Он явно гордился своей работой, и не без основания. Даже среди ночи мы оценили основательность лагеря, насколько лагерь может быть основательным. Мы увидели добротные деревянные казармы, к которым примыкали «каре» — четверки больших белых палаток. Мы застали лагерь погруженным в крепкий сон, но в то же время настороже. Кадеты, несущие ночную вахту, совершали свои обходы, а на ключевых постах стояли вооруженные часовые. Место просто излучало уверенность.
Той ночью нас привезли на распределительный пункт, где нам предстояло дожидаться решения армии о нашем будущем. Для новичков это были напряженные дни. Мы проходили собеседования, медосмотры, и наши способности — академические и прочие — подвергались тщательным проверкам. Взвод развлекался, осматривая лагерь и восхищаясь местными достопримечательностями, самой поразительной из которых был огромный гарнизонный кинотеатр красного кирпича (почему-то называвшийся «Кинема»), использовавшийся также как часовня, концертный и лекционный зал. Другой достопримечательностью была огромная цистерна для воды по северной стене, поднятая высоко над палатками и казармами и время от времени предоставлявшая великолепную точку обзора для фотографов, которых регулярно присылали запечатлеть, что происходит в этом любопытном польском заведении, кадетской школе генерала Андерса. Гарнизонная лавка притягивала, как магнит, но только богатых или бережливых; как и магазин-кафе YMCA,[41] в котором продавались кофе, сэндвичи и пирожные. Не располагавшие средствами могли утешаться великолепными апельсинами в садах сразу за цистерной. Владелец предлагал кадетам угощаться, поскольку не имел возможности экспортировать урожай и предпочитал ничего ему не стоившее гостеприимство дорогой утилизации. Для меня Святая земля навсегда связана с апельсинами, как Иран с гранатами, а Ирак с финиками.
Пока я ожидал распределения, меня неожиданно посетил дядя Хенио, мой крестный. Это был достаточно непростой период моей военной карьеры, и его приезд меня обрадовал и успокоил. После Советского Союза здоровье не позволяло дяде Хенио нести линейную службу. Он в Тель-Авиве ожидал более легкого назначения. За кофе с пирожными в YMCA он ненавязчиво принял на себя роль отца. В ближайшие два с половиной года мы виделись часто, и он стал одним из самых важных людей в моей жизни.
Я был практически уверен, что меня возьмут в кадетскую школу. Тем временем я разыскал старых друзей из Тегерана, которых уже приняли в корпус, в том числе Ромека Брунглевича, нашего вожака из лагеря № 3, и Владыша Бонецкого, того самого, мать которого была рождена, чтобы стать украшением салонов. Они сообщили мне все необходимое и предостерегли от возможных ошибок. Приказ о моем назначении — шестая рота, первый взвод — был доставлен мне прямо в руки 20 февраля 1944 года, и к этому времени меня подробно ввели в курс дела. Носителем добрых вестей был дежурный кадет из шестой при полном параде — эполеты, белый пояс и белые гетры. Осмотрев меня с ног до головы (он был гораздо выше меня), он предложил мне помочь с обмундированием. Нас, младших, учили носить все свое снаряжение самостоятельно, но это явно был приветственный жест. Я принял предложение, и мы вдвоем радостно отправились пешком на другой, «старший» конец лагеря. Там, в тени гарнизонного «Кинема» и питьевой цистерны на ходулях, я должен был пройти посвящение в военную жизнь.
Кадетская школа представляла собой батальон, состоявший из пяти рот. Предполагалось, что программа обучения будет с соотноситься с шестилетним циклом польского среднего образования (рота соответствовала классу), но с учетом естественных временных потерь программы двух последних (самых трудных) классов были сокращены. Каждая рота состояла из трех взводов, а каждый взвод — из четырех отделений по восемь кадетов. Количество курсантов колебалось: с начала 1944 года общее число значительно вышло за рамки обычного батальона, сказывался неожиданный приток в конце четвертого года. Армия в ответ добавила дополнительную роту — шестую.
Программа школы была разработана так, чтобы в ней сочеталось общее образование с военной подготовкой. Образование базировалось на довоенной польской модели, где четырехлетняя гимназия (примерно уровень GCSE[42]) предшествовала двухлетнему лицею (примерное соответствие A-levels[43]). Курс гимназии состоял из 11–13 предметов, его задачей было широкое общее образование, а не глубокое изучение отдельных предметов. Единственным отступлением от этого принципа было разделение на гуманитарный и естественнонаучный цикл: было два типа лицея, гуманитарный и математический-естественнонаучный. Этому разделению придавалось большое значение. Интересно, что изначально наша кадетская школа выбрала гуманитарный вариант. Предположительно это соответствовало традиционным представлениям о себе польского офицерского состава. Технологический лицей с уклоном в гражданское строительство и проектирование был присоединен к JSK уже в 1945–1946 академическом году.
Военная подготовка была основательная. Она представляла собой базовую пехотную подготовку, за которой следовала более продвинутая подготовка вплоть до уровня командования ротой. Более перспективные кадеты могли получить повышение до этого уровня еще в школе и командовать своими сверстниками. Это была непростая задача. На менее ответственном уровне отделений было в четыре раза больше начальственных должностей. Всем этим «боевым искусствам» (я нахожу этот термин очень подходящим к моему предмету, особенно учитывая гуманитарный характер нашего лицея) соответствовал высокий уровень требований по физкультуре — в этом принимала участие британская армия. Надо ли говорить, что снаряжение, предоставлявшееся нам для этих занятий — боевых и физкультурных, — было многообразно и высокого качества. С академическими дисциплинами дело обстояло хуже: в школе не было даже самых элементарных естественнонаучных лабораторий.
По окончании лицея кадеты могли рассчитывать попасть в одну из офицерских кадетских школ Второго польского корпуса в Италии. Там после полугода интенсивного специализированного обучения свежеиспеченные кадеты-офицеры получали назначение в часть, обычно они могли сами выбирать полк.
В обычных обстоятельствах возраст учащихся в нашей школе был бы от 12–13 лет при поступлении до 17–18 лет на выпуске, почти такой же, как в Королевском военно-морском колледже в Дартмуре до 1955 года. Любопытно, что британское лейбористское правительство того времени подняло возраст поступления в Дартмур до 18 лет на том непостижимом (по крайней мере, для автора этих строк) основании, что поступление в возрасте 13 лет подчеркивает классовые различия. Я здесь отклоняюсь от темы, поскольку наша школа тоже стала жертвой аналогичной попытки социальной инженерии. К этой теме я еще вернусь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
