— Напрасно спрашиваете, — пожал плечами Юрий, — я не министр. Впрочем, я отвечу вам очень коротко: беда, коль пироги начнет печи сапожник… Я всегда улыбаюсь, когда слушаю гневные рассуждения штатских людей о военном, особенно о морском деле. Самое забавное в таких запросах министру заключается в том, что его судят люди, которые ни черта не понимают во флоте… Не прикажете ли раскрыть вам тайны, планы и замыслы, чтобы они завтра же стали известны врагам? Смешно, в самом деле…
— При чем тут военное искусство и военные тайны? Дело просто: мы даем деньги и имеем право требовать за эти деньги боеспособный флот, который мог бы защищать родину. Я ничего не смыслю в портняжном деле, но, уверяю вас, отлично вижу, хорошо или плохо сшил мне портной визитку. И если мой сделал мне её за тридцать рублей, а соседу его портной такую же визитку сшил за семнадцать — я имею право назвать своего дураком или мошенником. А вот вам денежные показатели гения ваших флотоводцев: содержание нашего флота обходится русскому народу что-то вроде семидесяти миллионов рублей в год, а немцы на эти же деньги держат флот вдвое больший, чем у нас… Вы тратите двадцать миллионов в год на плаванье флота по Финскому заливу, а немцы на те же двадцать миллионов гоняют по всем океанам шесть заграничных эскадр… Нам прожужжали уши, что урезывание морского бюджета вынуждает к постоянному некомплекту личного состава, а цифры беспощадно обличают ваше неуменье: у нас сорок семь тысяч матросов, а в Германии (на вдвое большем числе кораблей, не забудьте) всего сорок шесть… Вы плохо шьете визитки, адмирал Григорович! Белые нитки видны везде, и не надо иметь флотского ума, чтобы понять, в чем дело. Хотите, я вам скажу?
— Ну, любопытно, — сказал Юрий, начиная сердиться и тщетно подыскивая возражения. Но их не было. Морской корпус обучал многим вещам, до богословия включительно, но не касался этих денежных вопросов: дело морского офицера воевать, а не торговать.
— Это главный козырь в наших картах, — сказал Сергей Маркович самодовольно. — Сравните тоннаж нашего и иностранного флотов, и вы увидите, что собственно боевых судов — если считать боевыми судами древние калоши, которые развалятся от одного залпа немецкого дредноута, всякие «Славы», «Цесаревичи», «Александры», которым в субботу сто лет стукнет, и крейсера, которым в ту же субботу стукнет двести лет, — так боевых судов у нас 260 тысяч тонн. А небоевых — учебных судов, яхт — императорских, министерских, адмиральских, транспортов, портовых судов и прочих кораблей, никогда не имевших на борту пушки, — таких наберется 300… или, позвольте… кажется, даже 310 тысяч тонн. Вот часть разгадки! У Германии это соотношение выражается в цифрах — 610 тысяч тонн боевых судов и 90 небоевых… А у Англии — слушайте, мичман, — у Англии, владычицы морей, в списке флота состоит всего 19 тысяч тонн небоевых судов, то есть в пятнадцать раз меньше, чем у нас! И всю эту ораву надо комплектовать командой, тратить деньги на топливо, на ремонт, на краску…
— Так что же, по-вашему, флота иметь не надо? — вскинулся Юрий. — Какое вы имеете право судить, нужны или нет эти транспорты, учебные суда, мастерские, о которых вы понятия не имеете?
— Не я сужу, милый юноша, деньги судят!.. Деньги — критерий всякого таланта и всякой бездарности, лакмусовая бумажка всех явлений! Дебет, кредит, баланс — вот прожектор, освещающий все… И баланс показывает безумные ваши расходы, расходы людей, не умеющих сосчитать до ста… Штабы и адмиралы — вот ваша вторая бочка данаид. Опять сравните цифры, все время помня, что собственно флота, то есть кораблей, могущих вести бой, у нас вдвое меньше, чем у немцев. Но у них адмиралов — двенадцать, у нас двадцать пять! Но у них капитанов первого ранга восемьдесят, а у нас полтораста!.. Иначе говоря, у них один высший начальник делает то, что у нас четыре. Посчитайте теперь, чего стоят народу три бездельника на каждом командном месте!.. Не надо иметь какой-то особенной «флотской» головы на плечах, чтобы, всмотревшись в эти цифры, не схватиться за нее обеими руками…
Сергей Маркович действительно схватился за голову, покачал ею сокрушенно и потом воздел руки в обличительном пафосе. Сергей Маркович имел все шансы самому быть думским депутатом и чрезвычайно жалел, что эту эффектную речь не доведется ему прогреметь с думской трибуны лично.
Юрий сидел надувшись и покраснев, решительно не имея что возразить. Цифры Сергея Марковича были верны. Они унизительно били по флотскому самолюбию Юрия, надо было что-то противопоставить такому хозяйственному подходу к военным делам, но ничего не наворачивалось на язык.
