Хотя Крис был единственный, кто пришел, он счел себя обязанным извиниться за неявку остальных.
— Ведь сегодня четвертьфинал университетской лиги, — привел он неотразимое смягчающее обстоятельство. — Сборная университета Святой Катерины из Кембриджа против сборной Брунея.
— А, тогда все ясно. То-то, смотрю, улицы опустели, — сказал я, изображая умиротворенность. — Надеюсь, энергосистема страны справится с резким скачком в сети, когда игра закончится.
Я купил нам по пиву, а собаке — пакет хрустящих палочек (с запахом гнилой рыбы не было, пришлось взять соленые).
— Отлично, дай-ка я проверю, всем ли взял то, что заказали. Это кто не допил?
— А, это мое, — простодушно ответил Крис, не уловив юмора.
Я посидел минутку молча, потом сказал:
— Я полный идиот, Крис.
— Да? А что ты сделал?
По-моему, Крис частенько пропускает игры университетской лиги. Какое-то время мы довольно фальшиво болтали ни о чем. Отдаю Крису должное, он старался, и я был просто обязан развлечь своего гостя хотя бы интересным вопросом.
— Как это — откуда пиво? Вот тут же написано откуда, — ответил он, придвигая ко мне подставку для кружки.
Пивная тема нас развлекла не так надолго, как я надеялся, и теперь, когда стало ясно, что больше никто не придет, я не хотел, чтобы Крис торчал тут из-за меня.
— В общем, Крис, очень признателен, что ты любезно пришел и все такое, только мне уже, наверное, пора. — Я отодвинул стул и встал.
— Что? — воскликнул он в странном волнении.
— Извини, просто я немного расстроен. Ты не обязан тут высиживать всю ночь и утирать мне сопли в день рождения. Спасибо, что пришел, но сегодня я, пожалуй, вернусь домой пораньше.
— Нет, не уходи! — вскочил он. — Нельзя уходить.
Вдруг его лицо просветлело, он что-то заметил за моей спиной, я повернулся и увидел Нэнси.
— Джимми Конвей? — спросила Нэнси официально.
— А, привет, Нэнси, спасибо, что пришла.
Когда она вытащила большой красный альбом с золотым тиснением, признаюсь, я несколько смутился. А потом она сделала самое торжественное объявление, слова которого я говорил сам себе много раз, хотя и не верил, что услышу их наяву.
— Джимми, вы думали, что идете на тихую вечеринку по случаю своего дня рождения в «Красном льве», но это не так Потому что, Джимми Конвей, учитель, друг и собутыльник, ЭТО ТВОЯ ЖИЗНЬ.
И пока я озадаченно вертел головой, раздались знаменитые четыре первые ноты мелодии «Это твоя жизнь», искаженные динамиками пивной, по которым чаще просили забрать заказанные бутерброды. Я все еще раздумывал, как отреагировать на эту, на мой взгляд, довольно эксцентричную шутку, когда за спиной у меня распахнулись двери в зал, и я увидел, что там собрались почти все, кого я знал в городке. Дэйв, Тамсин, Норман и Панда, друзья из Брайтона и Ньюхейвена, преподаватели, с которыми я работал, студенты, которых я учил, — все они были там. Мелодия звучала все громче, и все захлопали, озорно улыбаясь и чуть гордясь своим сюрпризом. Крис и Нэнси подвели меня к ухмыляющемуся Дэйву, к бешено бьющему в ладоши Норману, к Дорин, под мышками у которой пыхтели два карликовых шнауцера.
На маленькой сцене Тамсин привязывала самодельный плакат «Джимми Конвей, это твоя жизнь!», и Нэнси потащила меня на трибуну. Я узнавал все новые лица, — те, кого я не видел уже пару лет, кто переехал из города и кого убедили приехать на это особое мероприятие. Они не собирались отпускать меня за границу, не попрощавшись по-настоящему. Или так, или это западня, и меня сейчас побьют за то, что я такой мерзкий лгун.
Аплодисменты стихли, и наступил миг тишины.
— Ну вы и гады! — сказал я, и они засмеялись, потому что знали, что я это сказал в самом лучшем смысле.
А я расплылся в такой широкой улыбке, что просто щеки заболели. Лицо у меня к такому не привыкло, не растянуть бы мышцы. Надо было предупредить, я бы размялся, поулыбался бы заранее. Бетти ходила от стола к столу, виляя хвостом и приветствуя старых знакомых. Наконец она села и с обожанием уставилась на меня.
