-Здорова, хлопцы, — поздоровался Михаил, крепко пожав Степану и Лявону руку, не обращая внимания на шутки Лявона. Вот продукты от мамы.
-За 'харчишки' спасибо, — оживился и Степан. — Что вкусненького принес Миша? Покажи.
-О-о-о, — заохал Михаил, — есть такое слово деликатес. Завтра попробуете, чем кормится Европа.
— А где раздобыл, Михаил, расскажи?— проявил интерес Лявон.— Присаживайся, у нас и бульба уже испеклась.
-Потом хлопцы, потом, устал. А где Трофим?
-Атаман думу думает. Он в землянке.
-Ну, добра, я еще подойду к вам. Попьем чаю. Миша прошел немного вперед и, выставив перед собой жилистую, длинную руку, было довольно темно, спустился по ступенькам в землянку. Лампа здесь была потушена, берегли керосин.
-Осторожно Миша, темно,— подал голос с противоположной стороны Трофим.
-Не спишь?— Миша на ощупь нашел колоду, служившую стулом, и присел на нее.
-Не сплю, как слышишь. Ну как сходил Миша? Как там Вера?
-Много распространяться не буду. Нет желания, извини Трофим.
-Не хочешь, не говори. Завтра расскажешь.
-Не в этом дело. Хвастаться нечем. Вера все признала. Ты представляешь, — Миша нервно вскочил с колоды, возбудившись от воспоминаний,— она мне с вызовом так и ответила, мол, люблю немецкого офицера, он меня тоже любит, и мы скоро поженимся.
-Да ты что?— Трофим поднялся с лежанки и зажег лампу. Разгоравшийся фитиль, осветил вначале напряженную долговязую фигуру Михаила, а затем и выстраданное горем молодое худощавое, с пробившимися усиками лицо.
-Да, Трофим, да! — Миша смотрел на друга, ища сочувствия.
-Садись ты, не стой и так тесно. Что ты решил делать Миша?
-Что делать? — Михаил повторил вопрос, как бы подбадривая себя.— Оставить все как есть и допустить, чтобы немец увез Веру, ты сам понимаешь, я не могу. Иначе органы покоя не дадут ни мне, ни матери, ни остальным детям, не говоря уж о самой Вере.
-Да, Миша ты прав. За связь с фашистами благодарность не выпишут. Любовь не в счет. Враг. Идет война не на жизнь, а на смерть.
-Вот то и оно. Есть у меня одна мысль. Но нужна ваша помощь.
-Что надумал, поясни, — Трофим, слушая Мишу, присел на березовую кровать и стал делать самокрутку.
-Этот немец приедет за Верой четвертого августа.
-Откуда известно?
-Вера матери сама говорила, что он обещал быть в поселке через две недели, а уезжал он 21 июля. Мне мама и передала. Так вот я хочу накануне увести Веру из дома и спрятать в лесу. Долго немец в поселке не задержится, покрутится и уедет. Война все же. И сделать это должны вы, мои боевые друзья. Мне Трофим, сам понимаешь, из этических соображений делать это нельзя. Я и так виноват перед сестрой. — Лоб Михаила покрылся легкой испариной. Лицо его было бледным.
-Что-то случилось дома?
-Да случилось. Узнав от Веры об этом, я не сдержался и избил ее.
-Ты избил Веру?— воскликнул с удивлением друг. — Миша! Что с тобой происходит? Меня за грудки, Вере пощечины. Откуда это. Твой батька был спокойным, уравновешенным человеком. Ну, ты даешь?
Миша молчал, видно было, что он сильно переживает. — В общем, хочу вот так поступить друг мой Трофим, — после небольшой паузы подытожил он. — Поддержишь меня?
-Вера, конечно, не знает об этом, — зацокал тот и покачал головой.— Ну, и работенку ты нам удружил. А немец тот не озвереет? Деревню не сожжет?
