Он замолчал. Была какая-то вещь, которая давно уже не давала ему покоя. К ним двоим подошел Бейкер. Гэррети посмотрел на него, потом снова на МакФриза.
—- Вы видели у Олсона... вы видели его волосы? Перед тем, как он купил билет?
— А что с его волосами? — спросил Бейкер.
— Они начали седеть.
— Да нет, это бред, — сказал МакФриз, но голос его вдруг прозвучал испуганно. — Нет, это была пыль или что-то в этом роде.
— Они поседели, — сказал Гэррети. — Такое чувство, будто мы вечно идем по этой дороге. Из-за того, что волосы Олсона стали... стали такими, я начал об этом думать, но... может это бессмертие в такой безумной упаковке. — Мысль была невероятно гнетущей. Он уставился в темноту перед собой, чувствуя как нежный ветерок обдувает лицо.
— Я иду, я шел, я буду идти, я бы пошел, — монотонно перечислил МакФриз. — Перевести на латынь?
Мы подвешены во времени, думал Гэррети.
Их ноги двигались, но сами они оставались неподвижны. Вишневый огонек сигареты в толпе, изредка мерцающий сигнальный фонарь, бенгальский фейерверк — все это могли быть звезды, странные близлежащие созвездия, которые оценивали их существование, как прошедшее, так и грядущее, сужаясь в обоих направлениях, обращаясь в ничто.
— Ёмана, — дрожа сказал Гэррети. — Так и свихнуться недолго.
— Точно, — согласился Пирсон и нервно рассмеялся.
Начинался долгий, извилистый холм. Дорожное покрытие было теперь с добавлением бетона, очень твердое. Гэррети казалось, что он чувствует каждую песчинку через свои тонкие как бумага подошвы. Игривый ветер гонял по дороге волны из конфетных оберток, коробок из-под попкорна и прочего разнообразного мусора. Местами Идущим приходилось буквально продираться сквозь него. Так не честно, жалобно подумал Гэррети.
— Что там у нас впереди? — спросил у него МакФриз извиняющимся тоном.
Гэррети прикрыл глаза и попытался вызвать в памяти карту.
— Мелкие города все не вспомню. Будет Люистон, это второй по величине город штата, больше Огасты. Пройдем по главной улице. Раньше она называлась Лисбон-стрит, но теперь это проспект имени Коттера. Регги Коттер — единственный парень из Мэна, который победил в Долгой Прогулке. Очень давно.
— Он умер, да? — спросил Бейкер.
— Да. У него было кровоизлияние в глаз, и прогулку он закончил наполовину слепым. Оказалось, у него в мозгу был тромб. Он умер где-то через неделю после Прогулки. — И в качестве неуверенной попытки сбросить с себя это бремя Гэррети повторил: — Это было давно.
Некоторое время все молчали. Конфетные обертки хрустели под ногами, вызывая в памяти ассоциации со звуками далекого леного пожара. В толпе кто-то запустил красную шутиху. На горизонте Гэррети различил слабое свечение — по всей видимости, это был отблеск городов-близнецов Люьистона и Оберна, земли Дюссеттов и Обушонов, и Левеков, земля Nous parlons francais ici[55]. Внезапно Гэррети страшно захотелось пожевать жвачку.
— Что после Люистона?
— Мы пойдем по 196-му шоссе, потом по 126-му до Фрипорта, где я увижу маму и свою девушку. Там же мы выйдем на Федеральную дорогу № 1. И пойдем по ней до самого конца.
— Магистраль, — пробормотал МакФриз. — Ну конечно.
Огрызнулись ружья. Идущие вздрогнули.
— Это или Баркович или Куинс, — сказал Пирсон. — Не могу понять... один из них все еще идет... это...
Баркович расхохотался в темноте странным кулдыкающим смехом, жутковатом и ненормально высоким.
— Еще нет, шалавы! Я все еще здесь! Еще неееееет...
Его голос поднимался все выше и выше, и выше. Словно свихнувшийся пожарный свисток. А потом руки Барковича вдруг плавно поднялись вверх, как взлетели бы потревоженные голуби, и он начал рвать ногтями собственное горло.
— Господи боже! — вскричал Пирсон, и его вырвало на себя.
Все бросились от Барковича врассыпную, кто куда, а Баркович продолжал кричать и кулдыкать, и рвать горло ногтями, и идти, его обезображенное безумием лицо обратилось к небу, рот превратился в искривленный сгусток темноты.
Затем звук похожий на пожарный свисток стал опадать, и Баркович упал вместе с ним. Он упал, и его застрелили, мертвого или живого.
Гэррети развернулся и снова пошел лицом вперед. Он был смутно благодарен за то, что не получил сейчас предупреждений. На лицах окружающих он видел тот же ужас, что царил в его душе. Эпоха Барковича закончилась. Но, подумал Гэррети, это не предвещает оставшимся, их грядущему на этой темной и кровавой дороге, ровно ничего хорошего.
