У меня аж давление от хороших новостей подскочило. Но следующий вопрос я задал всё-таки спокойным тоном:
— А в какой деревне теперь живёт отец Демьян?
— Дык в Ольховке.
Появившаяся улыбка после известия о латыни отца Демьяна, исчезла — Ольховка находилась на краю географии нашего района.
Эх, придётся возвращаться в Агитбригаду.
Глава 22
Но не всё было так легко и просто, как хотелось.
Легко решить, что, мол, вот вернусь на Агитбригаду, поеду с нею в Ольховку и там найду отца Демьяна, а уж он, только увидев такого красивого меня, моментально обучит меня латыни. А на самом деле проблем зашибись, как много. Это у нас, в моем времени, захотел — вызвал такси или же сел на автобус там, на маршрутку, на скутер и т. д., и поехал, куда надо. В эти же смутные времена в провинции было особенно неспокойно. Все боролись против всех: кулаки с бедняками, церковники с атеистами (и даже внутри церкви пару раз за последние годы, как я понимаю, жахнул раскол), герои гражданской войны с тыловиками, которые где-то отсиделись. Комсомольцы обличали мещан, бывшие красные командиры — проповедников «тьмы и мракобесия». И так далее.
В общем, чехарда творилась такая, что сам чёрт голову сломит.
И одинокий подросток, бредущий куда-то по дороге, мог запросто угодить под облаву или ещё в какой-нибудь нехороший переплёт. Поэтому я и решил держаться пока школы и агитбригады. А там дальше видно будет.
Так я размышлял, торопливо направляясь обратно в трудовую школу.
На углу Рыбинского переулка и улицы Интернационала находилась лавка, где продавали «шорно-седельные изделия городского и обывательского образца». На самом деле, судя по витающим вокруг ароматам — там был явно какой-то наркопритон.
И вот же угораздило меня сократить путь! Просто хотел чуть дальше, за углом, прикупить беляшей. А то непонятно, что там мне с ужином перепадёт, вдруг в изоляторе принято держать узников на хлебе и воде. А у меня растущий организм.
В общем, когда меня окликнула девица, я даже почти и не удивился:
— Мущщина, угостите даму папиросочкой? — игриво взмахнув сильно накрашенными ресницами, произнесла девица, явно немолодая, порядком истасканная, в стеклярусных бусах и плиссированной короткой юбке, облегающей толстые ляжки в фильдеперсовых, словно измазанных салом, чулках, и послала мне кокетливый воздушный поцелуй.
— Не курю, — кратко ответил я и хотел уже прибавить шагу, но настырная дамочка цепко ухватила меня за рукав и томно выдохнула:
— А, может, такой приятный мущщина желает отдохнуть в салоне? За два часа другривенный.
Я аж отшатнулся от такого предложения. Возможно, был бы Генка, он бы и повёлся, но я-то примерно представлял, сколько народу прошло через «салон» и какие букеты болезней там цвели, поэтому отрезал:
— Нет. Спешу.
И тут дамочка пронзительно завизжала, продолжая цепляться за мой рукав:
— Спаситя-я-я-я! Убиваю-у-у-ут!
Из-за угла выскочили два мужика, явно блатной наружности.
Один, повыше, с багровым носом и непокорной копной сальных волос, лихорадочно блестя глазами с расширенными до черноты зрачками, заявил, растягивая слова:
— А что это ты, паря, к честной девушке пристаешь?
Я промолчал, не давая втянуть себя в разговор.
Второй подельник между тем молвил, через слово хихикая:
— Хи-хи, поглумиться над барышней, хи-хи, хотел?
Тем временем барышня, полезла ко мне в карманы.
— Да он совсем пустой, — презрительно растягивая слова, сказала она.
— Я из трудовой школы имени 5-го Декабря, — сказал я, — тороплюсь я, мужики. Меня в изолятор посадили, а надо было в город отлучиться. Так я тихонько сбёг. Теперь надо до проверки успеть вернуться. Иначе заведующий в карцер посадит.
— Хи-хи, во даёт! — расхохотался вдруг хихикающий подельник, — молодёжь нынче какая, хи-хи, шустрая пошла.
— Ладно, иди давай, — хохотнул и себе багровоносый. — И не ходи здесь лучше.
— Понял, не буду. Спасибо, дяденьки! — сказал я и со всех ног припустил по дороге, пока они не передумали.