Нэнси сняла со стойки микрофон и начала читать — вполне профессионально, между прочим:
— Вы, урожденный Джеймс Эллиот Конвей, выросли в доме 27 по проезду Вязов в городе Восточный Гринстед. Разочарование пришло рано, когда вы обнаружили, что проезд Вязов на деле оказался тупиком, а все вязы давно засохли и срублены еще до вашего рождения. Вы были спокойным ребенком — возможно, потому, что рядом с вашей матерью и слова не вставишь, — но вы были уживчивы уже тогда, как вспоминает ваша мать.
Норман включил магнитофон, и из динамиков полился неподражаемый мамин монолог в стиле фри-джаз:
— Ах да Джимми был такой легкий ребенок уже в полтора годика ходил на горшок ну буквально раз-другой конечно были аварии до сих пор пятно на шезлонге а вы уверены что без микрофона запишется ну вот а спал очень спокойно хотя как знать мы ведь в ту пору всегда затыкали уши чтобы ребенок нас не будил тогда все было иначе никаких одноразовых пеленок вообще ничего одноразового если есть коробка из-под ботинок то лучше не выбрасывать можно в ней держать старые открытки думаю у нас есть микрофон еще от старого магнитофона где-то должен быть я вам его найду а из открыток делали аппликации а Джимми сделал чудную такую синюю птицу из кусочков Средиземного Эгейского еще были открытки с Адриатики вот жалость что он так и не захотел в художественную школу а этот огонек мигает наверное значит что запись идет ведь мог бы стать модным художником вроде Люси-Энн Фрейд она так здорово рисует правда хотя по-моему зря у нее так много толстяков вы согласны?
Очевидно, мамин лаконичный рассказ еще не закончился, но они остановили пленку, потому что арендовали зал только до закрытия пивной. И Нэнси продолжила рассказ:
— Однажды в юности к вам пришла мечта, что вы сможете стать знаменитым юмористом. Вы даже безрассудно записали свои планы, чтобы ваш брат и друзья смогли вволю поиздеваться над вами в день вашего тридцатипятилетия. Но, как все мы знаем, за последний год вам удалось стать довольно знаменитым и даже выступить в прямом эфире по национальному телевидению, а потом вы вдруг решили выйти из игры. — На миг я испугался, что она зачитает отрывки из моих жалких подростковых писем. — И вот вы уезжаете на Ближний Восток, чтобы начать жизнь сначала. Кувейт кажется очень далеким, но, откровенно говоря, он не так далек от всех нас, как были далеки вы в последние месяцы. Поэтому нам захотелось сказать, Джимми: пускай ты и уезжаешь за три тысячи миль, но как здорово, что ты вернулся!
Снова зазвучала «Это твоя жизнь», и по знаку Нэнси к микрофону шагнул Дэйв.
— Нэнси попросила меня сказать пару теплых слов про Джимми Конвея. Я все мозги сломал, но, боюсь, ничего не придумал. — По залу прокатился смех, а Дорин Катбуш вдруг забеспокоилась. — Джимми — вредный и трусливый интриган, который ни разу не поставил бутылку и не послал открытку на день рождения ни одному из своих бесчисленных незаконнорожденных детей по всей стране. Он жесток с животными и часто останавливается, чтобы посмеяться над трехногой собакой в Сифорде. Он из тех, кто заходит за спину слепому на регулируемом перекрестке со звуковым сигналом и изображает «бип-бип-бип». Тут еще просили перечислить его достижения, но, боюсь, я пас. Единственное, что приходит на ум, за что он несет персональную ответственность, так это за то, что среди студенток суссексского Языкового центра стремительно распространилась лобковая вошь.
Нэнси пыталась объяснить мертвенно-бледной Дорин Катбуш, что у Дэйва просто извращенное чувство юмора. Одна из студенток в толпе лихорадочно листала англо-венгерский словарь.
— Но кроме этих мелочей, — продолжил Дэйв, — ты вполне нормальный парень, Джимми. Мне понятно, почему ты хочешь смыться в Кувейт, но мы по тебе будем скучать. По крайней мере день, а то и два.
Убедив Дорин не натравливать на Дэйва собачек, Нэнси опять вскочила на сцену и попыталась вернуть вечер в русло телеформата. Она поблагодарила Дэйва и снова раскрыла красный альбом, чтобы зачитать историю моей жизни.
— Джимми, у тебя было счастливое детство, любящие родители и старший брат, который всегда мог на тебя положиться и использовать твою голову как газоотвод. К сожалению, твой брат сегодня сюда не выбрался, ну… потому что я его не пригласила, зато он прислал тебе вот это сообщение.
Под потолком висел большой черный телевизор, который совершенно случайно оказался подключен к видеоплееру. Когда телевизор ожил, раздались редкие аплодисменты — все оценили, скольких усилий стоило все это организовать. Пускай не так технически безупречно, как в студиях, которые я повидал за минувший год, но нехватка профессионализма восполнялась хаотическим обаянием.
