— Что, что тогда?! — прокричала Поппея, подскакивая к Никию с искаженным гневом лицом.
Никий пожал плечами, взглянул на императора из-за головы Поппеи:
— Тогда не имело смысла затевать все это с кораблем. Преторианцы могли сделать все в Риме. И уверен, они справились бы значительно лучше, чем я.
— Да кто ты такой,— прошипела Поппея,— чтобы судить о подобных делах?
Никию хотелось крикнуть в это разгневанное, сделавшееся почти мерзким лицо: «А ты кто такая?» — но он только виновато опустил голову.
— Оставь его,— услышал он недовольный голос Нерона,— он прав.
Поппея фыркнула, резко развернулась и, шурша платьем, вышла из комнаты, хлопнув дверью.
Некоторое время Нерон молчал. Потом слабым движением руки подозвал Никия:
— Подойди.
Долго вглядывался в его лицо, будто хотел прочесть там что-то. Наконец спросил с досадой:
— Ты в самом деле любишь меня, Никий?
— Да, принцепс, люблю.
— Это странно.— В голосе Нерона чувствовалась усталость и потерянность, Никию стало жаль его.— Это странно,— повторил Нерон и вздохнул,— ведь меня не за что любить. Знаешь, Никий, порой я бываю противен сам себе. Я проделываю все эти мерзости именно потому, что противен сам себе, и еще потому, что мне хочется позлить окружающих. Ты понимаешь меня?
Никий не ответил, но смотрел на Нерона с таким искренним, естественным участием — жалость в самом деле сдавила ему грудь,— что глаза императора благодарно блеснули.
— Я проделываю все это, чтобы почувствовать себя свободным. Ты не представляешь, Никий, до чего мне не хватает свободы. Все знают, как я должен поступать, и я поступаю так, как они хотят.— Он протянул руку и дотронулся до повязки на руке Никия.— Тебе больно?
— Нет. Но душа моя болит за тебя.
— Это так? Ты не обманываешь, Никий? — Нерон посмотрел на него странно: так смотрят дети, когда ищут поддержки и защиты.
— Нет, принцепс. Я скорблю об одном — что не в силах помочь тебе.
Нерон помолчал. Сидел, свесив голову на грудь. Никию показалось, что он плачет, но присесть и заглянуть в его лицо он так и не решился.
Когда император поднял голову, лицо его стало другим. Усмехнувшись каким-то своим мыслям, он спросил:
— Что это за история с покушением на тебя? Афраний докладывал мне, что тебя спасли христиане. Он подозревает, что ты с ними. Что скажешь?
— Я с тобой,— едва слышно выговорил Никий.— Сам по себе я ничего значить не могу, да и как мне идти против такого человека, как Афраний Бурр? Он может раздавить меня кончиком пальца, я даже не успею вскрикнуть.
— Кончиком пальца? — улыбнулся Нерон.— Сомневаюсь. Посмотри на его изуродованную руку: все эти великие старики, и он, и Сенека, похожи на нее. Они изуродованы слишком долгим пребыванием у власти. К таким я причисляю и свою мать. Порой мне снится, как их скрюченные руки тянутся к моему горлу. Ты понимаешь меня? Ты согласен?
— Я орудие в твоих руках, принцепс,— помолчав, осторожно проговорил Никий.
— Что ты имеешь в виду?
— Если представить, что я меч, то мной можно убивать, а можно повесить на стену, как украшение. Меч не рассуждает, он лишь служит хозяину.
— Ты слишком умен, Никий, чтобы быть преданным,— сказал Нерон и поднял руку, останавливая возражения Никия,— но если ты меч, придется воспользоваться тем, что имею, другого у меня нет.— Он вдруг строго посмотрел на Никия, прежде чем продолжить: — Я не верю Афранию, не верю, что ты с христианами, но будь это так, это было бы очень неплохо. А? Как ты думаешь?
— Я не понял.— Никий осторожно улыбнулся.
— Тебе легче станет убивать их всех — ведь христиане ненавидят римлян. Ты убивал бы их с удовольствием, стал бы не убийца, а мститель. А когда перебил бы всех до конца, то взялся бы за меня.
— О император!..
— Молчи. Молчи и слушай.— Он поманил Никия поближе и понизил голос почти до шепота.— Ты должен закончить то, что начал: мать моя заговорщица и должна умереть. Сам придумай, как это сделать, ты умен и сообразишь лучше других.
— Но я...
— Молчи! Я знаю, что ты не убийца, но мне и не нужен убийца. Мне нужен мститель. Я верю, что ты любишь меня. Значит, ты должен ненавидеть всех остальных. Всех, всех ненавидеть! Так же, как ненавижу я. И когда ты покончишь с ними, останусь я один — вот тогда ты поймешь, любишь ли ты меня по-настоящему. Может быть, ты поймешь, что ненавидишь меня,— тогда я погибну. Хотя я все равно погибну император Рима не живет долго и не умирает в постели. Разве что от яда, но это другое. Иди, Никий, и торопись сделать то, что я велю.— Он усмехнулся,— Говорят, император Юлий, когда убийцы подступили к нему, крикнул своему приемному сыну: «И ты, Брут?!» Интересно, что крикну я, когда ты подступишь ко мне с тем же? — И, не давая Никию возможности возразить, он властно махнул рукой.— Иди, я хочу побыть один.
