Пахарь: Вот тут чистая правда твоя, Сократ. Потому, видно, у нас ничего и не вя-жется, что больно шибко гремим и сверкаем. И разбегаемся по сторонам друг на друга с лаем, будто сами на свои.
Сократ: Вот тебе мой совет, Пахарь, — помолчал в какой-то нереќшительности и все же высказал: — Будь расторопней в рассудке, а не в громе. Тогда и раскусишь тех, кто к грому обвальному вас толкает, блудным словом взывает к тому. Глядишь, с рассудком-то, сверкание-громыхание стороной и обойдет. А то и совсем минует.
Пахарь: Еще раз спасибо, Сократ, — и в сторону с ухмылкой: — Видано ли, чтоб где-то сверкало-громыхало и не задевало мужика. А от страха он сам в эту колесницу громы-хающую впрягается. Чтобы свою правду отстоять, тут верно, самому тебе надо быть Со-кратом. Слушать — слушай, но себя знай. И воскреснешь из мертвых как вот Иисус Хрис-тос. И уже самому Сократу: — От мыслей-то своих благих к делу — как во тьме дорогу най-ти, и как слепцу в яму не попасть.
Сократ: Надеяться надо и знать, что свет тьму растроряет.
Прочитав последний совет Сократа, Дмитрий Данилович отставил от глаз листки, вроде как и он согласный с этим изречением мудреца. Хоќтя и до этого знал эти Евангель-ские слова, но тут они как свои прочитались. Оставалась непрочитанной еще целая стра-ничка и он дочитал ее под общее молчание. Светлана была напряжена в каком-то вроде бы нетерпении, Иван оставался задумчивым. И голос чтеца, вроде молитвы по усопшему, углублял молчание:
Памфлет этот составлен из подслушанных разговоров колхозников меќжду собой, а не выдуман кем-то. Записали: Зоя Сенчило и Светлана Корина. Рисунки нашего художники Андрея Семеновича.
Примечание: Платон — это носитель людских мыслей, но не всегда глашатай их. Больше молчун. Но тут вот не стерпел, почиркал пером своим. Сократ — мысль, рассудок, у которого тоже нередко язык приќсыхает к зубам, как вот и у нашего Пахаря. Потому они оба — и наш Сократ, и Наш Пахарь, остались вживе. И вот сошлись в пути и обмолќвились словом вольным. Дорога тому и звала. Ну а Пахарь — это тот, на ком держится вся земная жизнь. Его все норовят надуть, потому что ни помочь, ни научить дельному не в силах, так как сами неучи. Даже вот и Платону с Сократом это не больно удалось. Им тоже не с руки Иванушку-Дурачка умнее себя считать. И все же книжникам и нынешним фарисе-ям-демиургынам признавать превосходство над собой Пахаря придется. Пахаря учит сама Земля-матушка. Неминучая подойдет И все страждущие поклонится ему в ноги".
Примечания под чертой памфлета Дмитрий Данилович трижды прочитал. Вроде бы их разговоры коринские выложены. Помолчав и тихо, как бы сеќбе одному, изрек: "Новая беда на Кориных свалилась". И как бы уже принимая эту беду, взмолился, уже бодрясь: "Спаси, Праведный, да миќнут нас лютые кары". Подержал листки перед собой и передал их Светќлане. "Прячь их подальше, — сказал, — как вот дедушка Данило прятал то, на что нынче мода пошла".
3
Еще какое-то время посидели за столом. И вот Дмитрия Даниловича, глаза его и губы его тронула, может и опасливая, но улыбка. С Пахаќрем-то, да и с Сократом, с их рассуждениями, он был безоговорочно согласен. Все эти рассуждения-разговоры древнего мудреца и вечного мужика-крестьянина исходили по сути дела из их коринского дома. Отќкуда бы их Светлане взять, где иначе услышать мужиковы слова? Хуќдожник, Андрей Семенович, как говорится, подсобил. Участие Зои, завклубом, тут малое. Но вот и она поняла. Мысленно одобрил выходку сочинителей и тут же представил, как взъярятся демиургыны, прочитав такую похвалу себе. Но и они должны задуваться, не вечно же затаиќвать правду о самих себе.
Иван, будто все еще чего-то доосознавая, заглядывал в листки сбоќку, в себе похохатывал, скорее всего, представляя ярость Горяшина.
Светлана, глядя на Дмитрия Даниловича и Ивана, угадывала их затаќенные опасения. Иного и не ожидала. Переживется-перестрадается и это. А иначе-то как к истине дорогу торить. По совету художника, Андрея Семеновича, памфлет был сокращен и стушеван, и помещен в стенгазете не совсем в том виде, каком был в листках, прочитанных Дмитрием Даниловичем. Об этом она и сказала, чтобы умирить опасения отца и сына. Но это не больно изменило их настроение. И за то, что было помещено в стенгазете, молва уже пророчила Светлане и Зое нахлобыст. Пришьют вот и политику, пророчили активисты.
