Где-то далеко в лесу слабо хлопнул выстрел. Настолько слабый, что в избушке его услышали лишь Васселей и Левонен, который, оказывается, тоже не спал. Левонен тихо слез с нар, опустился на колени перед иконой, висевшей в углу, и начал молиться. Васселей даже не очень удивился: то, что Левонен молится среди ночи, было делом обычным. А выстрел… Мало ли выстрелов теперь слышишь в лесу!
Васселей задремал. Проснулся он оттого, что кто-то открыл осторожно дверь и вошел в избушку. «Паавола?»
— Что? Ты же ушел в Финляндию? — Васселей сел.
— Не пошел, — лениво ответил Паавола. — Старик пошел один. Я пойду с тобой.
— Подожди-ка, — Васселей подошел к Пааволе. — Что ты сделал со стариком?
— Это не твое дело.
— Один пошел Ярассима, один, — подал голос с нар Левонен. Но Васселей уже не слышал его слов. Отступив шаг назад, он ринулся на Пааволу и изо всех сил двинул его кулаком в челюсть. Паавола отлетел в угол, своим падением разбудив всех.
— Проклятый лахтари! — Васселей хотел снова броситься на Пааволу, но мужики схватили его за руки.
— Что случилось? Что? — испуганно спросил Кириля, проснувшийся позже других.
— Что? — взревел Васселей. — Ярассиму убили. Вот этот лахтари убил. А этот, главный, велел. А вон тот бандит, что вечно богу молится, благословил. Молись, дьявол, за упокой своей души.
— Неужели ты еще пьян? — спокойно спросил Левонен. Нервы у него были железные.
Паавола поднялся с пола. Сплевывая кровь, он пробормотал:
— С этим сумасшедшим я не пойду никуда. Он мне в спину пулю пустит.
— Обязательно! — заверил Васселей. — Только не в спину, а в лоб.
— Ну-ка пустите меня! — приказал Таккинен и, выхватив маузер, пошел на Васселея. Он наверняка пристрелил бы Васселея, не окажись перед ним Суоминена.
Суоминен был самым тихим человеком из людей Таккинена, настолько тихим, что его порой даже не замечали. В караул он уходил всегда вовремя и без напоминаний, все приказы выполнял беспрекословно, во время перехода он безропотно тащил на себе тяжелую ношу. И, наверное, речь, которую он сказал сейчас, загородив дорогу Таккинену, была самой длинной его речью за все эти годы:
— Господин командующий, прежде чем вы выстрелите в Веселея, вам придется стрелять в меня. Тогда у вас сразу будет меньше на два человека, и в Финляндии этой вести не очень обрадуются…
Суоминен говорил ровным голосом, словно речь шла о каких-то обычных вещах. Но его слова подействовали на всех. В избушке стало тихо. Таккинен пытался дрожащими пальцами застегнуть кобуру. Васселей тоже перестал вырываться из рук державших его мужиков, и они отпустили его.
— Ложитесь спать! — приказал Таккинен. — А ты, Паавола, встанешь у дверей. Никого без моего разрешения не выпускать.
Таккинен и Левонен вышли во двор.
Кириля лежал рядом с Васселеем и тихо-тихо, так, что Васселей с трудом разбирал слова, ныл:
— Ярассиму убили… Родственника моего. Хорошего мужика. Он ведь хотел в мире со всеми жить. А я? Что со мной будет? Слушай! Я завтра уйду от них. Уйду и не вернусь больше. А ты как? Тебя они не отпустят?
— Мне все равно.
Таккинен и Левонен советовались, как им быть с Васселеем.
— Что же с ним делать? — Таккинен уже успокоился. — Его слишком хорошо знают в Финляндии…
— Это он спьяну.
— На задание его пускать нельзя.
— Почему? Проспится — и будет человек как человек.
— Не сбежит?
— Он не такой дурак. Большевики тоже его знают. Попади он к ним — сразу конец.
— Пожалуй, ты прав.
Левонен заметил, словно оправдываясь:
— Если бы за него не надо отвечать там, в Финляндии, то, конечно… Выбора-то у нас нет.
— Так и договоримся, — решил Таккинен. — Может, ты пойдешь спать и пошлешь ко мне Суоминена? С ним у меня разговор короткий.
Суоминен вышел со спокойным видом.
— Что значит эта ваша выходка? Потрудитесь объяснить.
— Вы хотите, чтобы я повторил свои слова?
— А добавить вам нечего?
— Никак нет, господин главнокомандующий.
— Тогда я имею кое-что вам сказать. С карелами нам приходится ладить. С финнами все проще. Надеюсь, вам ясно?
— Так точно. Вы отдадите меня под суд?
— Я так и знал, что вы ничего не поняли, — зловеще усмехнулся Таккинен. — Здесь нет еще никакого суда. Суд — это я. Ясно?
— Так точно.
— Я освобождаю вас от несения караульной службы и впредь до моего распоряжения запрещаю вам покидать лагерь. Можете идти.
