В тесной палате едва-едва помещалась кровать и тумбочка нежно-голубого цвета с написанным белой краской инвентарным номером. Окон не было, свет давал висевший под потолком плафон, похожий на таблетку. Внутри него я видел тёмные точечки дохлых мух.
На удивление, первой мыслью стало не «Где я?» и даже не «Почему ничего не болит?»
Я с наслаждением подумал: «Наконец-то, выспался», — и едва поборол желание повернуться на бок и заснуть.
Секундой позже пришло понимание, что это невозможно: я был прочно пристёгнут к кровати стальными наручниками, а к венам обеих рук вели рыжие трубки капельниц. Это подстегнуло воспоминания и запустило мыслительный процесс. Память и предположения навалились скопом и закричали наперебой, как во время вечеринки-сюрприза, когда включается свет и в комнате оказывается целая куча народу. Усилием воли я успокоил весь этот парламент и давал слово всем по очереди.
Кажется, я влип. Кости и мышцы не болят — это плюс, но я в «браслетах» и нахожусь чёрт знает где. Прислушавшись к ощущениям, открыв и закрыв рот, дабы прочувствовать атмосферное давление в ушах, я сделал вывод, что нахожусь где-то ниже уровня земли. Значит, подвал. Плохо, очень плохо.
Нужно было осмотреться и подметить хоть какие-нибудь детали.
Дверь, ведущая в палату, была самой простой, чуть ли не фанерной, но это ничего не значило: судя по звукам, вернее, их полному отсутствию, она очень хорошо изолировала от окружающего мира. Либо я лежал в настолько глухом подвале, что тут было просто некому и нечему звучать.
На тумбочке стеклянный графин с водой и жестяная кружка.
Я обдумал перспективу превращения этих вещей в оружие: графин можно разбить и сделать «розочку», а кружку… Не знаю, кидать в голову. Стойка капельницы может трансформироваться в копьё, особенно, если привязать к ней иглы или сломать под углом. Либо придавить один край ножкой кровати, чтоб он расплющился — остроты для того, чтобы кого-нибудь проткнуть, будет вполне достаточно…
Я занимался подобными умственными упражнениями целую кучу времени: точнее определить не получалось, поскольку всё железо было отключено, и я не мог даже в тетрис поиграть, пока валялся без движения.
Перебрав все известные мне факты о палате, сопоставив со вчерашними (вчерашними ли? — могло пройти сколько угодно времени) событиями и выдумав несколько теорий моего появления здесь — от самых вероятных до откровенно бредовых, я с известной долей сожаления пришёл к выводу, что нахожусь в «Лебедях».
А это значит, будут пытать.
Как старыми проверенными временем методами, вроде избиения до потери пульса, так и новыми, порождёнными эпохой всеобщей киборгизации. Например, в конторе любили такую штуку: подключали к голове допрашиваемого пару кабелей и транслировали в мозг сутки напролёт оглушительную музыку. Или галлюцинации — кому понравится увидеть и в полной мере почувствовать себя в бассейне с тарантулами? Но это грубо и недостойно настоящего джентльмена. При должном уровне мастерства сотрудники Конторы могли транслировать «клиенту» свои мысли, буквально сводя его с ума. Я не знал, как это: не понимать, какая мысль принадлежит тебе, а какая — хитрому следователю, и, честно говоря, не особенно стремился испытать это на собственной шкуре.
Ну и, разумеется, старый добрый и уже успевший выйти из моды «мозголом», когда данные из головы извлекаются напрямую, безобразно и безвозвратно калеча личность, сознание и рассудок.
Занятый этими невесёлыми мыслями, я услышал где-то далеко-далеко отсюда шаги — и меня бросило в жар. Я мысленно обругал себя, упрекнув в трусости, но ничего не мог поделать: звук приближающихся шагов в абсолютной тишине заставлял моё сердце выпрыгивать из груди.
Шаг. Шаг. Шаг. Шаг.
Всё громче и громче, ближе и ближе, всё жарче и жарче — я мгновенно покрылся нервным потом.
Неизвестный замер перед дверью, и я замер вместе с ними, внутренне сжавшись и приготовившись к худшему. Вошедший в палату мужчина не был похож на врача, скорей, на мелкого-мелкого совслужащего.
Именно такие агенты — серенькие, лысенькие очкарики в кривых костюмах от «Большевички» и врождённой сутулостью — были надеждой и опорой КГБ, а вовсе не накачанные красавцы, умевшие стрелять по-македонски и разбираться в элитных винах.
Именно такие агенты работали долго и счастливо — тихони, сумевшие вовремя стать незаменимыми, но сохранившие реноме безынициативных слизняков.
— Здравствуйте, товарищ сержант! — сказал он. — Как самочувствие?
