— А что нового в городе? — спросил Мрозовский, развернувшись спиной к зеркалу и пытаясь рассмотреть, как сидят брюки. — Гриша, что люди говорят?
Наконец Мрозовский смог так извернуться, что увидел тыл почти полностью и даже остался вполне доволен увиденным.
— Ой, пан Мрозовский! Вы же знаете этих людей! Вечно всякие глупости повторяют. Но я вам скажу, что последняя глупость — самая глупая. Я вам даже больше скажу, я такую глупость уже давно не слышал. Чтобы в нашем городе и такие глупости…
— Гриша, а ты бы сказал уже, чего мусолить, — перебил Мрозовский, так морща нос, что даже медно-рыжие бакенбарды стали торчать в стороны.
— Я вам вот что скажу, пан Мрозовский, если бы старый начальник Управы услышал эту глупость, то он бы перевернулся у себя в гробу и долго плакал, — Мрозовский представил себе рыдающего покойника и скривился. — Нет, ну вы мне скажите! Это же надо такое придумать! Это же надо не иметь головы, чтобы об этом сказать Францишке Эбель! Вы не поверите, но лично я ничего не имею против этой благородной пани, но вы видели её руки?! Эти руки никогда не знали пилочки для ногтей. Господи, эти руки, наверное, и мыла не знали. Пани Францишка, конечно всегда носит перчатки, но иногда она о них может забыть и…Эта пани очень странная. Знаете? Её муж воевал в Великую войну. Он был очень достойным паном. Это я вам точно говорю. Но у него было что-то с сердцем, так-таки Францишка помогла ему собраться и уйти навсегда, — Бердник зашептал: — Пан Мрозовский, вы себе не представляете, какой у неё характер!
— Отчего же? Весь город представляет, — пожал плечами Гольдман. — Но так что говорят люди, Гриша? Какую такую глупость?
Гриша закатил глаза и всплеснул руками.
— Ой, ну вы только подумайте, что собираются сделать эти домушники! Они хотят грабить квартиру пана Гольдмана! Тот Яша, что слесарит на рынке и умеет делать отмычки, спьяну рассказал жене, что ему скоро много заплатят за ключики к квартире Гольдмана, и даже дали задаток. А жена его на следующий день разбиралась с Францишкой, потому что та сказала, что они такие бедные, у них скоро все мыши издохнут. Так вот жена Яши в сердцах рассказала Францишке об этом заказе и, конечно, утёрла нос. Но Францишка тоже не молчит и говорит об этом в каждом дворе, куда заходит, а таки гуляет эта пани целыми днями.
Гриша аккуратно помог Мрозовскому снять пиджак и теперь ставил ширму, чтоб тот мог переодеть брюки.
— Вы, пан Мрозовский, правильно делаете, что больше не женитесь, — тихо сказал Гриша. — От них одни только проблемы. Яша теперь делает вид, что не понимает, о чём болтает весь рынок, спокойно выполняет свою работу, а жена его давно из дома не выходит. Говорят, что Яша ей вывеску подпортил.
Гриша затрясся и заухал, как филин, а Мрозовский задумался о том, что хорошо бы побольше узнать о заказчике ключиков. Он вышел из-за ширмы и спросил:
— А что говорила Францишка о заказчике? Знает кто это?
— Ничего не говорила. Только осуждала, что как это в день Взятия Пресвятой Девы Марии такое дело делать. Говорила, что разве нет других дней, а только в большой католический праздник? — пожал плечами Гриша. — А как по мне, пан Мрозовский, так и в другие дни по чужим квартирам ходить нельзя. И скажите мне, что я не прав?
— Прав. Конечно, прав, — монотонно закивал Мрозовский, мысленно составляя план засады возле дома Гольдмана.
— Если бы это был кто-то из местных, то Францишка уже бы всем разнесла. Это значит, что и даже Яша не знает имени клиента, — сказал Гриша, уверенно кивая головой, словно от этого его слова станут ещё более весомым аргументом.
Мрозовского мучила одышка — он на своих двоих пробежал уже три квартала от дома Гриши Бердника, держа в руках готовый костюм, а в голове готовый план действий. Направлялся он в Управу, хотя перед тем собирался идти прямиком домой.
— Если есть минутка, зайдите сейчас ко мне, — крикнул Мрозовский, поднимаясь по ступенькам. Возле Управы, под лестницей, курили Виктор Мазур и Миша Гроссман. Они тихо переговаривались, плевали семечки и делали вид, что не видят Мрозовского. Тот притормозил, свесился через перила и негромко, но внятно сказал: — Панове, если вам не понятны мои слова, то начальник Управы сможет объяснить доходчивее. Дело важное и серьёзное, так что прошу ко мне.
