— В чем провинился Герай-бек?
Молодой тавлинец с удивлением посмотрел на имама.
— Его арестовали по твоему приказу, имам.
— Знаю! Но что сделал этот человек?
— Он забрал себе лучшую часть добычи, взятой нами у русских, лучших коней, отбитых у казаков, утаил деньги, захваченные в казне урусов, отослал к себе в Аварию большую часть скота, сахара, оружия, взятого у неверных. Поступил как вор, а не ших и руководитель мюридов, — твердо, догадываясь, зачем так подробно расспрашивает его имам, ответил тавлинец.
— Ты сказал точные слова, молодой защитник веры. Вор, нарушитель клятвы — дурной пример для воинов. Подрыватель доверия к нам народа этот Герай-бек. Его прошлое сильнее настоящего. Владетельный бек пересилил в нем шиха и воина газавата. Такие люди опаснее русских штыков. Они находятся с нами, живут среди нас, мы считаем их братьями по вере и газавату, а для них все это — пустой звук. Нажива, деньги, власть над народом — вот из-за чего они пошли с нами, но… — Гази-Магомед взглянул на небо, — аллах лучше нас знает, что делать. Возвращайтесь с миром, братья, в отряд. Ваш новый начальник Али-Мурза уже получил от меня приказы и письмо. Сражайтесь доблестно за святое дело газавата, и пророк не оставит вас.
Мюриды тронулись дальше, а имам и сопровождающие его конные в полном молчании въехали в Черкей.
Имам остановился возле сакли, из которой доносились голоса, прислушался к тому, что говорил Гамзат-бек.
— …Я не верю тому, что говорят о высокорожденном Герай-беке. Его оклеветали… Я не могу допустить и мысли, чтоб он, человек, добровольно пришедший к нам воевать за святое дело ислама и газавата, из корысти утаил бы для себя захваченное у русских добро, — возмущался Гамзат.
— И однако это так! Его никто не оклеветал, он сам опозорил себя. Ведь все, что перечислили мюриды, было найдено у него, а скот, табун лошадей, русская мануфактура и соль отобраны и возвращены отряду, — спокойно сказал Шамиль.
Имам бесшумно вошел в саклю, и только старшина заметил его. Гази-Магомед движением руки остановил старшину.
— …В таком случае мы накажем его… но гнать столько верст отважного и известного всем человека без кинжала и шашки, со связанными назад руками… это… позор, срам для всех нас, — все еще горячился Гамзат.
— Салам алейкюм, правоверные! О чем ведете совет? — негромко спросил имам.
Все поднялись с мест, а Гамзат, быстро повернувшись, сказал:
— Хорошо, что ты здесь, имам. Вчера пригнали в Черкей под конным конвоем известного всем храбреца и командира пятисотенного отряда Герай-бека аварского…
— Знаю!
— Вот видишь, имам, все знали о его аресте и о том, что якобы совершил он, а я, его родственник и человек, из-за которого он присоединился к нашему святому делу, не знал! — запальчиво воскликнул Гамзат.
— Именно потому ты и не знал, что он твой близкий родственник, и еще потому, что судить его будешь ты, почтенный Гамзат-бек. А то, что он из-за тебя, как ты говоришь, присоединился к святому делу газавата, — очень плохо. К делу защиты веры истинный мусульманин должен прийти сам, по любви к пророку и готовности умереть за ислам. А что, если бы ты ушел к русским, тогда этот человек тоже пошел бы за тобой? Разве это нам нужно? Вот результаты его дел: грабеж, сокрытие добычи, лучшая половина всего захваченного у русских была им тут же отослана к себе в аул. Что это? Чистая вера мюрида или воровская натура бека? И ты, Гамзат, больше не говори таких слов, как «высокорожденный». Это слово выдумано ханами и беками. Все люди рождаются одинаково, нет ни высоко-, ни низкорожденных, но вот умирают они по-разному. Одни с молитвой на устах, воюя с неверными, другие — в поле, третьи — дома в саклях, четвертые еще как-нибудь, а пятые, — он внимательно посмотрел на Гамзата, — от руки палача, как богоотступники и воры. Я знаю, что ты, Гамзат, брат наш, человек чести, мужества и истинной веры. Ты и решай, как следует поступить с Герай-беком, опозорившим нас. Как ты скажешь — так и будет! Но… — Гази-Магомед испытующе посмотрел на растерянно поникшего Гамзата. — Не так давно в ауле Цудахар ты был главным судьей над двумя распутными молодыми людьми… гулящей бабой и ее любовником. Ты помнишь это?
Гамзат кивнул.
