«Образцы 83 и 83–01.
Мужчина, монголоид.
Рост: 173,4;
Вес: 68,7 с 83–01, без него — 67,6 кг.
Суть исследований: выяснение предела возможностей улучшения естественно развившегося мозга при помощи электронной, химической и биологической стимуляции».
А внутри шкафа из тёмного металла, подсвеченного десятками разноцветных диодов, в розовом желе плавали два образца: Унгерн и его мозг, носивший кодовое обозначение 83–01.
Хакера я узнал сразу, именно так я его себе и представлял. Смуглая кожа, тёмные волосы, худое жилистое тело. Волосы могли бы быть чёрными, если б остались: кусок черепа от лба до затылка полностью отсутствовал. Мозг плавал отдельно и соединялся с головой владельца посредством нескольких кабелей и трубок, при помощи которых, очевидно, осуществлялось кровообращение.
На нём я увидел несколько омерзительных (в смысле, ещё омерзительнее, чем всё остальное) фиолетовых выростов, похожих на картофельные «глазки». В том же желе, плавали соединённые с мозгом шлейфами какие-то мелкие устройства.
— Пожалуйста, — указала Платонова на шкаф, наслаждаясь моим замешательством, заметным даже сквозь маску. Она нажала какую-то кнопку. — Можете пообщаться.
— Э… Унгерн? — задал я самый уместный вопрос.
— Ох, — механический голос из динамиков заставил меня вздрогнуть. Несмотря на то, что он был полностью синтетическим, в одном этом вздохе было столько муки, что я едва не сошёл с ума. — Ты всё-таки пришёл. Спасибо.
Это был именно тот голос, который я слышал в своей голове. Платонова стояла и ухмылялась, вызывая у меня яростное желание выстрелить ей в лицо.
— Как тебя спасти? — спросил я, оглядывая шкаф и тело в нём. — Даже если я тебя и вытащу…
— Спасти? — перебил меня Унгерн. — А, это очень просто. Отключи систему жизнеобеспечения. А ещё лучше закинь сюда гранату.
У меня перехватило дыхание. Я молчал.
— Что? — усмехнулся хакер. — Не нравится перспективка? Считайте это эвтаназией. Я просто устал от всего… этого. Мне больно каждую минуту, так что ты сделаешь мне огромное одолжение. И да, будь добр, скажи этой… — Унгерн помедлил, подбирая слова, — …этой даме отойти от моего шкафа. Я не хочу, чтобы она прервала наш разговор.
Я повёл стволом обреза в сторону — и Платонова, фыркнув, отошла.
— Ты ведь докопался до архива депутата, я прав? — полюбопытствовал Унгерн.
Я кивнул:
— Да. Что ты хотел мне рассказать?
— О, отлично. Ты и сам почти вплотную подошёл к… Короче, рассказываю. Я работал на этом заводе после университета. Инженер, молодой специалист, все дела. То подай, это принеси, зарплата никакая, — ну да это везде так. Всё началось с того, что как-то раз меня к себе вызвала мадам конструктор и после разговора об адаптации в коллективе в очень жёсткой форме оттрахала.
Я перевёл удивлённый взгляд на Платонову, она приподняла бровь:
— Хорошо, ты похвастался. Что дальше?
— Не сказал бы, что подобным стоит хвастаться, — возразил Унгерн. — Так вот, товарищ майор, после этого меня ждало повышение, более ответственная работа, регулярный доступ к телу и так далее. Я думал, что это из-за моего невероятного интеллекта, харизмы и животного магнетизма, но потом оказалось, что ради всего этого мне нужно будет выполнять всякие тёмные поручения. Например, заниматься промышленным шпионажем на постоянной основе. Или летать на фронт чтобы лично передать подозрительное письмо генералу Захарову… Да, Катюша? — спросил он у конструктора. Её лицо перекосило от ярости: похоже, обращение ей не понравилось. — Также — я хочу отметить это отдельно — ездить в Загорск-9 и там вживлять в систему управления некий аппарат, назначения которого не знаю. А потом мне сделали предложение, от которого я не мог отказаться: стать испытателем «Лобачевского» — железки, которая сделает меня самым умным человеком в мире. Всё было подготовлено, я лёг на операционный стол и очнулся тут, в этой дряни. Мне сказали, что эксперимент провалился, и теперь меня будут лечить — и «лечили», очень долго, больно и мерзко… — электронный голос содрогнулся, и я вместе с ним. Платонова стояла с застывшей полуулыбкой на лице. — Но они не учли, что я всё-таки стал умнее и всё понял. Понял ещё до того, как… Это трудно объяснить, товарищ майор, но меня использовали в качестве… Хмм… Проводника. Да, это верное слово. К моей голове подключалось что-то… — пауз стало слишком много, видимо, даже сверхинтеллекту было сложно подобрать слова, чтобы верно объяснить произошедшее. — Если судить категориями физического мира, то это нечто огромное. Огромное и безликое, как гора. Да, точно, гора. Просто огромный кусок серого камня. Он использовал мой мозг, мой голос, мой разум, мою, чёрт побери, личность! — последние фразы Унгерн прокричал на всю лабораторию. — И это было нереально больно. Я мало что помню из тех подключений, но там были вы, товарищ майор, и вы искали меня, верней, того, кто убивал моими руками депутатов.
