Когда начало светать, он уже тронулся в обратный путь вниз по склону горы, известной среди альпинистов под названием Меч.
* * *
Чжан Хуа пальцем поправил пальцем очки, входя в замызганный министерский кабинет. Но это мало помогло: его окуляры опять сползли с широкой переносицы уже через минуту.
За окном обширное пространство площади Тяньаньмынь колебалось в утренней дымке. Впечатление было такое, будто видишь все сквозь дымное марево выхлопных газов. Но объяснялось это довольно просто давно не мытыми стеклами.
— Как вы себя чувствуете сегодня, товарищ министр? Лучше? — спросил он, аккуратно роняя стопку папок в специальную проволочную емкость на столе.
Ши Чжилинь, не подымая глаз, буркнул нечто невразумительное. Он сосредоточенно разбирал завал из телеграмм и радиограмм, доставленных, как понял Чжан Хуа, только что курьером.
— Выглядите вы хорошо, — отметил он, наблюдая, как Чжилинь аккуратно сортирует информацию, раскладывая бланки на столе. По правде говоря, -подумал он, — министр выглядит ужасно. И вид весьма бледный, и руки старика дрожат сильнее обычного. Вероятно, иглоукалывание уже не помогает.
Чжилинь стрельнул глазами вверх, встретившись взглядом с Чжан Хуа, и тот, как ребенок, застигнутый врасплох, отвел глаза.
— Потеете, мой друг, — заметил Чжилинь, приглядываясь к помощнику. — Вам нехорошо?
— Да нет, со мной все в порядке, товарищ министр.
— Ну-ну, Чжан Хуа! — протестующе поднял руку Чжилинь. — Нам ни к чему эти церемонии, когда мы одни, верно? — Он заметил направление взгляда своего помощника. — Закрой дверь и садись поближе, мой друг.
Когда Чжан Хуа выполнил просьбу, министр прикрыл папкой разложенные на столе телеграммы, которые он не успел до конца просмотреть. Его черные, как пуговицы, глаза изучали лицо младшего товарища. Прожитые годы нисколько не убавили их задорного блеска.
Он взял со стоявшего рядом низкого столика эмалированный чайник и такую же чашку.
— Попей чайку, он восстановит твои силы. — Чжилинь налил чаю, подал ему. — Боюсь, он недостаточно горяч для тебя. Я горячий уже не так люблю, как в молодые годы. Теперь чай мне нужен не столько для того, чтобы согреть, сколько для того, чтобы освежить.
Оба отхлебнули из своих чашек.
Чжилинь заглянул в глаза Чжан Хуа.
— Я уже давно принял решение стать Небесным покровителем Китая. Те, кто следуют за мной, не должны сетовать на это бремя.
— Я знаю, дорогой Ши, но ситуация с У Айпином чревата ужасными для нас последствиями. Боюсь, что он нам не по зубам. Для столь молодого человека он обладает слишком большой властью, являясь главой столь мощного учреждения, призванного служить целям военного устрашения Советов. Министерская клика, противостоящая вам, не могла найти лучшего лидера. В Пекине полно сочувствующих его непримиримой позиции, и каждый день их число растет. Если эта качка возобладает... — Чжан Хуа содрогнулся, произнося последние слова.
Чжилинь вздохнул, отставляя в сторону чашку.
— Я это предвидел, мой друг. О, я не хочу сказать, что предвидел появление именно У Айпина. Но кого-нибудь в том же духе. Конечно, он силен. Он может даже победить нас. Но это не должно нас останавливать. Без нас Китай обречен. Мы — его будущее. Я это узнал давным-давно, как и то, что именно моя помощь требуется, чтобы приблизить его, это будущее. Но я понял также, что для этого от меня требуются огромные усилия. И жертвы. Но я не мог прибегнуть к таким же средствам, как те, кто вознесся и пал под бременем высокомерного самовозвеличивания. Я имею в виду Чана, Мао и других, которые думали, что могут перехитрить весь мир. Они ошибались... Только я один, Чжан Хуа, пережил то время. Благодаря своему самоотречению. Как буддийский монах, я посвятил всю свою жизнь служению высокому. Ради Китая я отрекся от всего земного. Понимаешь, Чжан Хуа, от всего!
Какое-то время единственным звуком, который они слышали, было легкое жужжание металлического вентилятора, стоявшего на верху шкафа с делами в другом конце комнаты. Когда он разворачивался к ним, они чувствовали на лицах приятный ветерок, исходивший от него.
— Иногда, — сказал Чжан Хуа слегка дрогнувшим голосом, — важно знать правду, что тебя начинают одолевать.
— Мой друг, так ты считаешь, что именно это и происходит сейчас с нами? После стольких лет, что мы были вместе, ты так легко теряешь веру?
