— Прекрасно. Вот маленькая экспедиция, которая напомнит вам, Александр Николаевич, походы двадцать шестого и двадцать седьмого годов, — сказал молчавший все это время Фермор.
— В случае нашей задержки или сильного сопротивления мюридов ваш отряд поможет с левого фланга основному, но, — Пулло засмеялся, — неудачи быть не может. Все продумано до мелочей. Силы в Чечню идут большие, войска испытанные, а командовать ими будет, — он почтительно склонил голову, — его превосходительство генерал Эммануэль.
Все заулыбались, глядя на генерала.
— Готт… мит… унс… — неожиданно сказал Эммануэль и тут же перевел: — С нами бог.
Только казачий полковник Волженский недоуменно поднял брови и уставился на Эммануэля.
— Когда мне присоединиться к отряду майора Лунева и в какой роли я буду там? — спросил Небольсин.
— Сегодня мы уведомим о вас майора. Вы будете, так сказать, военным консультантом и инспектирующим офицером штаба, — пояснил генерал.
— Именно. Инспектирующим лицом со всеми нужными для этого полномочиями, — подтвердил Пулло. — Майор — старый солдат. Он совершил не менее двадцати походов в горы, и вы быстро сдружитесь с ним.
«Отсылаюсь за ненадобностью, пока подыщут место», — понял Небольсин. Но ему так хотелось быть с солдатами, что он коротко сказал:
— Слушаюсь.
Командир батальона майор Лунев, человек приземистый, плотный, с обветренным лицом, встретил капитана настороженно, и только Георгиевский крест да Владимир с бантом, висевшие на груди Небольсина, несколько расположили его к беседе. Узнав, что Небольсин был ранен в бою под Елисаветполем, майор окончательно проникся уважением к нему.
— А я ведь, грешным делом, решил, что вы петербургский фазан-чистоплюй, нас, армейских, ни в грош не ставящий. А вы свой, кавказец. — И уж совсем по-приятельски предложил: — За Алексей Петровича дернем по кружке вина, как вы на сей счет думаете?
— Думаю, что за Ермолова следует по две кружки, милейший майор, — смеясь, ответил Небольсин.
И они выпили за опального «проконсула Кавказа» добрые две оловянные кружки кизлярского чихиря.
— Здесь так часто пьют за здоровье Алексея Петровича, что я боюсь, как бы не спиться с круга, — пошутил Небольсин. — А вот за Паскевича тостов что-то не слыхать.
Лунев только махнул рукой и спросил:
— Где служить будете после похода?
— Да, кажется, начальником Червленного кордона, а может быть, и при штабе в Грозной.
— На кордоне не в пример лучше. И свободнее, и сам себе хозяин, да и с казачишками веселей, чем в крепости службу нести.
— И я так думаю, — подтвердил капитан.
Успокоенный майор, поначалу решивший, что этот щеголеватый питерский офицер намечается на его место, окружил Небольсина настоящим солдатским теплом и вниманием.
— Вы, Александр Николаич, со мной будете, чего вам вперед, во взводы да роты лезть, не ровен час, подобьют эти шельмы чечены. Они ух как метко стреляют да и в шашки охочи кидаться.
— Я видел их в деле… Молодцы! Когда наш полковник Пулло чеченский аул Дады-Юрт разгромил и сжег, я тогда в егерском полку служил.
Майор вдруг скинул с себя смятую фуражку и истово перекрестился.
— Царство ему небесное.
— Кому это? — удивился Небольсин.
— Моему товарищу-другу, капитану Ершову. Он в том бою убит был, я ведь тогда с застрельщиками у речки в камнях лежал.
— Позволь, майор, — вдруг переходя на «ты», сказал Небольсин, — а офицера, что парламентером к чеченцам в аул с трубачом пошел, помнишь?
— А как же, он еще у нас егеря сопровождающего взял.
— И потом, когда чечены отрубленную голову в мешке к нам в цепь перебросили, помнишь, что офицер…
— «Ужасная война… Несчастные люди!..» — припоминая давно забытое, закричал майор. — Так это ты, капитан, был?
— Я, — тихо ответил Небольсин.
Майор подскочил к нему, обнял и, заглядывая в глаза, негромко сказал:
— Гора с горой… Господи… Сколько раз я потом вспоминал этот самый Дады-Юрт и того офицера. А он… на тебе, господи, — рядом… И слова твои верные вспоминал: «Несчастные люди», «ужасная война». — Лунев крепко поцеловал капитана. — Тогда я мало чего понимал, а вот как обидели Алексей Петровича, сняли отца-командира, понял, друг: ни к чему эта война и затянется она еще годов на двадцать. Э-эх, выпьем еще чепурочку за него, — он поднял руку, — Ермолова, и забудем этот разговор.