Повезло, что уголовники явно были под наркотой.
— Ты мог попасться! — возмущался Енох (если бы он только знал, сколь близок он сейчас к истине!).
— Но ведь не попался, — резонно заметил я и спрыгнул с чердака на пол.
И в этот момент на дворе заскрипел песок под чьими-то шагами. Послышались голоса.
— Сюда идут, — сказал Енох и исчез.
Если честно, я не знаю, почему он всегда так делает, ведь его всё равно никто не видит. Хотя, может, перестраховывается.
Звякнул замок, я еле успел сесть на стул, как дверь распахнулась.
— Выходи! — буркнул дежурный, но уже другой, белобрысый паренек с носом картошкой и чубчиком торчком.
— Куда и зачем? — даже не подумал встать со стула я.
— На СТК, ясно куда, — нахмурился дежурный и добавил, — давай быстрей, а то и мне попадёт из-за тебя.
Ясное дело, я не хотел подставлять парня, поэтому дисциплинированно встал и пошел за ним.
Мы прошли по знакомому маршруту в знакомый зал, где заседал СТК, как сокращенно называли совет трудовых командиров.
Сегодня вечером на СТК было относительно малолюдно. Кроме тех же двух воспитанников за столом находились воспитатель и заведующий. На диванчике, в дальнем углу, сидело ещё два подростка.
— Капустин! — воскликнул Виктор и, не удержавшись, ехидно добавил, — неужели вернулся? То-то я смотрю, тебя на СТК давно не было!
— Скажите, а ёрничать и насмехаться над другими воспитанниками — это допустимо для руководителей СТК? — не смог промолчать я (этот подросток меня начал выбешивать, как и вся ситуация). — Или это он только по отношению ко мне так?
— А ты не оборзел ли, Капустин⁈ — возмущенно воскликнул второй воспитанник, вроде Кривошеин его фамилия была.
— Прошу обратить внимание и занести в протокол, — обратился я к воспитателю, — что оба руководителя СТК ведут себя некорректно по отношению ко мне и позволяют хамство и грубость, пользуясь своим положением. Налицо превышение полномочий. И я требую рассмотреть это на совместном заседании СТК и общего собрания воспитанников школы!
У воспитателя дёрнулся глаз, а оба командира СТК вылупились на меня, словно старая дева на голого негра.
— Успокойся, Капустин, — неожиданно подал голос заведующий. — Никто тебе не хамит, не выдумывай. Старшие товарищи указали на недопустимость твоего поведения. Так что никакого разбора их поведения не будет.
— Ясно, — сказал я, — налицо так называемая социальная справедливость.
— Вот и хорошо, что ты всё понимаешь, — нервно хохотнул заведующий и добавил, успокаиваясь, — ты лучше расскажи, Капустин, что мы с тобой дальше делать будем?
— Прошу уточнить формулировку вопроса, — сказал я.
— Эвона как заливает! — от избытка чувств хлопнул руками по коленкам Кривошеин и спросил. — Капустин, где ты так выражаться научился?
— Я на агитбригаде вообще-то был, — отрезал я, — мы вели идеологическую борьбу против суеверий у народа, там и не так формулировать научишься.
— Я рад, что работа на передовой пошла тебе на пользу, Капустин, — равнодушно сказал заведующий, — но мы с тобой ещё не решили, как быть.
— Что именно?
— Как ты будешь за станок расплачиваться?
— Вы не сказали, сколько я должен, — напомнил я, — вместо этого посадили меня в карцер.
— В изолятор, — поправил меня Виктор, — для воспитания.
— Я скажу так, Капустин, — примирительно произнес заведующий, — станок импортный, дорогой, но ты частично уже покрыл расходы, маловато, конечно, да и мы нашли в городе мастера, он всё уже отремонтировал. Так что там тебе осталось немного — оплатить работу мастера.
— И сколько?
— Достаточно, — опять уклонился от прямого ответа заведующий.
— Я могу продолжить работу в агитбригаде? — спросил я, в душе надеясь, что именно к этому меня и подводят.
— Скажи, Капустин, а у твоего отца остались же накопления в банке? — вкрадчиво произнес заведующий. — или, может, облигации какие? Ты бы и задолженность погасил и смог бы потом учиться в столице. Там жить нынче недёшево.
