— Смотрите, три новых транспорта! — восклицал Равенел, возвращаясь с прогулки по набережной. — Сколь радостно видеть военную мощь республики! Дела, достойные великой военной державы! Как тут не вспомнить о Риме, сражавшемся с Ганнибалом в Италии и снарядившем при том две новые гигантские армии в Африку и в Испанию. Я делаю ставку на анаконду генерала Скотта.[99] Она задушит мятеж, сокрушит ему кости, поглотит его с потрохами. Мы можем порадоваться, не так ли, полковник?
— Лично я не могу, — ответил полковник, мрачновато посмеиваясь.
— Почему? Вы меня удивляете.
— Я теряю свой губернаторский пост.
— Да… Конечно… Но война ведь еще не закончилась. Продлится еще — самое малое — год. И вы за это время успеете…
— Я не о том. Речь идет о смене командования. Тепленькие места достанутся новым людям. Нам придется уйти.
— Но они не посмеют сместить вас! — вскричала Лили и покраснела при мысли, что ее вспышка будет неправильно истолкована.
— Увидим, — задумчиво, даже печально ответил полковник. Он так был влюблен в эту девушку, что мирную жизнь в Капуе предпочел бы сейчас любой победе при Каннах.
— А вот и решение моей судьбы, — сказал он, придя на другой день к Равенелам, и показал два официальных приказа. Одним он освобождался от своего губернаторства, вторым назначался командиром бригады.
— Значит, вам снова в бой, — воскликнула Лили, стараясь хранить спокойствие.
— Да, и я сожалею об этом. Ведь мы расстаемся.
Ее стоицизм и гордость рухнули, и она уткнулась лицом в свое рукоделие. Это сразило Картера, до того обновленного своей нынешней страстной любовью, что он стал ранимым, почти что чувствительным, позабыл свою прежнюю выдержку солдата и бонвивана. Сев рядом с невестой, прижав ладони к ее вискам, он покрывал поцелуями ее пушистые, с янтарным отливом локоны. Он ощущал сотрясавшие Лили рыдания, беззвучные, полуподавленные и постепенно стихавшие, как мерный прибой в камышах. Как он хотел бы утешить ее в своих крепких объятиях! Картер готов был поддаться соблазну, который он лишь нынче утром твердо отверг. Жениться с одним лишь полковничьим жалованьем было безумием. И все же сейчас он готов был на этом настаивать. И Лили дала бы, конечно, согласие на брак; такова уж природа женщины. Да и кто откажет возлюбленному, идущему в смертный бой! Оба были близки к безрассудному шагу, но тут раздался звонок. Лили, вскочив, убежала; она не хотела, чтобы кто-нибудь видел ее в слезах и растрепанной. Появилась миссис Ларю, с обычным своим лукавством поздоровалась с Картером, внимательным взглядом изучила его лицо, проглотила какую-то фразу, как видно, ему предназначенную, извинилась и выскользнула из гостиной.
— Черт бы ее побрал! — буркнул полковник, справедливо считая, что она явилась не вовремя.
А когда бедная Лили, осушив свои слезы, вымыв лицо и посидев перед зеркалом, вернулась в гостиную, миссис Ларю, к добру или к худу, тоже была там. И хотя Картер сидел до позднего вечера, ему уже не представилось новой возможности проститься с невестой наедине.
Назавтра, первым же поездом, он выехал в Тибодо. В качестве командира бригады он проявил все ту же свою энергию, то же, направленное к общему благу, тиранство и практический смысл. Полковым командирам было тотчас приказано проинспектировать каждому свою часть и о всех недостачах в снабжении полков немедля сообщить интенданту бригады. Несколько суток подряд он проверял лично караульную службу бригады, включая все дальние сторожевые посты и выбирая нарочно глухое полночное время или бурю с дождем, чтобы увериться в бдительности пикетов. Как-то раз, когда дождь лил потоками, словно река Миссисипи, вздыбясь, ушла на небо, чтобы затем обрушить свои воды на луизианскую землю, Картер набрел на пикет из пяти человек, который укрылся от непогоды в лежавших без дела пустых сахарных бочках. Солдаты сидели в своем укрытии, оборотясь к дороге, но встречный ветер завывал с такой силой, что никто не услышал в ночи стука подков. Осадив коня, полковник скомандовал:
— Сдавайся! Кто шевельнется, убью на месте!
Ответом было молчание. Картер с зловещей усмешкой недвижно сидел на коне; дождь хлестал его по лицу и стекал с плаща. Повременив с минуту, он крикнул!
— А ну, выходи кто-нибудь. Хочу поглядеть, что за люди.
