстной и очень сдержанной, замкнутой женщиной, и к тому же ещё довольно наивной. Я знаю, ты думаешь, все это выдумки, но представь, как в её случае поступила бы женщина с опытом. Прежде всего она позаботилась бы, чтобы вообще не залететь. Но уж если такое случилось, постаралась бы заранее от ребенка избавиться. А она и не думала. Все это время она была во власти фантастического склада ума, который унаследовала от отца, и своего собственного безудержного воображения. Это и привело её к временному помутнению рассудка. Но с какой стати думать, что она передала тебе свой характер и ты поступишь подобным образом, если попадешь в подобные обстоятельства? Борись со своими недостатками, старайся их преодолеть, но не пытайся, ради бога, внушить себе, что они неискоренимы!
Мы все шли и шли, но мне вдруг захотелось избавиться от него, просто побыть одной, посидеть в полном одиночестве и подумать.
– Ты когда-нибудь слышал, как она говорила о сексе, о любви? – спросила я – Всю жизнь она старалась внушить мне отвращение к сексу. Как теперь с этим справиться? Если тебе с детства вбивали отвращение…
– У людей часто возникает ненависть к тому, что приходится в себе подавлять. Когда твоя мама выздоровела и обнаружила, что секс уже не для неё – а так оно и было, – вполне естественно, что она стала видеть в сексе причину всех своих бед, и попыталась уберечь тебя от этого.
– Но разве не секс был причиной всех её бед?
– Только потому, что вначале его вовсе отрицали, а потом злоупотребляли.
– Ты рассуждаешь как Марк.
– Твой муж?
– Да.
– Расскажи о нем.
– Это уже бесполезно.
– Иногда, Марни, я чувствую себя очень виноватым за то, уйдя в море, оставив сначала Эди одну с отцом, а потом бросив тебя на Эди. Теперь я останусь и постараюсь помочь тебе во всем разобраться.
Мы свернули на Белгрейв-Роуд.
– Я знаю, что ты помог много лет назад, – сказала я. – Думаю, и сейчас ты здорово помог. Но продолжать разговор смысла нет. Ты вернешься в Ливерпуль, а я куда-нибудь уеду. Даже если бы мы говорили об этом до конца дней, простого ответа нам не найти, потому что его не существует. Ты оцениваешь эту историю так, Люси – этак, но того, кто бы мог рассказать мне все откровенно, уже нет в живых. Всю жизнь мать лгала мне и сошла в могилу, не сказав ни слова. Вот в чем дело. От этого никуда не деться, и мне придется с этим жить, если я вообще захочу жить. Но чтобы жить дальше, мне нужно самой со всем справиться. Самой разобраться. Так что оставь меня теперь, пожалуйста, одну. Я приду домой позднее. Пока я просто не могу видеть этот дом. Но я вернусь сегодня вечером.
Дядя Стивен взял меня за руку, и мы остановились.
– Марни, ты обещаешь, что вернешься?
– Обещаю.
– Лучше бы мне остаться с тобой.
– Лучше мне побыть одной.
20
Когда он ушел, я вновь повернула на Бэлгрейв-Роуд и пошла обратно по аллее. Ветер теперь налетал сзади, трепал юбку, бил мне в спину, словно подгонял, торопил вперед. По дорожке шли две монахини, ветер вздувал их одежды, словно обрезанные крылья. Они прошли мимо, не поднимая глаз, пригнув головы против ветра.
Я тоже могла бы уйти в монахини. Нужно только преодолеть отвращение к Богу. Пострижение избавит меня от неправедного пути. Хотя можно выбрать и прямо противоположный вариант и стать проституткой. Интересно, есть ли в Торки профессиональные проститутки? И как они выбрали свое ремесло?
Я стояла и перебирала в памяти все, что доставляло мне в жизни радость, пока я долгие месяцы работала в Бирмингеме, в Манчестере, в Баронете. Но ничего не помогало. Двигавшая мною сила вдруг иссякла. Жизнь моя вывернулась наизнанку, а душа словно раскололась надвое.
Я свернула в бар на углу и заказала бренди. Хотя заведение только открылось, народу было полно. У мужчины рядом со мной рот напоминал кузов самосвала, который опрокидывается, высыпая гравий. Од рассказывал о футбольном матче, который состоялся на прошлой неделе. Сосед его в это время пожирал меня глазами. Коротышка в клетчатой кепке рассматривал меня в упор с ног до головы. Понятно, о чем он думал, – не нужно быть дочерью Эди, чтобы догадаться.
Накурено было, как в опиумном притоне. Толстая черноволосая барменша терла мокрую стойку тряпкой. Стоило только улыбнуться тому, в клетчатой кепке только разок улыбнуться. Остальное он сделает сам. Чего ты боишься? думала я. Что у тебя появится ребенок и ты убьешь его, а потом будешь жить с этим всю жизнь? Будешь потеть в постели и убеждать себя, что ненавидишь секс, что это мерзость? Неужели к этому ты идешь?
Ну, а воровство разве не ложь? Почему я осуждаю маму строже, чем себя?
Я отвернулась от соседей и пошла со стаканом к столику, за которым в одиночестве сидела какая-то женщина. Ей было около сорока – потрепанная, с большими глазами, полными губами и большой уютной грудью. Пальто и платье напоминали те, что я носила лет пять назад, прежде чем начала понимать толк в одежде.
