Взбудораженный, воспаленный мозг, не успокоившись за день, выстреливал в эти ночные минуты все новые и новые раскаленные стрелы, облитые ядом возмущения, отчаяния и горечи. И затушить душевный крик изрядными порциями конька он не мог.
— Желающие избежать Сциллы, не минуют Харибды. Как он такое мог сказать? Паяц! Паникер! Бабник! — вырывались из его пьяных тонких губ с болью и раздражением фразы. — И это сказано в то время, когда его армии грозит полное окружение. Когда помощи из ОКВ ждать не приходится. Когда всем нам суждено вскоре умереть. Циник! — Глаза Вейдлинга, в который раз за день, от возмущения налились кровью. Он сильнее сжал ножку коньячного бокала. Раздался глухой хлопок, и та стремительной ракетой отлетела на пол, но, не разбившись, покатилась по ковру. Генерал не заметил этой мелкой неприятности. Бокал без ножки он удержал. Остатки 'Henesi', не были пролиты, хотя рука его дрожала от возмущения и алкоголя.
— Что будет с нами? Что будет с теми не обстрелянными птенцами, которые прибыли из Рейха вместо ветеранов моторизованной дивизии, отправленных на Украину. Что будет с Францем?— Его настроение вдруг поменялось, когда он вспомнил о нем. Генерал как-то сник, высох, стал похожим на несчастного горбуна.
-Франц! — прошептали его губы. — Франц, мальчик мой, что с тобой будет? Это я во всем виноват. Это я, старый вояка, поддался твоему напору и молодости? Почему я доверился тебе? Почему я поддержал операцию Glaube '? Расплата за мою глупость будет стоить тебе жизни. Но ты знал, на что идешь. Знал и полез к русским сломя голову. Почему? Что тебя толкало на этот поступок я до конца так и не понял. Мне ты так и не доверился. Зря. Ведь ты мне как сын. Теперь я тебе ничем не могу помочь. Прости...
Какое-то время генерал сидел, молча, в забытье, но тут его снова прорвало. Лицо исказилось злой гримасой и в голосе появились металлические нотки.
-Самое противное, Франц что сведения, добытые тобой никому не нужны. Ты слышишь меня, никому не нужны. Все уже фатально предрешено. Ты слышишь меня Франц? Фатально предрешено! Фюрер! Наш фюрер сошел сума. Он уже не верит истинным арийцам. Он не верит истинным солдатам Рейха, а верит выскочкам. Этим пожарникам... — Вейдлинг сделал жадный глоток золотистого напитка и, скривившись, отбросил сломанный бокал от себя.
-Он приведет нас к гибели. Нация погибнет из-за него...
Генерал оперся об подлокотник кресла и, с трудом подняв свое почти бесчувственное исхудавшее тело, оглянулся назад, где висел портрет фюрера. Фюрер был грозен и возмущено смотрел на него выпученными фанатичными глазами. Но, это не испугало Вейдлинга. Он внимательнее всмотрелся в это худощавое лицо с усиками, в эту карикатурную прическу, в эту согбенную фигуру и, вдруг ему показалось, в отблеске огня настольной лампы, что на плечах у фюрера появились погоны ефрейтора. Вейдлинг вздрогнул и отшатнулся с отвращением от портрета и, не удержавшись на полусогнутых ногах, тяжело рухнул в кресло.
— Он приведет нас к гибели...
Рука генерала потянулась вновь к коньячному бокалу, но не найдя его механически нашла кнопку вызова адъютанта...
-Господин генерал вот ваш порошок и вам расстелили на диване, как вы просили.
-Да, да Ганс на диване, но вначале порошок, — бормотал пьяный Вейдлинг посылая обезболивающее лекарство в рот и жадно запивая водой из стакана услужливо поданного майором .... — Да, да Ганс спать, но завтра ко мне начальника разведки. Вы, то же с ним поедите на передовую встречать Ольбрихта. Он должен вырваться. Обложили его, обложили русские волки. Это Абвер во всем виноват! Ты слышишь меня майор? Абвер... Но он выскочит из капкана русских. Он истинный воин, Ганс. Ты слышишь меня? Ты слышишь Ганс? Куда ты пропал. Мальчик мой... Мальчик ... Ты выскочил из капкана. И я знаю как.
Генерал уже лежал на диване, но пьяный бред его долго не прекращался. И да же когда он заснул, до охраны штаба изредка, доносились стон и вскрикивания генерала. Во сне Вейдлинг звал Франца Ольбрихта...
Глава 16
dd>  
Конец июля 1941 года. Журавичский район, Гомельской области. Беларус
 
-Валет 'бубей'.
-На твоего валета у нас найдется король,— весь в веснушках, с носом картошкой паренек хлестко ударил картой по ящику-столу.
-А вот такой король? Не по зубам Степан?
-Короля мы бьем тузом! Ну, все отбился.
-Отобьешься, когда я захочу, — весело подмигнул тому плотный кучерявый молодой человек, с большими пухлыми губами. — Туза козырного, не бьешь? Нет. И два погончика новоиспеченному партизану на плечи.
-Не честно, не честно, Лявон, — закричал с обидой Степан, — откуда у тебя туз?
-От верблюда! Смотреть надо лучше. Подставляй свою 'канапатую бульбачку',— и плотный молодой человек, которого назвали Лявоном, отсчитал пять карт и затряс ими в воздухе, проверяя силу удара. — 'Зер Гут'! засмеялся он. Сейчас мы начистим тебе нюх.
-Может не надо? — сжался тщедушный паренек, подставляя нос.
-Надо, Степан, надо. Проиграл, подставляйся. Договор дороже денег. — И Лявон примерившись, довольно сильно ударил по носу товарища, считая удары.— Раз..., два..., три.
— Ой! Хватит Лявон, нос горит?
-Четыре, — хлестко задели карты 'бульбачку' Степана.
-Мама!
Лявон размахнулся и в пятый раз щелкнул картами по носу с потягом. — Пять!
-Ах, ты сука! Больно же, — по щеке Степана катилась одинокая слеза.
-Ничего Степа. Думать надо в игре, а не мух гонять. В бою легче не будет. Еще раз сыграем?
-Сыграем!— зло процедил Степан, вытирая рукой слезу.— Ну, уж отыграюсь я на тебе!
-Да хватит вам хлопцы играть, скоро Трофим придет, — раздался с деревянного лежака недовольный бас Михаила. — Трофим не любит карточных игр. Лучше винтовки почистите.
-Сколько их можно чистить Миша? Поесть бы чего.
-Да, заморить червячка не мешало,— поддакнул Степану Лявон.— Ложиться на голодный желудок неохота. Ну, что будешь играть Степан?
-Что-то расхотелось,— проигравший паренек осторожно потрогал свой красный, распухший нос и глубоко вздохнув, лег на нары, сбитые из березовых хлыстов. На них лежал толстый слой елового лапника. Мостясь на ночь, укрываясь не по росту большой телогрейкой, он ворочался и вздыхал. — Ох, отыграюсь я 'кучерявый' в следующий раз. Твой воробьиный нос станет орлиным.
-Тихо не ворочайся, — приподнялся с колоды Лявон, — кто-то идет,— и он быстро сняв с гвоздя трехлинейку, оттянув затвор, замер у входа.
-Это Трофим, наверное, — глухо проронил Михаил и пружинисто поднялся с нар, почти упершись в бревенчатый потолок.
Послышался шум осыпающейся земли, и кто-то грубо, откинув брезент, вошел в землянку. Это был Трофим. Свет керосиновой лампы тускло осветил скуластое молодое лицо с усиками. Оно выглядело уставшим и недовольным.
