В зале и эфире раздаются бурные и продолжительные аплодисменты, преходящие в овации. Слышны крики: «Браво!», «Брависсимо!», «Свободу Евгению Дюрингу!». Сквозь невообразимый шум восторга иногда прорывается неистовый стук молотка «ее чести». Жека картинно раскланивается с залом и эфиром, но вдруг, видимо что-то вспомнив, хлопает себя ладонью по лбу и вскидывает руку, вновь испрашивая внимания почтейнейшей публики. Через некоторое время в зале и эфире воцаряется прежняя тишина. Жека вновь извлекает из кармана валяющихся неподалеку от него штанов мятый желтый листок со строгой гербовой печатью и вновь обращается к стране.
— Пользуясь прямым эфиром и присутствием здесь The Mokroshelоk, которых я еще вчера считал своими, я хотел бы сообщить пренеприятнейшее известие для всех дам, вступавших со мной когда-либо в беспорядочно-аморальные половые связи. Дело в том, что не так давно, почувствовав признаки какого-то странного нездоровья (стали сильно чесаться лимфоузлы под мышками), решил я как-то, ну так, на всякий случай, пройти тест на такое гнусное заболевание, как СПИД. Результаты теста оказались положительными. (Жека трясет опечатанной бумажкой) Так что прошу всех моих милых наспех-походя-подруг, глубоко (иногда до самых почек) уважаемых мной сортирных «жриц любви» последовать моему же примеру. В смысле прохождения теста. Особенно это касается вас, уважаемые The Mokroshelki. (Да, да, а вы то что баловницы-заговорщицы думали? Что вы у меня единственными и неповторимыми были? Как бы не так!) Результатов анализа я ждал ровно неделю. А за эту неделю мы с вами столько совершили кувырков…! Просто не счесть! Но тут вы сами виноваты. Вы же, оказывается, сговорились и всю неделю по очереди укоряли меня в недостаточном к вам внимании и уговаривали переехать к вам для постоянного проживания. Видимо, захотелось вам окончательно уморить меня за эту неделю. А я то, наивный, думал, что это простое такое случилось совпадение, и старался, как мог угодить вам вниманием своим. Изо всех сил старался! Вы же помните: один час и тридцать одна минута ровно. Так что, эта неделя была для нас с вами особенно плодотворной! И теперь я хочу совершенно искренне пожелать вам всем крепкого здоровья и удачи в вашей дальнейшей личной жизни! А мне пора на сковородку. За мной скоро уже прилетят. Сегодня уже был оттуда истопник. Хороший такой мужичок. Простой такой. Жаль, времени у него не было по нормальному так выпить и, поподробнее все обсудить. Какая-то печка у него там остывала. Ну ничего, скоро мы с ним наговоримся. Я думаю пары веков нам для этого хватит. Да-да, лучше уж я туда, чем в вашу тюрягу. Небось еще и в СИЗО захотите меня первые пятьдесят лет продержать, а уж потом только-то уже на зону? Нате-ка, выкусите! (Жека показывает Лолите жирный кукиш) Я лучше в ЗАО «Ад» почалюсь столетие-другое. А если повезет, через какую-то сотню лет глядишь и в ЗАО «Рай» откинусь. За примерное поведение. А у вас-то тут что? Ну, выйду я через 150 лет. Кому я нужен? На работу в «OBSERVANT PUC-PUC COD INTERCORPORATION» обратно уже не примут. Где-нибудь предложат за гроши поработать «молдаванином». Жилья нет. Сейчас так строят, что к тому времени апартаменты мои уже порушатся. В общем, безнадега тут у вас через 150 лет для меня будет полная. Нет-нет, не желаю! Да что я вам тут все объясняю?! Пошли вы все на фуй, уроды! С вашими заготовленными для меня жизненными перспективами! Ва-ся! Ва-си-лий! (Жека громко кричит голосом попугая Кеши из известного мультфильма).