Гроссман сплюнул меж зубов, сорвал чахлый цветочек у стены, ругнулся, но пошёл следом за Мрозовским, хорошо помня об их последнем разговоре. Мазур же просто пожал плечами и направился следом за Гроссманом.
Когда дверь в кабинет закрылась, то сам Мрозовский сидел в кресле за столом, Гроссман — напротив, на стуле, а Мазур стоял, опершись на подоконник и неловко сложив на груди длинные руки.
— Значит, вот что мы имеем, — сказал Мрозовский, важно топорща чёрные усы. Есть информация, что пятнадцатого августа на квартиру Гольдмана совершат нападение.
— Это сам Рафик вам сказал? — загоготал Мазур, но тут же замолчал, натолкнувшись на злой взгляд Мрозовского. — Да, я что… я ж пошутил…
— Мы не в цирке, Виктор, — тихо сказал Мрозовский и продолжил официальную часть. — Информация проверенная и касается дела гробокопателей. Того самого, по которому мы сидели в засаде на городском кладбище. Есть какие-то мысли?
Гроссман вздохнул, пожевал травинку и сказал:
— Мысли, конечно, есть. Я так понял, что вы гораздо ближе к ответам на вопросы, чем мы, потому и настаиваете на засаде. Я вот не против, но хочу, чтоб вы понимали, что эту информацию, благодаря языку Францишки Эбель, знает полгорода. Так что домушники вполне могут передумать грабить.
— Не передумают. Они не знают нашу Францишку, потому и не передумают, — ехидно сказал Мрозовский и посмотрел календарь. — Пятнадцатое у нас послезавтра. Утром обсудим детали, а сейчас пусть кто-то сбегает к дому Гольдмана и оценит обстановку.
Мрозовский и Гроссман, не сговариваясь, посмотрели на Мазура, а тот вздохнул и отклеился от окна.
— Ну, так я пойду. Утром всё расскажу.
Когда за Мазуром закрылась дверь, Мрозовский внимательно посмотрел на Гроссмана и сказал:
— Миша, я надеюсь, мы обойдемся без сюрпризов? Работаем аккуратно и не пугаем домушников наганом раньше времени.
— Я могу взять маузер, — недовольно сказал Гроссман.
— Берите, Миша, хоть пулемёт, но без моей команды не стрелять.
Гроссман поджал губы и отвернулся. Он знал, что у Мрозовского к нему, после того неприятного случая у дома Пашкевичей, теперь немного доверия, так что придётся отвоёвывать свои позиции обратно.
— Пан Эдвард, вы можете на меня положиться. Всё сработаем в лучшем виде, — заверил он.
Ночь для Мрозовского выдалась неспокойная: всё ему снились какие-то кошмары и убегающий Гольдман с журналом подмышкой. Квартирный вор тоже снился, но был безлик и потому к утру почти не остался в памяти.
Мама всю ночь кашляла, и Мрозовский даже дважды поднимался, подходил к двери и прислушивался, всё ли с нею в порядке. Она громко пила воду, тихо жаловалась Богу на жизнь и говорила со своим Лёвочкой, спрашивая его, где он опять ходил всю ночь. Ей казалось, что это он за дверью стоит, её покойный супруг.
Мрозовский тихонько проскользнул на улицу, на ходу завязывая галстук. Он давно привык по утрам избегать разговоров с мамой. Пара коротких фраз — вот вся беседа.
— Кто это? Лёва это ты? Всю ночь где-то шлялся и снова пошёл… Куда пошёл?…
— Мама, это Эдюня. Я иду на службу, — говорил Мрозовский и поспешно закрывал за собой дверь, думая, что надо бы не забыть заплатить пани Симе.
Для Мрозовского пани Сима было словно невидимая, хотя следы её пребывания в доме всегда бывали заметны: с этажерки исчезали оставленные деньги, чистое выглаженное бельё аккуратно сложено на его кровати, на плите стоит суп с клёцками и пахучая запечённая курица, натёртая чесноком.
Мазур и Гроссман ждали возле Управы и, как обычно, курили под лестницей.
— Добрый день, панове! — поздоровался Мрозовский, по очереди протянув им руку для рукопожатия. — Виктор, ты осмотрел всё возле дома Гольдмана?