— Мне что-то нехорошо, — сказал Пирсон безжизненным голосом. Его скрючило рвотным спазмом, и некоторое время он шел согнувшись. — А-а. Совсем нехорошо. О боже. Мне что-то. Нехорошо. Нехорошо. А-а.
МакФриз смотрел прямо перед собой:
— Я думаю... лучше б я сошел с ума, — задумчиво сказал он.
И только Бейкер ничего не сказал. И это было странно, потому что Гэррети внезапно ощутил слабый аромат луизианской жимолости. Он слышал, как хрустит снежный наст под ногами. Он чувствовал жаркое, ленивое гудение цикад, долбящих жесткую кору кипариса в предвкушении безоблачного семнадцатилетнего сна. И еще он видел тетку Бейкера, раскачивающуюся туда-обратно на своем кресле-качалке, ее дремотные, улыбчивые, пустые глаза, видел, как она сидит у себя на крыльце и слушает помехи и шум, и отдаленные голоса из старого радиоприемника Филко с побитым корпусом красного дерева. И раскачивается, и раскачивается, и раскачивается. Улыбается, сонная. Словно кошка, которая объелась сметаны и теперь довольна.
Глава пятнадцатая
Мне все равно, выигрываете вы или проигрываете до тех пор, пока вы выигрываете.
Винс Ломбарди. Бывший главный тренер Грин Бэй Пэкерс.
Утренний свет медленно сочился сквозь белый, ватный туман. Гэррети снова шел один. Сейчас он не смог бы сказать даже, сколько человек выкупили за ночь свои билеты. Возможно пятеро. Ноги дико болели. У них страшная мигрень. Он чувствовал, как они разбухают каждый раз, когда он переносил на них вес. Ягодицы ныли. Спину пожирало ледяное пламя. Но ноги — они болели просто катастрофически, а еще в них сворачивалась кровь, заставляя ступни разбухать, а вены превращая в спагетти al dente[56].
И все же внутри у него рос червячок возбуждения: до Фрипорта оставалось всего тринадцать миль. А в данный момент Идущие проходят Поттервиль, и толпа почти не видит их сквозь плотный туман, что, впрочем, не мешает зрителям без остановки скандировать фамилию Рея с самого Льюистона. Словно биение гигантского сердца.
Фрипорт и Джен, подумал он.
— Гэррети? — голос знакомый, но утративший почему-то цвет. Это МакФриз, его лицо до тошноты сильно напоминает череп. Глаза лихорадочно блестят. — Доброе утро, — хрипло поздоровался МакФриз. — И вот он, новый день, наполненный борьбой.
— Ага. Сколько человек выбыли ночью?
— Шестеро. — МакФриз вытащил из пищевого пояса баночку с мясным паштетом и принялся есть его, зачерпывая указательным пальцем. Руки у него тряслись. — После Барковича шестеро, — наевшись, он сунул баночку обратно по-стариковски осторожным движением. — Пирсон тоже.
— Да?
— Немного нас осталось, Гэррети. Всего двадцать шесть.
— Да, немного, — туман, похожий на невесомое облако пыльцы с бабочкиных крыльев, заполнял собой все незанятое пространство.
— И нас тоже немного. Мушкетеров. Ты да я, да Бейкер, да Абрахам. Колли Паркер. И Стеббинс. Если хочешь, можно и его посчитать. А почему нет? Почему, блядь, нет? Давай и Стеббинса будем считать, Гэррети. Шесть Мушкетеров и двадцать оруженосцев.
— Ты все еще думаешь, что я выиграю?
— Здесь весной всегда так туманно?
— В смысле?
— Нет, я не думаю, что ты выиграешь. Стеббинс выиграет, Рей. Его ничто не может сломить, он как алмаз. Слышал, что с тех пор как Скрамм выбыл, он котируется девять к одному. Господи, да он выглядит почти так же, как когда мы только выходили.
Гэррети кивнул, словно ждал такого ответа. Он нашел в поясе тюбик с говяжьим концентратом и стал его есть. Чего бы он только ни отдал сейчас за давно уже канувшие в лету макфризовские сырые гамбургеры.
МакФриз вдохнул воздух и вытер нос тыльной стороной ладони.
— Тебе это не кажется ненормальным? Идти по родным местам после всего что с тобой было?
Растущий червячок в душе Гэррети шевельнулся чуть активнее.
— Нет, — сказал он. — Мне кажется что это — самое нормальное, что может быть в мире.
Они спускались по длинному пологому склону холма; МакФриз скользнул взглядом по пустому экрану автокинотеатра.
— Туман становится гуще.