Они выпили и уже больше не возвращались ни к Алексею Петровичу, ни к «ужасной» войне.
Глава 11
Заснеженные холмы и над ними высокие, сверкающие льдами горы, а еще выше хмурые, то быстро, то медленно ползущие облака. И всюду, почти до самой полосы льдов, — леса. Темные, густые, они были дики, страшны и угрюмы. Ни дорог, ни тропок, ни просек. Солдаты жались друг к другу, неохотно отходили от костров. Дым и пламя, словно конские хвосты, метались по ветру, и это оживляло неприветливую природу.
Отдельные голоса, стук топоров, звон пил, треск валившихся столетних великанов — все сливалось в один общий гул. Снизу, по ранее проложенной просеке, медленно поднимались солдаты других рот. Вьючные лошади стояли неразгруженными возле офицерской палатки, только что разбитой денщиками.
Ветер шумел высоко в ветвях вековых чинар и грабов, тесно, как солдаты в каре, примкнувших друг к другу.
Дождь то начинал идти, то переставал, но ветер, злой и холодный, не прекращался. Его ледяные порывы пронизывали людей.
— У-ух, хла-ад-но… аж до костей доходит, — поеживаясь, сказал молодой солдат, втягивая голову в плечи.
— А ты поди подсоби дровосекам. Как намахаешься топором, так станет тепло, аж пот пробьет, — посоветовал кто-то из старослуживых.
— Мне, дяденька старшой, нельзя. Мене господин фитфебиль в стрелки назначили, — подтягиваясь к костру, объяснил рекрут.
А огни в лесу все росли. Все сильнее курились дымки, все чаще полыхало пламя костров, разожженных продрогшими солдатами.
В охранительной цепи, стоявшей в полуверсте от лесорубов, послышалась стрельба. То редко, то часто затрещали ружейные выстрелы, и опытные, уже не раз побывавшие в деле солдаты по звуку определяли характер пальбы.
— Энто кунаки бьют. Ишь ведь и ружья-то у них не как наши, хрестьянские, а ровно как цокают.
Стрельба стихла, а стук топоров и крики «поберегись» то и дело разносились по лесу. Огромные, в три-четыре обхвата деревья с тяжелым шумом и глухим надломленным треском валились наземь, цепляясь могучими ветвями за соседние, еще не тронутые людьми деревья.
Ветер усилился, небо заволокло свинцово-серыми облаками, пошел дождь. Голоса людей, крики дровосеков и свист метавшегося в ветвях ветра слились с монотонным шумом дождя.
Из глубины леса послышались крики, затем вопль, другой.
— Опять кого-то завалило… и что это за народ такой, — высовывая голову из палатки, сказал майор, озабоченно вглядываясь в даль. — А ну, Корзюн, сбегай узнай, что там случилось.
— Солдата деревом зашибло, вашсокбродь… не успел отскочить, — доложил кто-то.
— Не одного, двох, фершал туды побег, — подкладывая сучья в костер, не поднимая головы, сообщил пожилой солдат. — Тут разве убережешься? Кругом лес валят, а дерева таки, что чуть зацепит — конец, — словно про себя продолжал он.
По всему лесу опять застучали топоры.
— Долбят ровно дятлы, — сказал Лунев и, уже прячась в палатку, приказал: — Как вернется Корзюн — ко мне. Да взводного тоже.
Дождь снова стих, и над снежными вершинами Кара-Тая засветилось солнце. Блеск пробежал по ледникам, заискрился снег, засверкали ослепительно белые вершины могучих хребтов, и даже темный, насупившийся старый лес как бы ожил и заиграл под лучами яркого, но почти не греющего солнца.
— Дал бы господь тепла… Совсем сбились с ног солдатики, мочи им нет… И дождь, и стужа, и ветер, а тут и орда откель ни есть бьет, — покачивая головой, сказал рекрут.
— А про лес забыл? В этом чертовом лесу кажно дерево семью смертями грозит. Ты откель сам-то? — переставая ворошить костер, спросил старослуживый.
— Мы — пензенские. Помещика Яркова, может, слыхали, села Круты Горки.
— Круты Горки, — повторил ворчливо старик, — каки у вас горки! Вот тут их наглядишься, крутых-то горок да темных лесов. Тут, братец ты мой, нехрещеная сторона, одним словом — бусурмане. Что народ, что земля — все едино нехрещеная азия…
— Вернусь, дяденька, буду рассказывать — не поверят, что таки земли есть, — робко сказал рекрут.
Впереди опять затрещали выстрелы, по теперь они звучали чаще и ближе. Несколько пуль со свистом пронеслись над головами солдат, две-три врезались в стволы огромных чинар.
— Не загадывай, малый, вперед. На Капказе служишь, значит — сегодня жив, и слава богу, — поднимаясь от костра, посоветовал старослуживый.