-Думаю, что не сожжет, он из интеллигенции, как мама говорила. Другого выхода я Трофим просто не вижу. Вера плачет и держится на своем решении. Но поплачет и перестанет. Любовь скоротечна, пройдет время и забудет. А мне думать надо о семье. Мне три сестры маленьких подымать, да мать больная. Веру отпустишь, мне расхлебывать одному.— Миша с надеждой посмотрел на друга умными, уставшими глазами, ожидая ответа.
-А ты, Миша, кого-нибудь любил?— чуть подумав, в лоб задал Трофим вопрос Михаилу.
-Еще успею, время не подошло, — без промедлений ответил тот.— А если серьезно, то какая может быть любовь, когда война. От пули любовь не спасает, а горе и страдания сделать может. Вот война закончится, тогда и семьей можно обзаводиться.
-Так оно так. Но когда любить, сердцу не прикажешь, — с потаенной грустью вздохнул Трофим. — Правда, случай с Верой исключительный. И оставлять его на самотек нельзя. Ладно, я подумаю обо всем, что ты мне рассказал. Решение примем позже. Время немного есть. Тогда же Лявону и Степану расскажем. Все у тебя или еще, какие новости?
-Пока все.— Миша поднялся с колоды.— Пойдем Трофим на воздух, душно мне. И колотит что-то всего. Думаешь, я за Веру не переживаю? Еще как! Сестра все же она мне, считай единственная. Почти одногодки, вместе росли. Маленьких не в счет.
-Да, не завидное твое положение. Хотя у кого оно сейчас завидное?
-Кстати, — вдруг вспомнил Михаил.— Я же самогонки пол-литра принес, есть консервы, тушенка. Может, обмоем командир разговор? Хлопцы слюной исходят.
-Вот с этого и начинать надо было. Конечно, идем! — воодушевился Трофим. — А то раскис партизан.
И друзья, повеселев, вышли из землянки...
Глава 17
4 августа 1941 года. Поселок Заболотное. Журавичский район, Гомельская область. Беларусь
'Дорогой наш Франц, здравствуй! С большой радостью получили вчера из рук почтальона твое письмо с фронта. По этому случаю по просьбе Дитриха, твоего брата, я испекла любимый всеми пирог с яблоками. Тесто подошло очень хорошо, и пирог вышел не хуже Рождественского. Ты нас обрадовал и огорчил.
Мы полны самых высоких патриотических чувств и с гордостью за тебя и наших доблестных солдат узнаем о победах нашей армии против большевизма. Этой красной чумы.
Мы смотрели на карте, где расположен русский город Смоленск. Оказывается, от него до Москвы, как папа говорит, хватит одного, двух танковых переходов. И вы водрузите наши знамена над большевистским Кремлем. Мы все молимся за тебя мой мальчик и за наших солдат. И ждем решающих побед и окончания войны. Она приносит всем много испытаний и даже страданий. У тети Эльзы погиб племянник Курт, где-то на Украине, погиб как герой от пули красных варваров. Я была у них и выразила свое сочувствие и соболезнование.
На пути солдата много опасностей, поэтому будь храбрым, но при этом оставайся внимательным и осторожным. Тебя окружают наши молитвы. Бог сохранит тебя, как сохранял до сих пор.
Теперь о главном вопросе, который касается всех нас. Твое увлечение славянской девушкой нас огорчило. Особенно недоволен был отец. Но ты уже взрослый, нам трудно тебе указывать, тем более в условиях войны и таких суровых испытаниях в этой России.
Но я верю твоему сердцу мой любимый сын. Ты был немного романтиком в детстве, это и стало причиной твоей любви. Я думаю, что это так. Мое материнское сердце подсказывает, что ты не обманулся, но от этого мне не легче. Мы слишком разные. Немцы и русские. Но если богу этот союз будет угоден, все будет так, как ты решил. Мы примем фрейлейн Веру в наш дом и окажем достойное уважение. Это твой выбор. Хотелось, чтобы он был правильный и на всю жизнь. Слишком большая приходит расплата за неправильный выбор, за неправильно сделанный шаг. Расплата ценою в жизнь.