В самой газете памфлет был украшен рисунками Андрея Семеновича. Платон призраком восседал на облаках, парил в лучах солнца, неулоќвимый, как и мысль его. Сократ — то ли в судейском черном облаќчении, то ли в мужицком армячке, осиянный платоновским облачком, шагал по дороге. Лоб его был повязан голубоватой лентой, ровно для того, чтобы мысли далеко не улетели. На глазах темные очки, в ушах ватные пробки. Будто от ярого солнца глаза берег, а уши от грохота. А, скорее всего, чтобы чего-то земного не видеть и не слыќшать. Одним словом, как вот и современный лектор-пропагандист, осќтерегался, не дай Бог высказать что-то лишнее. И тогда уж не изќбежать участи своего тезки, древнего философа. Но мужика-пахаря надо вот чем-то ублажать, раз он к тебе с расспросами лезет настырно… Пахарь, этот настырник, лукаво щурясь, одним глазом косит на Платона: "Ах ты, леший, в какую высь забрался, вот и достань тебя, разгляди". Другим оком с хитроватой ухмылочкой взглядывает на своего дорожного собеседника, древнего мудреца: "Наговорил, науськал, каналья, и доволен". Ни тому, ни другому Пахарь явно не довеќрял. Но чтобы не заметили они этого, вздымал в умудрении нос и оттопыривал верхнюю губу, как бы поддакивая: "Знамо дело, как не понимать, понимаем". От кого, как не от вас, нам окаянным, разуму набраться"… А на челе вечное застывшее мужиково сумление: "Слуќшай только вас, как вот и наши демиургыны, подобьете, подзудите, и в сторону. Потолковать-то мне с вами по-вашему умышлению и захотелось посмелей, но беду от этих толкований не то что на себя, а и на весь свой люд накличешь, если кем узнается наш дорожный разќговор".
На Пахаре был комбинезон механизатора. В карманах его ключи, отќвертки: чинить прежде, а не пахать собрался. Промасленная кепчонка на голове сидела так, как носил ее Симка Погостин. На ногах кирзоќвые сапоги. Голенища до штанов обляпаны грязью… В то же время бравостью своей Пахарь смахивал и на Тарапуню. И малость при храмывал как плутоватый учетчик Гуров. Рисунки как бы комментироваќли памфлет, сводили все в нем к юмору, к смеху-шутке. Выговариваќлись вот свои словечки, безобидки вольные, спокон веку такое в мужицком мире водилось. Больно всерьез-то чего принимать.
Прихрамывание Пахаря самой Светлане увиделось после того, как Анастас Гуров, проковыляв по коридору клуба и заглянул в комнату Зои, где сидела и Светлана. С весе-лым видом постоял у стола, перемиќнаясь с ноги на ногу, и изрек:
— Молодцы, девки. Хорошо спели, развеселили… Только вот где теќперь сядите?.. — Постоял минутку, улыбнулся, как вот Пахарь на каќртинке, и пошел, приветливо махнув рукой, припадая на левую ногу.
Художник, Андрей Семенович, тоже поначалу было остерегал, прочиќтав наброски Светланы. Но после каких-то своих раздумий, "добровольно", как он сам сказал, вклю-чился в написание фельетона. И намалеќвав героев его, сказал: "Ничего, будем вместе обо-рону держать и тыл крепить". Истолковал и свои рисунки.
Так вот было. А теперь дома, вместе с веселием, усиливалась и опасливая насто-роженность. Такое настроение бывает в сенокос у коќсарей при затяжном ненастье. Непо-года переждется и все уляжется и забудется. Так и тут будет, пронесет. Демиургыны по-пугают гроќмом и молнией и отойдут от гнева, когда стеннуха исчезнет из глаз. Но в памя-ти-то все равно она останется. И будет свое дело делать незримо и невысказываемо.
4
Стенгазета провисела чуть больше суток. Все, кому досуг и недоќсуг, прибегали и читали. Зоя в клубе задержалась до темноты. Кое-кто списывал разговоры Сократа и Па-харя. Даже и фотографировали. Пахарь в пересказах превращался в балагура Тарапуню. Называли и Дмитрия Даниловича, но это как-то не поддерживалось, характер не тот. В Сократе видели Старика Соколова. И без того его так прозывали. А о Платоне были уже мудреные рассуждения степенных мужиков. Назван, вишь, нашим. Есть такие и среди нынешнего деревенского люда. Две вот мудрицы в юбках с художником где-то и углядели его. Глаз-то зоркий и ухо востро… Каждый и гадал, говорил-высказывал, что на ум шло. Тут же складывалось и общее мнение: "Как вот и где правду матку выведать, если не в своем слове. Для чего же тогда гаќзетку клеить, если себя не выказывать. Не углядишь высмеха над соќбой, то и не поумнеешь".
Посмеяться-то посмеялись. Но тертые старички-молчуны головами поќкачивали, слушая разговоры. Приговаривали как бывало и при старой беде: "Ну, ну… Коли вот сами не спаслись, то и жди опасения". И уже про себя договаривали: "Ласково по головке и погладят". Не выветрилось из памяти, как совсем еще недавно безвестно пропадали краснобаи. Порой из-за одного какого-то полуслова. А тут такое наќписали и на стенку повесили. Невольно уже и выговаривалось почти что хором, и опять же со смешком: "Ой бабы-мужики, как и впрямь худа бы всем нам не нажить".