Сергей Маркович вдруг махнул рукой и неожиданно изменил своему ораторскому пафосу.
— Эх, Юрий Петрович, Юрий Петрович! — сказал он просто и без всякой позы. — Кулаки сжимаются, когда вот так залезешь в суть дела! Вы вот небось сидите и думаете: лезет штафирка не в свое дело, не совался бы… А у штафирки этого не меньше вашего душа болит, когда все это видишь, знаешь — и ничем не можешь исправить… Хозяина нет на Руси, Юрий Петрович, хорошего, крепкого и умного хозяина!.. Впрочем, хозяева эти есть, да строить им не дают… А коли б дали, была бы Россиюшка страной — не Франциям чета! Посмотрите, как русский мужик избу строит, когда дорвется до кой-каких деньжат: истово, хозяйственно, ладно, бревнышко к бревнышку подбирает, потому — свое, кровное, потом облитое. И построит — зубами вцепится, никому не отдаст… И посмотрите на него же, когда он школу или больницу по приказанию начальства рубит: лентяй, мерзавец, тяп-ляп, лишь бы с рук сбыть! Великое дело — свою собственность ощущать! А для адмиралов ваших, как и для министров наших, все это — казна, чужие деньги, кем-то данные… А есть люди, кому флот — свое хозяйство, кто на этот флот деньги, ум и талант свой отдает! Кому флот этот не казна, а их собственность! У кого сердце кровью обливается, когда видишь, как растаскивают его по винтику ваши адмиралы!..
Юрия поразила обида, прозвучавшая во всем этом, и он посмотрел на Сергея Марковича совсем по-новому. Смутной догадкой мелькнула где-то мысль, что не было бы, пожалуй, ошибкой дать таким людям наладить флот. Ведь и Николай почти так же упрекал верхушку флота в бездарности, но, как всегда, по-своему — под маской цинического равнодушия.
— Цусима! Цусима! — продолжал Сергей Маркович, вновь впадая в пафос и потрясая руками так, что манжеты защелкали, как кастаньеты. — Неужели нужен второй разгром, чтобы обучить сиятельных идиотов четырем правилам арифметики? Вы опять, как до Цусимы, за счет флота содержите береговое ведомство, штаты, порты, адмиралтейство и дачи ваших адмиралов… Позор! Честное слово, мы задыхаемся в атмосфере бездарностей, взяток, преступлений! У нас связаны руки, заткнуты рты, мы не можем протестовать против засилья бюрократического генералитета. Ей-богу, само правительство толкает нас к крайним мерам! Оно дождется, что мы выйдем на баррикады вместе с теми, кто борется сейчас на окраинах за свободу и справедливость!..
Теперь Юрий обозлился: после Цусимы вошло в моду ругать русский флот на чем свет стоит, это сделалось хорошим тоном для всех либеральных деятелей, вроде этого адвоката. Юрий лихорадочно вспоминал, чем отбрил этого обличителя Николай, как-то заспорив с ним о флоте и тоже докатившись до неизменного упоминания о Цусиме. Что-то он тогда ловко ввернул такое, что заткнуло адвокатское «отверстие», как клепкой… Какую-то историю с телефонами акционерного общества Н.К.Гейслер и К°, в правлении которого Сергей Маркович тоже играл что-то вроде роли. Телефоны, кажется, предлагала Япония, и задешево. Но кто-то кому-то дал взятку, и флот получил наши телефоны — втрое дороже и всемеро хуже. Однако, не вспоминая тонкого хода взятки, боясь запутаться в незнакомом вопросе и этим только дать лишнее оружие адвокату, Юрий собрался было ответить мальчишеской резкостью, но неожиданно вошел Валентин.
За громовой речью Сергея Марковича даже не было слышно его звонка. Юрий обрадовался его приходу — Валентин умел спорить с дядюшкой до хрипоты и отлично сажал его в калошу. Хотя он держался взглядов гораздо более левых, чем Сергей Маркович, и мирился только на демократической республике, но Юрий не придавал значения его левизне, отмечая только факт посрамления говорливого адвоката. Студент мог ловко обращать оружие Сергея Марковича против него самого и дядюшкины обличения министров расширял до обличения самого дядюшки в беззубом либерализме. Юрий раскрыл было рот, чтобы стравить их в жестоком споре, но Валентин, озабоченно кивнув всем головой, взволнованно подошел к Полиньке:
— Мамы нет? Ну ладно, слушай, сестра… Я обещал своему товарищу, Егору, из Техноложки — помнишь, я рассказывал? — замечательный парень! приютить его на день-два. Ему необходимо переждать волну арестов, у нас никому в голову не придет его искать… Я думаю, мама согласится, как ты считаешь?