Капрал вылез из бочки, оставив ружье; он был бледен от страха, но побелел еще пуще, когда увидел перед собой командира бригады.
— Я… я думал, это мятежники, — пробормотал он.
— И потому решил сдаться! — вскричал полковник. — Сперва проворонил врага, потом решил сдаться в плен. Ваше имя, капрал, и ваших солдат!
Через двадцать минут пришла смена, и провинившийся караул был отправлен на гауптвахту. Назавтра двоих, капрала и покинувшего пост караульного, судили военным судом и отправили на Шип-Айленд на каторжные работы с цепью и ядром на ноге.
А следующей ночью Картер поднял боевую тревогу и объехал бригаду, проверяя готовность своих полков.
Его штабной персонал, особенно адъютанты, не знал по коя. Каждую ночь, от полуночи и до рассвета, один из этих юных господ объезжал все посты и тотчас по возвращении должен был доложить полковнику, как прошла караульная служба и каковы недостатки в расстановке пикетов. Когда людей поднимали в три часа пополуночи, чтобы сделать внезапный бросок или занять оборону от условного нападение врага, то они ухмылялись при мысли, что адъютантиков разбудили на полчаса раньше — развезти приказ по полкам, Штабные присутствовали при каждом разводе пикетов, при каждом учении, чтобы потом доложить обо всем командиру бригады. Каждое утро они объезжали биваки и рапортовали о санитарном состоянии полков. Если где-либо слышался шальной винтовочный выстрел, адъютант уже через пять минут был на месте, выясняя все обстоятельства дела; виновный шел под арест, а адъютант отправлялся докладывать о происшествии командиру бригады. Если доклад был недостаточно четким, неминуемо следовал строжайший допрос.
— Все лично проверили, лейтенант? — вопрошал адъютанта полковник.
— Он чистил винтовку, сэр, и признался, что выстрелил, чтобы выгнать засевшую в стволе пулю.
— Кто он такой?
— Рядовой Генри Браун, первая рота, Девятый Баратарийский, сэр.
— Что ж, мистер Брейтон (в регулярных войсках лейтенанты именуются «мистерами»), пожелайте доброго утра командиру Девятого Баратарийского и дежурному по бригаде и скажите обоим, что я приказал им явиться ко мне.
Первым является к Картеру командир полка, где случилось чрезвычайное происшествие.
— Заходите, полковник, — говорит командир бригады. — Присядьте, прошу. В вашем полку был сегодня недозволенный винтовочный выстрел. Я жду объяснений, сэр.
— Нарушение приказа, сэр. Виновный на гауптвахте.
— Но ведь это уже не первое нарушение. Третье или даже четвертое за неделю.
— Вся беда в том, сэр, что у людей нет шомполов. В пикете сыреют винтовки, а потом не выгонишь пулю. Вот и стреляют в нарушение приказа.
— Отучите их раз навсегда от нарушений приказа. Почему у вас нет шомполов? Как это так?
— Я не знал, что их не хватает.
— Не знали, что их не хватает! Черт побери, полковник! Не знать о такой нехватке в своем полку!
— Виноват, сэр, — отвечает злосчастный полковник, гадая, чем все это для него может кончиться; он всего три месяца в армии, но он старательный офицер и сознает свой воинский долг.
— Напишите немедленно требование на шомполы и на все, чего у вас не хватает, — говорит командир бригады. — Я отправлю его в штаб и самолично добьюсь выполнения. Но хотел бы я знать, как этот солдат с винтовкой миновал полковые посты? Здесь что-то неладно. Взыщите с дежурного по полку; внушите ему, что он отвечает за это и будет в другой раз разжалован за халатность. Я кончил, полковник. Не желаете ли коньяку? Можете быть свободны.
Потом, адресуясь уже к старшему адъютанту:
— Капитан, составьте немедля приказ командирам полков — всех часовых обязать при смене постов стрелять по мишеням. О лучших стрелках докладывать мне и освободить их на двадцать четыре часа от всяких нарядов.
Теперь наступает очередь дежурного по бригаде.
— Капитан, заходите. Присядьте. Известно ли вам о сегодняшнем винтовочном выстреле за пределами лагеря? В нарушение данного мной приказа.
— Я… я слышал какой-то выстрел, — заикаясь от страха, говорит капитан, понимая, что он виновен, но не зная еще, в чем именно.
— Известно ли вам, кто стрелял? — вопрошает полковник и темнеет лицом, как грозовая туча.
— Я не знаю. Но тотчас выясню, если вы прикажете, сэр.
— Если я прикажу? Разумеется, я прикажу. Почему вы, черт побери, до сих пор ничего не узнали, сэр? В чем, по вашему, черт побери, заключаются ваши обязанности?
