месяцев правления хунты, возобновились двусторонние связи Греции с Югославией и Болгарией, были предприняты шаги по нормализации связей с Албанией. Неожиданно оживились отношения Греции с Румынией – Чаушеску использовал их, декларируя многостороннюю балканскую разрядку (как элемент более широкой разрядки между СССР и США, Востоком и Западом в целом), для дальнейшего дистанцирования от Советского Союза и укрепления своей независимой линии, а полковники стремились преодолеть международную изоляцию и приобрести экономические выгоды. Одновременно хунта продолжала и даже наращивала торговое сотрудничество с СССР, закупая в Советском Союзе машины и оборудование.
В этой связи не могу не упомянуть, что в марте 1973 года произошло еще одно, и немаловажное, событие: Пападопулос послал Макарезоса в Китай налаживать двустороннее экономическое сотрудничество с этой страной. Таким образом, Греция стала первой из европейских стран, признавшей КНР. Во время этого визита между двумя странами были подписаны договоры, сделавшие Грецию «пунктом ввоза» для китайского экспорта в Европу[91]. Причем, как я уже писал выше, военная помощь США Греции в рамках НАТО все это время продолжала предоставляться практически бесперебойно.
Что касается европейских стран, то они заняли в отношении греческой хунты гораздо более непримиримую позицию[92]. В конце концов, ввиду отсутствия явной поддержки военных внутри страны и активного неприятия всего происходящего за рубежом, в первую очередь в Европе, король через несколько месяцев – в декабре – попытался произвести контрпереворот, но попытка оказалась неудачной. Константин покинул страну, найдя убежище в Италии.
За те два-три дня, пока король старался вновь взять в свои руки власть у нас на Родине, произошли два события, ускорившие мое окончательное расставание с дипломатической работой.
Во-первых, мне в руки попало письмо генерального консула Греции в Нью-Йорке Георгиоса Гаваса, который доносил в правительство, МИД и посольство в Вашингтоне об «антинациональной деятельности» некоторых видных греков-эмигрантов. В своем письме Гавас, в частности, особо выделил известную актрису театра и кино Мелину Меркури «с ее еврейским мужем» кинорежиссером Жюлем Дассеном, якобы получившим миллион долларов на оппозиционные хунте мероприятия от Коммунистической партии США. Моему возмущению не было предела. Подумать только – дипломатический представитель моей страны в крупнейшем городе Северной Америки оказался расистом-антисемитом, к тому же использующим примитивную клевету в отношении оппозиционно настроенных к военному правительству людей!
На следующий же день я снял копию с этого письма и передал ее главному редактору газеты «Вашингтон пост» Филиппу Гейлену, который немедленно запустил письмо в печать. Скандал получился огромный, особенно учитывая еврейское происхождение многих ведущих американских журналистов. Кстати, Мелина Меркури, с которой я был хорошо знаком, позвонила мне в связи со всеми этими событиями и спросила, как ей быть. Я посоветовал ей поступить так, как подсказывает ее совесть. Меркури попросила меня высказаться напрямую, и я сказал ей: «Мелина, твоя совесть подсказывает тебе, что надо созвать пресс-конференцию и рассказать всем про истинную сущность «черных полковников».
К чести актрисы, надо сказать, что она так и поступила. Слово Мелины Меркури значило много – она была не только прекрасной актрисой, но и известным деятелем греческой культуры и крупной общественной фигурой, чья семья занимала одно из видных мест в политической элите Греции. Дед Мелины, Спиридон Меркурис, в начале XX века несколько десятилетий подряд занимал пост мэра Афин, а ее отец, Стаматис, был известным политиком левого толка, членом парламента и председателем Греческого комитета балканского сотрудничества. Сама Мелина Меркури много снималась, в основном в фильмах своего мужа, широко известных и получивших не одну международную премию. В период правления «черных полковников Мелина Меркури жила с Жюлем Дассеном во Франции и время от времени наведывалась в США. (Впоследствии она, как и другие члены ее семьи, стала политиком, тоже избиралась членом парламента и десять лет работала министром культуры Греции.)
Когда случилась история с публикацией письма Гаваса, в посольстве разразился жуткий скандал. Замечу, что при первых признаках контрпереворота, предпринятого королем Константином, мой начальник Вранопулос исчез и долго не показывался на рабочем месте. В эти декабрьские дни на посольство обрушился шквал телефонных звонков от журналистов, отвечать на которые часто приходилось мне. Я очень надеялся на благополучное разрешение кризиса и каждый раз приветствовал звонящих словами: «Здравствуйте! Вы звоните в Королевское посольство Греции».
Так продолжалось несколько дней, потом снова появился Вранопулос и заявил, что ему надо со мной поговорить. Я ответил, что мне тоже надо с ним поговорить. Вранопулос начал обвинять меня в утечке документов из посольства и дипломатической безответственности, а я отвечал, что спас посольство от большого позора. Дальше – больше, мы стали кричать друг на друга, махать кулаками, и в конце концов сцепились в откровенной драке. Услышав громкие звуки нашей конфронтации, в кабинет прибежали находившиеся поблизости сотрудники отдела печати, которые с большим трудом нас разняли.
Понимая, что ситуация дошла до предела, я отправился подавать в отставку к послу Паламасу – на тот момент предыдущий посол Матсас уже покинул свой пост и уехал домой, в Грецию. Помню, что посол в этот момент отдыхал, и я даже разбудил его, чтобы произвести свой демарш. Господин Паламас, вышедший в приемную в роскошном халате, сказал мне, что был в контакте по телефону с самим королем Константином и что король обнадежил его относительно перспектив изгнания хунты. Поэтому посол призвал меня не торопиться с отставкой и подождать несколько дней, чтобы дать страстям время улечься. Однако вскоре стало известно, что план короля Константина полностью провалился и король вместе с семьей бежал в Рим. Так и получилось, что я за короткое время превратился в посольстве в неугодного аутсайдера.
К этому моменту дальнейшие попытки остаться на дипломатической службе и так уже не имели никакого смысла. У меня не было сомнений, что диктатура будет все жестче закручивать гайки, а работать в посольстве станет все труднее. Будущее Греции, а вместе с ним и мое собственное будущее, представлялось весьма туманным. Не случайно, будучи как-то летом на дипломатическом приеме в Джорджтауне и разговаривая о «черных полковниках» с государственным секретарем США Дином Раском, я услышал от него такое пессимистическое мнение: «Мой друг, – сказал мне Раск, – они с нами надолго, и без всяких выборов. Вам нет дороги назад…»
В общем, рассчитывать на возможность критиковать хунту, сохраняя свой официальный пост, больше не приходилось, а расхваливать преимущества диктаторского режима перед американской публикой я не мог, да, разумеется, и не хотел. В результате всех этих обстоятельств мое пребывание в США из добровольного стало вынужденным. Незадолго до Рождества, отказавшись работать на новую власть, я оставил посольство Греции в Вашингтоне. Посольство отреагировало немедленным лишением меня дипломатического