Вернувшись в избу, Таккинен подошел к Васселею.
— Слушай, Вилхо, — заговорил он примирительно. — Ты бывалый солдат и знаешь, что за такие вещи отдают под военно-полевой суд. Но давай кончим дело миром. Забудем этот инцидент. Но с одним условием: чтобы такого больше не было.
— Мне нелегко забыть это, — ответил Васселей.
Утром группы одна за другой ушли на задание. Суоминен не пошел. Ему даже не велели выходить из помещения. И хотя Суоминен всегда на любое распоряжение отвечал «так точно», на этот раз он ничего не ответил. Более того, он нарушил приказ и самовольно вышел. А когда хватились, то его нигде не нашли. Никто из часовых не видел, когда и как Суоминен сумел покинуть лагерь, хотя Таккинен учинил им строгий допрос. На мшистом болоте следы исчезают быстро.
НАЯВУ И ВО СНЕ
Левонен и Таккинен провожали всех уходивших на задание. Васселею тоже пришлось пожать им руки. «Ладно, — подумал он. — Здороваться с ними все равно больше не придется». Уходя из лагеря, Васселей невольно оглянулся раза два, затем торопливо, большими прыжками с кочки на кочку, от дерева к дереву, перебрался через болото и, выйдя на сухое место, залег за деревом и стал наблюдать, не идет ли кто за ним следом. Нет, никого не было видно. Успокоившись, Васселей двинулся дальше. Идти было легко — еды с собой он взял немного, а винтовку сменил на револьвер. Кроме того, были у него топор и нож. Вот и все его снаряжение. На душе было приятно от мысли, что навсегда распрощался с этими людьми. А вот Суоминен! Такого Васселей не ожидал. Суоминена он знал давно: во время похода Малма Суоминен и Паавола жили у них. Уже тогда Суоминен производил иное впечатление, чем Паавола. Тогда Васселей объяснял все мягкостью характера Суоминена. Каким тот был у себя в Финляндии, Васселей не знал.
Васселей шел быстрым шагом. Будь с ним напарник, так, наверное, пришлось бы, бедняге, попотеть, чтобы не отстать. Васселей был рад, что Паавола не пошел с ним. Нелегко было бы от него отделаться. Пожалуй, пришлось бы его убрать. Не одна человеческая жизнь была уже на совести Васселея, и Пааволу он тоже не стал бы жалеть.
«Куда я так спешу?» — удивился Васселей. За ним никто не гнался — ни свои, ни чужие… Впрочем, какая разница между теми и другими? Кто свой, кто чужой? Ему одинаково опасны все люди с ружьями, будь то белые или красные, финны или русские, а сам он… Сам он не хотел быть опасным никому. Он готов хоть сейчас швырнуть ко всем чертям свой револьвер… «Швырнуть?» И Васселей лишь усмехнулся этой нелепой мысли. Спрятанный под пиджаком револьвер похлопывал его по боку, словно, посмеиваясь, уговаривал его бросить эти глупые мысли. «Нет, брат, от меня ты не отвяжешься», — казалось, говорил он. Васселею почему-то вспомнился Боби Сивен. Когда после подписания договора в Тарту Финляндии пришлось возвратить Реболы Советской России, Боби Сивен снял финский флаг с крыши своей управы, а затем застрелился. Таккинен рассказывал, что пулю, вынутую из груди Сивена, какое-то карельское общество вшило в свое знамя. «Пуля самоубийцы в знамени!» — усмехнулся Васселей.
И все-таки на душе Васселея было легко и радостно, он даже не помнил, когда у него было такое чувство раскованности. Год тому назад он шел по этим же местам, и у него было такое ощущение, словно впереди него бежит страшная черная тень. С тех пор образ пожилого красноармейца с кровоточащей раной на груди постоянно преследовал его. Теперь ему казалось, что совесть его стала чище и что у него есть будущее. Он увидит Анни, мать, отца, сына… Он еще не знает, как и когда это случится, но это обязательно будет…
Налево между деревьями заголубело лесное озерко. Выйдя на берег, Васселей спрятался в кустах. Он разглядел торчавший неподалеку в тальнике посеревший шест, установленный на крестовине из жердей. Это — сооружение для сушки сетей, и, видимо, где-то рядом должна быть рыбачья избушка. Так и есть, вон она, стоит среди такого густого леса, что не сразу и заметишь. Подобравшись поближе, Васселей продолжал наблюдать. Трава возле избушки была не примята, даже кострище так заросло травой, что наверняка огонь здесь не разводили уже года два, а то и три. Дверь избушки, висевшая на сделанных из ивовых прутьев петлях, сразу же повалилась, как только Васселей прикоснулся к ней. Пол избушки был застлан высохшим, совсем побелевшим камышом. На сучке, торчащем из стены, висела берестяная коробочка с солью. Рядом в щели нашлись спички, возле каменки была припасена сухая растопка.