Зал вместе с эфиром поначалу хоть и с брезгливым, но все же с сочуствием восприняли известие о Жекином заболевании, но когда Жека так неожиданно перешел на личности и понес непонятную ни залу, ни эфиру ахинею, они дружно возмутились. Зал засвистел и затопал. Эфир выключился, прощально подмигнув Жеке красным глазком телекамеры. Все. Короток он уж больно, этот moment of glory. Жеку пытаются увести куда-то могучие люди в белых халатах. Жека вырывается и продолжает звать на помощь какого-то Васю. Вася не приходит. Слышится приглушенный расстоянием голос Лолиты: «А я давно уже поняла, что-то здесь не так. Какие-то смолы и межгалактические пространства… Допился, мерзавец». Сопротивляющегося Жеку упаковывают в какой-то шершавый в узкости своей сыроватый мешок. В мешке отстойно склизко и темно. Жека энергично извивается в мешке, агонизируя тяжело израненной змеей. По мешку чем-то сильно бьют. Дикая боль в том месте где когда-то был второй пах сменяется абсолютной тишиной…
Навстречу Жеке молча бесшумно-быстро струится всей своей бездонной мощью шевелящаяся звездами Вселенная. Где-то далеко внизу клубится желтым табачным дымом млечный путь. «Это что кино такое? — задает себе вопрос Жека и тут же сам себе отвечает, — скорее всего — нет. Если бы это было кино, сейчас бы уже где-то на дальнем плане заунывно заголосили бы какие-нибудь невидимые никому бабы. Почему-то все режиссеры себе так всегда Вселенную представляют. Мерцающие звезды и жуткий вой ни кому невидимых баб. А тут так потрясающе тихо. Трудно поверить в то, что когда-то здесь прогремел «большой взрыв». Что-то прикольно щекочет пятки. Наверное, это и есть то самое реликтовое излучение, которое так долго разыскивали эти отстойные ученые. Чего его было искать? Вот же оно. На пятках моих отрывается». Поток как всегда по-нетрезвому сумбурных Жекиных мыслей прерывает какое-то тревожное предчуствие. На фоне надвигающейся на Жеку бездны начинает медленно прорисовываться знакомое бледно-синее, но непривычно громадное, занимающее половину видимого пространства, лицо с характерной для него четверть-улыбкой. Губы лица чуть заметно шевелятся. В покачивающихся Жекиных ушах-парусах, слегка оттопыренных дующим в спину солнечным ветром, что-то слегка шумит. На фоне шума разборчиво проступает не согласованная с движением губ речь: «Нет, Минаев. Пока еще рано. Лимит ваш, конечно, исчерпан и один неверный ваш шажок неминуемо приведет вас ко мне, но у вас ведь есть великая возможность этого шажка никогда не сделать! У вас есть выбор, Минаев! Возможность выбирать — это (поверьте мне на слово) великое счастье. И ответственность тоже великая. Поэтому, Евгений, ни капли алкоголя больше и ни миллиграмма наркотиков! С женщинами, запомните, Минаев, только по великой любви! А САМОЕ ГЛАВНОЕ, СЛЫШИТЕ ВЫ МЕНЯ, МИНАЕВ? НИКОГДА И НИЧЕГО НЕ ПИШИТЕ ДЛЯ ПУБЛИКИ. ЭТОГО ОН ВАМ НЕ ПРОСТИТ НИ ПРИ КАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ, И Я УЖЕ НИЧЕМ НЕ СМОГУ ВАМ ПОМОЧЬ. ЕСЛИ ВАМ ОЧЕНЬ ЗАХОЧЕТСЯ КОГДА-НИБУДЬ И ЧТО-НИБУДЬ НАПИСАТЬ — НЕ МУЧАЙТЕ СЕБЯ СИЛЬНО. НАПИШИТЕ.