«Моими руками», — мысленно отметил я.
— Это ты меня освободил?
— Нет, это он, другой. Обстрел Конторы — тоже его идея. Простите. Технически это был не я. Это как… шизофрения, наверное. Другой человек управляет твоим разумом, а ты сам сжался в тёмном углу, боишься и умоляешь, чтобы всё скорей закончилось.
Я задумался.
— Между моим освобождением и обстрелом Конторы он подключался к тебе? Делал что-то?
— Да, — сказал Унгерн. — Он передавал какие-то зашифрованные сообщения. К слову, это ему зачем-то понадобилось гнобить НИИ Робототехники. Не знаю, почему. Правда.
— А что за «большой концерт»? — задал я, пожалуй, самый животрепещущий вопрос. Убитые депутаты как-то сами собой отошли на второй план.
— Что? — не понял поначалу Унгерн. — А, простите, у меня из-за всего этого железа и генетических вывертов очень плохо с образным мышлением. Мозги набекрень, хе-хе.
Я нервно хихикнул вместе с человеком, чей изуродованный мозг покоился в чане с розовой жижей.
— Не знаю, товарищ майор, — тело Унгерна слегка дёрнуло плечами, словно пожимая ими, и я с трудом сохранил здравый рассудок. — Правда, не знаю.
— Ты же самый умный человек на земле, давай же, напряги извилины! — прикрикнул я. Мне хотелось выспросить как можно больше, но верить сказанному или нет — вот в чём вопрос.
Мозг в банке, напичканный чёрт-те чем, к тому же, контролируемый Разумом: кто разберёт, что реально, а что почудилось в химическом сне? Нельзя было точно сказать, кто со мной говорит. Может быть, тевтонец сейчас под контролем, и всё это — чья-то игра, цель которой направить меня по ложному пути и выиграть время для подготовки Большого Концерта.
— У меня есть лишь догадки, товарищ майор, а этого явно недостаточно. Я — не КГБ-шник, я не проводил никогда расследований, поэтому честь делать выводы оставлю вам, уж извините. Генерал Захаров, тот, который Вячеслав Сергеевич, командующий двести первой стрелковой дивизией в Нормандии. Потрясите его и вот эту вот… Даму. А я сказал всё, что мог, и, думаю, заслужил отдых. Мне больно. И с каждой секундой всё больнее.
Я выразительно посмотрел на Платонову. Она сжала зубы так, что заиграли желваки.
— Ты представляешь, куда вообще попал? — спросила она. — Я могу сказать тебе всё хоть сейчас, но как ты отсюда выберешься? — конструктор засмеялась. — Не думал? Маскировка сработала один раз, но твоя сержантская шинель не поможет выйти. Этот завод — крепость. Тут повсюду солдаты. И ты сам прекрасно понимаешь, что тебе не выбраться.
Да, я понимал. Тут она была совершенно права.
— Так что сдай оружие, и я могу гарантировать тебе жизнь и тёплую камеру. Либо, если согласишься нам помогать, будут совсем другие условия. У нас мало людей в Конторе, ты был бы чрезвычайно ценен.
Признаюсь, на мгновение я едва ей не поверил. Поддаться искушению, сдать оружие и стать осведомителем, надеясь вести свою игру? Заманчиво, даже очень. Но я знал слишком много. И если бы меня поставили на место Платоновой, то я предпочёл бы убрать такого неудобного человека, будь он хоть трижды ценен в качестве агента.
— Не хочу прерывать ваши шпионские игры, но отключите меня уже, будьте так любезны, — устало попросил Унгерн. — Там, в середине панели, под стеклом красная кнопка. На фоне железки, выкрашенной в чёрно-жёлтую полоску. И пусть конструктор введёт пароль.
Платонова громко рассмеялась.
— Конечно. Я с огромным удовольствием убью это.
— «Это»? — переспросил Унгерн и саркастично добавил: — Как грубо! Помнится, дорогая, ты говорила мне другие слова, более нежные.
— Какие бы ни говорила, любовь прошла, — она улыбнулась.
— Гадость, — прокомментировал Тильман. — Без помады ты выглядишь просто отвратительно, — он коротко хохотнул. — Всё! Я облегчил душу и готов отправляться к свету в конце туннеля. Увидимся в… Эм-м… Не знаю, куда вы, марксисты-материалисты, попадаете после смерти?