— Вера — это то, что никогда не следует терять, — сказал Чжан Хуа, краем глаза наблюдая за тем, как дрожат руки его шефа. — Я бы не хотел, чтобы у вас складывалось такое впечатление обо мне.
— Хорошо. Тогда допивай свой чай, Чжан Хуа. Я обещал твоему отцу присматривать за тобой, а я всегда держу свое слово.
Он снова закрыл глаза и подумал о жертвах. О всех манипуляциях, к которым он прибегал и продолжает прибегать. О всех людях, которых он заставлял плясать под музыку, которую он заказывал. Разве о таком будущем для Китая он мечтал? Но он знал, что все это делалось не зря. Можно бесконечно говорить о жертвах. Но только тот понимает истинный смысл этих слов, кто действует.
Сколько лет прошло, -подумал он, — с тех пор, как я в последний раз испытал истинное счастье?Думал он, думал над этим вопросом, но так и не нашел на него ответа.
* * *
Стэллингс хотел покататься. Он даже позвонил конюху в манеж и попросил подготовить его жеребца.
Но потом передумал. Не донеся до рта ложку пшеничных хлопьев с земляникой, он встал и отменил распоряжение. Оставив недоеденный завтрак на столе, уехал в офис на Эйч-стрит.
В самолете, доставившем его домой из Японии, он спал, но плохо. Дурной сон преследовал его. Будто он в темном лесу. Возвращается с места выполнения последнего задания и почему-то верхом на лошади. Ветки стегают его по лицу и плечам. Хотя он пытается всячески увернуться, они продолжают сечь его, пока лицо, шея, руки не начинают кровоточить. А потом почувствовал, что сучья начинают стаскивать с него рубашку.
Он понимает, что его наказывают. Но за что? Никаких промахов при выполнении задания он не допустил. Убил как положено.
И тут ему приходит в голову, что он убил не того человека. Эта мысль приводит его в ужас. И в этот момент он осознает, что его преследуют. Как это может быть? Ведь он был, как всегда, так осторожен.
Тем не менее, он слышит, как за его спиной цокают подковы лошади его преследователя. Он изо всех сил понукает своего скакуна, но это приводит лишь к тому, что ветки деревьев еще сильнее бьют и царапают его, не давая уйти от погони.
А звуки преследования все громче за его спиной. Он вонзает шпоры в бока своего коня, зарывается лицом в развевающуюся гриву, бьет его рукой по крупу, чтобы заставить бежать еще резвее.
Тени сгущаются за его спиной, теснят его со всех сторон. Он не видит неба. Горячая кровь струится по его изодранной коже. Чем быстрее он движется вперед, тем сильнее страдает. За что?
Звуки преследования все ближе, и Стэллингс оборачивается. За ним гонится конь без всадника, раздувая ноздри, дьявольски сверкая очами.
Стэллингс вскрикнул во сне так громко, что прибежали две стюардессы. Одна из них, молодая женщина с рыжеватыми кудрями и очаровательной родинкой около рта, осталась с ним, и даже потом дала ему свой номер телефона. Так что все сложилось не так-то уж плохо.
Но Стэллингс все никак не мог забыть этот сон. Он всюду его преследовал: и дома, когда он стоял под горячим душем, чтобы смыть дорожную грязь; за обедом в китайском ресторанчике, когда он добывал из плошки довольно безвкусную еду, липкую от соевого соуса; в постели с Донной, рыженькой стюардессой; и в атлетическом клубе, когда он работал с тяжестями...
В отличие от других снов, этот не растворялся не только в ночи, но и в ярком свете дня. Из-за него-то он и отменил теперь поездку на ранчо и сел за руль машины, но закончив завтрака.
Сон не давал ему житья. В нем было что-то неуловимо знакомое, он будил какие-то глубоко запрятанные страхи. Почему?
С этим необходимо было разобраться.
В своем офисе без окон Стэллингс включил терминал, подключенный к мощному компьютеру «Ксикор», который на момент его установки считался последним словом техники, опережавшим все остальные компьютеры на несколько поколений. Его электронный мозг, защищенный пыле-влаго-жаронепроницаемой оболочкой, хранился в чреве здания Куорри.
Стэллингс на мгновение закрыл глаза, вспоминая длинную вереницу кодов, открывавших доступ к самым глубоким и потаенным слоям компьютерной памяти.
Вспомнил лошадь без всадника. Вспомнил лицо Марианны Мэрок в прицеле своей винтовки, вспомнил, как трижды нажал на спусковой крючок, как пули ушли в ночь, пронзая насыщенный грозовыми разрядами воздух. Он снова увидел, как они отбросили ее тело в кусты, увидел удивление в ее широко открытых глазах.