— Я не пошел тогда на суд… и не случайно. Убивать этих греховных молодых людей не следовало. В жизни мужчин и женщин есть много такого, в чем не разберется ни один кадий, ни один мулла… Но шариат строг, и у него для подобных вещей есть точные указания — смерть. И ты твердо, не колеблясь, осудил их на смерть… их побили камнями… — Имам сделал паузу. — Там ты был истинным шихом и мюридом… А теперь, Гамзат, иди к себе, подумай, и как ты решишь, так и будет с Герай-беком. Только помни, наша крепость — не горы, не скалы, а справедливость.
Все стали молча расходиться. Последним в тягостной задумчивости ушел Гамзат.
— Шамиль, останься на минуту, ты мне нужен. — И когда все вышли, Гази-Магомед сказал: — Шамиль, два дня назад ты был не согласен со мной, когда мы говорили о наибах, которых ты предлагал назначить хозяевами аулов. Что скажешь теперь?
Шамиль молчал.
— Подумай над этим и не становись на опасную тропу. Я умру, а тебе еще предстоит большая дорога с народом.
Когда возвратился Гамзат-бек, у имама находились Шамиль, старшина и кадий аула.
— Имам! Герай-бек должен быть казнён. Своей корыстью и разбоем он нанес вред нашему святому делу, а его смерть смоет этот позор с нас.
— Ты прав, сын веры, — мягко сказал Гази-Магомед. — Чем чище будут наши ряды, тем больше людей пойдет за нами. Что ты еще хочешь сообщить, Гамзат-бек?
— Имам, разреши мне самому, всенародно отрубить голову презренному выродку и вору.
— Нет, Гамзат-бек, нет. Это — дело палача. Ты не убийца. Твои чистые руки могут быть обагрены только кровью гяуров и бежавших к ним властителей, вроде шамхала, ханши Паху-Бике и ее презренных сыновей. В Аварии и так слишком много людей, ненавидящих тебя. А если ты казнишь Герай-бека, у тебя появятся кровники в вашем роду. Зачем умножать врагов? Ты поступил правильно, остальное сделает палач. Садись и обсуди с нами, когда и как нам следует ударить по Грозной и станицам казаков.
В Черкей на военный совет съезжались начальники отрядов, чтобы сообща решить «большую» войну с русскими.
Неожиданные удары мюридов по Дагестанской линии и разгром отряда Эммануэля взволновали Паскевича и разъярили Николая. Захват Кизляра, трехдневное пребывание в нем войск Кази-муллы, погром города, осада Бурной и Внезапной, падение блокгаузов и мелких укреплений — все это создало напряженную, тревожную обстановку на Северном Кавказе. Большая часть русских полков все еще находилась в Анатолии, и, хотя мир с Турцией был заключен, отряды медленно возвращались в Закавказье.
Паскевич слал фельдъегерей в Петербург, но вместо помощи из столицы шли указания и повеления разгневанного императора, вносившие еще большую растерянность и сумбур в дело управления краем.
Только поздней осенью 1830 года стали прибывать из Закавказья части, ранее уведенные на турецкий фронт.
После военного совета, созванного имамом, минуло два дня. Русские, оповещенные лазутчиками, ждали новых вестей, понимая, что имам, пользуясь рядом успешно проведенных набегов на Тарки, Дербент и Темир-Хан-Шуру, не остановится на этом. Но куда пойдут скопища мюридов — снова на дагестанские дистанции или бросятся всеми силами к Грозной и Владикавказской крепостям? От лазутчиков не поступало ничего. Разведка, высланная местными приставами, не сообщала новых данных, и штабы Дагестанской и Кавказской линий терялись в догадках. Ответ пришел ранним осенним утром из района Гудермеса.
Четырехтысячный отряд мюридов под командованием Гази-Магомеда напал на русские опорные пункты «Слава» и «Крест». В ожесточенном бою оба пункта были взяты горцами, около полутораста солдат убито, захвачены пленные, а сами опорные пункты сожжены. Затем в Грозную поступило новое донесение: имам возле Гудермеса разгромил русский отряд, взял с бою орудие, отогнал табун драгунских коней в двести голов и двинулся в сторону аула.
По тревоге из крепости Грозной на помощь отступающим срочно поскакал Гребенской полк под командованием полковника Волженского. За казаками двинулись отряд пехоты, четыре орудия, три сотни казаков Моздокского полка и триста человек армянских и татарских волонтеров.
Гребенцы, встретив кавалерию имама в семи верстах от Гудермеса, с ходу атаковали мюридов. После короткой рубки горцы подались назад, в сторону теснины, окруженной густым лесом.
Полковник Волженский скакал в первых рядах гребенцев, рубя отставших, отстреливавшихся мюридов.
Казаки, празднуя победу над горцами, на полном скаку влетели в Дженгутаевскую теснину, где скрылись мюриды.