НО ТОЛЬКО НИКОМУ НАПИСАННОГО НЕ ПОКАЗЫВАЙТЕ. СРАЗУ ЖЕ ВСЕ ЭТО СОЖГИТЕ. РУКОПИСИ, СЛАВА ЕМУ, ГОРЯТ!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Бледное лицо, подрагивая исчезающими контурами, медленно тает. Вслед за исчезнувшим лицом медленно гаснет Вселенная. Видеоролик заканчивается. Взмокший от пережитого ужаса Жека томится еще несколько неприятных для него минут в тревожном ожидании водопада следующих образов, но в этот раз эфир оглушительно молчит. «Фу-у-у, — облегченно думает Жека, — неужели все это прекратилось? Очень хотелось бы, чтобы это наконец произошло. Такая чушь свалилась на мою и без того расшатанную психику! Причём здесь какой-то Минаев? Я же Дюринг! А может, всё таки, Минаев? Тьфу, совсем запутался. Надо посмотреть, как в паспорте написано. А зачем? Пусть хоть горшком меня обзовёт, только в печку не надо… И как только я еще это всё выдержал?» Наконец Жека замечает, что от его недавней помывки не осталось и следа. Что-то противно захлюпало в правом паху. В левом паху ощущалось подозрительное онемение. Жеку вновь пронзает чувство глубочайшего омерзения и на этот раз не только от вида своей крайней плоти. Вся наружная часть его натруженного организма вдруг оказалась покрытой какой-то доселе неведомой зловонной слизью, представляющей собой смесь чего-то липкого и омерзительно омертвелого. Видимо, начала линять кожа. Старая кожа его прежней беспутной жизни. Жеку сильно тошнит. Он находит в себе силы встать и нетвердой походкой, болтаясь от стены к стене, снова идет в душ. «А может, и не чушь это была вовсе? Оценить все объективно ведь невозможно ничего нам. В силу нашего-то обычного состояния. Но надо же? В кои-то веки почти трезвый ведь был. Потому-то, видать, и привиделась такая вот жуткая жуть. Так что же делать? Срочно выпить еще пару литров вискаря? А как насчет последнего предупреждения? Было ли оно? Мучительно заныл сигнальный пах. Значит было! «Все, хватит, пора со всем этим завязывать, — обреченно-ожесточенно думает Жека — решено, заканчиваю с этой гадостной наукой, с маркетологией этой. Это ведь прямой путь на огнедышащую сковородку. Пойду-ка я лучше истопником. Тоже жарко, конечно же. Но не так. Это — не век при 3 500! Или же в какой-нибудь ЧОП охранником устроюсь. Буду там сутки через трое ворота открывать этим обдолбанным уродам. Женюсь на какой-нибудь бывшей шлюшке, которой тоже уже давно все это скотство надоело. А еще лучше на той шлюшке, с которой тоже уже успел поговорить этот надоедливый директор коварного такого ЗАО. Ну так, чтобы ничего лишний раз этой дуре не объяснять. Не вспоминать чтобы об этих кошмарных ужасах. Этот пульсирующий и рвущийся на части секретный пах. Женюсь и буду себе умеренно так выпивать по выходным. «Ни капли» — это он, конечно, хватил! Нельзя так резко. Да и не в той стране мы живем. Он, наверное, подумал, что раз у меня такая фамилия, значит я нерусский. Немец, какой-нибудь. Или еврей. Ошибочка вышла, господин хороший! Фамилии на Руси уже давно не имеют никакого значения. У нас давно уже все евреи по паспорту Ивановы. И их не смущает, что наци бьют обычно не по паспорту, а по лицу. И при этом еще стишки читают, дескать: «Узнаем жидов мы сразу по горбатым их носам и визгливым голосам!» А выпивать я все равно буду. Буду себе спокойненько какую-нибудь отстойно-дешевую «Гжелку» отхлебывать понемножку и закусывать домашними, засоленными этой же бывшей шлюшкой когда-то зелеными огурцами. А потому как хватит уже! Больно уж невеселая это перспектива. Подумать только, это аж 3500 градусов, да еще можно веком не отделаться и на парочку загреметь! Нет-нет — это уже явный перебор! Уж очень жарко это, больно и уж очень утомительно. Я на пляже, и то часу не могу вылежать. А поэтому и не надо никого раздражать и до такого беспредела доводить. Заставлять кого-то на себя так сильно тратиться. Не стоит эта овчинка выделки. И именно поэтому даже и не буду пытаться я ничего больше такого писать. Ни про каких престолонаследников, трахающих страшных баб с целью воспроизводства голубой крови. О чем же это я писал тогда? Не помню уже. Это теперь уже не важно. Важно то, что писать о таком я уже не буду. Да и вообще ничего писать я больше никогда не буду. Не только вот такого вот бредового, а вообще ничего. Даже SMS-ки больше никому ни одной никогда не отправлю. Буду только свои подписи на квитациях из ЖЭКа ставить. И не надо будет тогда ничего жечь. Экономия опять же. Теперь уж и для себя экономия вырисовывается. А в итоге — двойная. И не надо будить лихо, пока оно тихо. Тем более, что лихо-то, оно ведь уже не раз сквозь сон свой предупреждало…».