Сержант? Да, я маскировался под него, но… Интересно, очень интересно.
— Здравствуйте! — отозвался я. Голос оказался очень слабым и тихим, поэтому пришлось откашляться. Удивительно, но это не повлекло режущую боль в груди. — Самочувствие хорошее. Я здоров?
— Советская медицина творит чудеса, — улыбнулся неизвестный уголками губ. — Рад, что вам лучше. Тем не менее, придётся ещё полежать какое-то время и пройти одну достаточно болезненную процедуру. Вам приходилось уже получать ранения?
Упоминание болезненной процедуры мне очень не понравилось.
— Никак нет, не приходилось! — отрапортовал я.
— Даже странно. Вы, извините за прямоту, один из самых старых сержантов, которых мне приходилось видеть. Сколько вам — пятнадцать лет? Двадцать?
Клоны очень быстро росли и созревали, но точно так же быстро и старели. В этом природу обмануть не получилось: ускоренный метаболизм порождал быстрый износ организма.
— Не могу знать! — я сделал «вид лихой и придурковатый», как образцовый служака.
Мужчина снова улыбнулся.
— Да, я понимаю. Кстати, я пришёл сюда с хорошими новостями. И, наверное, вы уже знаете, с какими. — Снова этот взгляд: испытывающий, колючий, выжидающий. Я молчал. — Пришли оценки за курс повышения квалификации. Результат удовлетворительный, так что скоро вы будете направлены для прохождения практики на фронт, но уже в звании младшего лейтенанта.
— Служу Советскому Союзу! — гаркнул я, делая вид, что глаза лезут из орбит не от удивления, а из-за служебного рвения.
— Часть для вас подобрали отличную, боевую, с опытом. Там сейчас тяжеловато, но вы уж постарайтесь. Нам нужны такие люди, как вы.
Я старательно таращился, поскольку совершенно не знал, что в таких случаях положено говорить.
— Вы помните, что произошло? — спросил гость.
— Виноват, ничего, — пожал я плечами. — Всё случилось так неожиданно… — я изобразил испуг. — Что за штука меня нашла? Что это вообще было? Я помню, что…
— А вот об этом вам совсем не стоит говорить, — в голосе человека зазвенел металл. — Надеюсь, вы понимаете, что разглашение информации о…
— Так точно! — вскрикнул я, перебивая.
— Машина, виденная вами, это новейшая разработка. Скоро таких будет много, но сейчас… — мужчина приложил указательный палец к губам. — Не болтайте.
— Разрешите обратиться… Это из-за той штуки я в наручниках?
Мужчина кивнул:
— Да, товарищ сержант. Но скоро вас освободят и подлечат. Павел Павлович врач от бога, кого угодно на ноги поставит. Поправляйтесь.
Мужчина вышел, а я остался думать над тем, что это вообще было.
Очень скоро меня и впрямь поставили на ноги — для этого даже не потребовался никакой доктор — видимо, «Швеи» справились с этим куда лучше. Исчезли боли в пояснице и небольшой сколиоз, я стал гибким, как двадцатилетний. К тому же больше не было ни температуры, ни кашля — волшебство, да и только.
Через день пришёл приказ о переводе в общую палату: оказалось, что я лежу в одном из многочисленных ветеранских госпиталей. Именно сюда доставили вертолётами меня и множество других жертв «аварии» на заводе имени Лебедева. Палаты и коридоры полнились слухами. Люди шептались, что в этом деле очень много странностей. Во-первых, солдатам и персоналу должны были оказывать помощь на заводе либо в больницах поблизости. А во-вторых, раненых доставляли вертолёты чёрного цвета и с одной очень хорошо знакомой всему Союзу эмблемой — щит и меч.
Вскоре я увидел по телевизору, как директор завода, за спиной которого маячила очень мрачная Платонова, делал заявление, мол, взрыв не был ядерным и город вне опасности. Это опять-таки не добавило ясности. Может, Палыч её завербовал? Было бы неплохо. Жаль лишь, что я сам не сумел с ней поговорить.
В клинике меня продержали всего полтора дня и очень быстро выписали, перед этим дав увольнительную и офицерскую форму, которая была новой только на бумаге, а на самом деле — очень сильно б/у. Когда врач (которого, к слову, действительно звали Пал Палычем), включил мне имплантаты, я заглянул в документы и обнаружил, что волшебным образом из рабочего превратился в сержанта Советской армии с незначительным послужным списком. Заглядывая в графу «в/ч приписки», я уже знал, что там будет. Двести первая стрелковая дивизия. Чёрт… Только я понадеялся, что больше не надо служить Родине в самых опасных переделках и дальнейшее расследование Контора может взять на себя…