Но Никий успел сделать только шаг в сторону двери. Нерон, потянувшись, ухватил его за край одежды:
— Хочу тебя спросить, у христиан в самом деле только один бог?
Никий пожал плечами:
— Так говорят.
Нерон снова взялся за перстень на мизинце и, играя им, сказал, не поднимая глаз:
— Всего один бог! Нет, для Рима одного мало, одному за всеми не уследить.
Глава семнадцатая
Когда Никий подъехал к дому Агриппины, он увидел стоявшие за оградой носилки Сенеки. Он едва удержался, чтобы не повернуть обратно. Как только Никий прошел ворота, Сенека, выглянув из окна носилок, окликнул его. Никий подошел, вежливо поклонился сенатору. Они не виделись продолжительное время, и Никию показалось, что Анней Сенека сильно сдал. Прибавилось морщин на лице, глаза уже не смотрят так живо. Взгляд потухший, и приветливая улыбка не спасает его.
Никий был удивлен и не скрывал это.
— Рад видеть тебя, сенатор. Надеюсь, ты здоров! Да даруют тебе боги долгую и счастливую жизнь!
Сенека поморщился:
— Ты стал настоящим придворным, Никий, я рад за тебя. Правда, не думал, что это свершится так скоро. Что до счастливой и долгой жизни, то ты и сам понимаешь, мне осталось совсем мало — я ухожу, и, возможно, мы видимся в последний раз.
— Как, сенатор уезжает? Далеко? Надолго?
— Я решил покинуть Рим навсегда,— сказал Сенека.— Я рад, что это случилось до того, как я покину жизнь.
— У сенатора мрачные мысли,— бодро произнес Никий.— Я думал, ты принадлежишь к стоикам!
— Ты правильно думал. Я и принадлежу к стоикам. А это значит видеть вещи такими, какими они являются, не приукрашивать их. Я не приукрашиваю смерть — она страшна, но я отношусь к ней с пониманием. Впрочем,— он открыл дверцу носилок и кряхтя вылез наружу; Никий хотел помочь ему, но Сенека не пожелал замечать протянутой руки.— Впрочем,— повторил он,— я ждал тебя здесь не для того, чтобы вести отвлеченные разговоры.
— Ждал меня? Но откуда ты мог знать...
— Что ты придешь сюда? — быстро договорил за него Сенека.— О, это очень просто. Я слишком долго жил при дворе, чтобы не уметь предугадывать такие простые вещи.
— Я тебя не понимаю.— Никий в самом деле был смущен и смотрел на сенатора растерянно.
Сенека вздохнул, ответил устало и нехотя, не скрывая досады:
— Я слышал, ты вчера был у императора.
— Ну и что?..
— Дело, которое он поручил тебе, не закончено, а Нерон не любит, когда его приказов не выполняют. Не думаю, что ты прячешь под одеждой нож и теперь же убьешь Агриппину, но совершенно уверен, что ты пришел именно по этому делу.
Никий не отвечал, не отводил взгляда от усталого лица сенатора, но в глазах его не было уверенности.
— Я не прошу подтверждения своих слов,— продолжал Сенека,— в этом нет необходимости. Просто я знал, что ты не станешь медлить и сегодня же явишься сюда. Я ждал тебя, чтобы сказать: ты играешь в опасную игру. Нерон не остановится на этом, ты будешь убивать раз за разом, пока он сам не убьет тебя.
— Это все, что хотел сказать мне сенатор? — холодно произнес Никий.— Или сенатор хочет поведать мне еще что-то? Тогда я внимательно слушаю.
Сенека долго и пристально смотрел на него, потом сказал, покачав головой:
— Не представляешь, Никий, как же я тебя ненавижу!
— Звучит странно,— отозвался Никий с вымученной улыбкой,— тем более что я твое порождение, твой ребенок, можно сказать. Ненавидеть меня ты можешь, но убивать своего сына — не лучший поступок отца. Тем более столь блистательного философа, как ты.
— Что ты имеешь...— начал было Сенека, но Никий не дал ему закончить и быстро сказал:
— Я имею в виду убийцу, которого ты подослал ко мне.
По лицу сенатора пробежала тень. Кажется, несколько мгновений он находился в нерешительности: возмутиться в ответ на такое обвинение Никия или нет. По-видимому, решил не возмущаться. Он сказал только:
— Я слышал, тебя спасли христиане. Мне сказал об этом Афраний. Полагаю, императору это тоже известно.
