не в силах ее преодолеть.
Взглянув наверх, он как сквозь мутное стекло или воду увидел, что башня пуста. Лихорадочно перемещаясь по башне, он понял, что не может выйти за ее пределы. Свиблова башня ломокненского кремля, творение рук его, стала для Рикардо Виллы его же тюрьмой.
Глава 21
Призрачные сомнения
На время в подвале воцарилось молчание. Призрак, казалось, вспоминал и вновь переживал события последнего дня своей человеческой жизни, а мы — я, Генка и Франческо — были просто в шоке от судьбы нечисти, сидевшей с нами на ящиках с провизией, держащей в руке стакан со сбитнем, окончательно превратившимся в лед.
«Кто тут еще нечисть, — подумалось мне, — этот несчастный архитектор, построивший прекрасную ломокненскую крепость, или князь Василий, безжалостно убивших сотню итальянцев, когда они стали не нужны?»
Становилось холодно. Сбитень давно остыл, да и очень хотелось есть. Я собирался объявить перерыв, но меня опередил молчавший почти всё время Демарко.
— Надо уезжать отсюда, покуда не поздно!
— Сидеть! — приказал Рикардо, и положил ледяную руку на голову своего соотечественника, который послушно опустился обратно, после чего призрак продолжил. — Иван, ты обещал отстать от Франческо, верно?
— Да, было такое, — скривившись, ответил я, а Генка, которого я не посвятил в эту деталь, возмущенно уставился на меня.
— А я не обещал отстать от этого цыганенка… — начал было Генка, но призрак схватил его за шею, но тут же сам, вскрикнув, отшатнулся.
— Чёртова клятва, забыл, как бьется, — причитал Рикардо Вилла.
После горячего обсуждения и взаимных упреков, в первую очередь, между Заморышем и Демарко, было решено временно заключить мировую. Генка никак не хотел отпускать Сашу в Италию «непонятно с кем». Призрак же убеждал Франческо остаться в Ломокне на время, говоря, что не готов потерять единственного человека, с которым впервые за сотни лет может говорить по-итальянски. К тому же в этом подвале, по уверению призрака, комедианту ничего не грозило: «в своих кирпичах мне никто не соперник».
Мне же пришлось пообещать, что я тоже буду учить итальянский язык, беря уроки у ухажера Саши, да и у самого Рикардо Виллы. Генка же пытался задать призраку миллион уточняющих вопросов, но тот отказался отвечать, что на его, что на мои вопросы до тех пор, пока он не смириться с Демарко. Скрипя сердце, ему пришлось на это согласиться и, всё еще неприязненно глядя друг на друга, они вновь пожали руки.
Заявившись после этого втроем с Демарко в дом, мы шокировали всех присутствующих. Саша по привычке сначала попыталась накинуться с обвинениями на нас, видя синяки и довольно жалкий вид замерзшего возлюбленного. Мне вновь пришлось всех успокаивать. Не знаю, чем так не угодил семье Заморовых итальянский ухажер. Как по мне, он был не так уж и плох, а что католик — так это дело поправимое. Вот что Сашку увезет с родной стороны — то да, расставаться с ней не хотелось.
После этого навестили Шамона в больнице Силковых и Решапова на Репинской улице. Замотанный с головы до ног в бинты, он лежал и смотрел в потолок. Пахло лекарствами, вместе с нашим другом в палате лежало еще несколько человек, все взрослые, с которыми ему особо не о чем было говорить. На тумбочке рядом с кроватью стояла погашенная восковая свеча на подсвечнике, потрепанное раскрытое Евангелие. Мы пытались ободрить друга, но всегда веселый и добродушный парень не реагировал.
— Надо было тренироваться, — горько проговорил он, — а я…
На это нечего было ответить. Тренируйся Илья, как прежде, глядишь, Нерестов с ним и не справился бы. Хотя как знать, скорее всего, подловил исподтишка. В любом случае вот уже пару лет Шамон сначала просто отлынивал от утреннего бега и тренировок в подземелье, а потом и вовсе прекратил.
Наклонившись к другу, я шепотом спросил у него:
— Илья, ты пробовал исцелиться?
— Что ты несешь?! — гневно воскликнул он на всю палату. — Еще друг называется! Втягиваешь в эти свои бесовские штучки!
— Какие еще бесовские? — шепотом возмутился я. — Кто тебе это наплел?
— Кто наплел? По-твоему, я такой тупой, что сам не могу догадаться? — зло говорил парень.
— Эй, никто не говорил, что ты тупой, — теперь уже Генка вклинился в спор, но прозвучало это не слишком искренне, поскольку частенько в своей компании мы подшучивали над Шамоном и его твердолобостью.
— Шамон, ну при чем тут бесы? — попытался воззвать я к разуму. — Я хожу в церковь, постоянно причащаюсь, чаще всех вас, вообще, да похоже, чаще всех в этом городе. Отец Спиридон за этим дюже следит.
— Ну и что? Нашел тоже авторитет! Спиридон вообще ненормальный. Бегает, дерется, — начал Илья.
— А еще он преподает в приходской школе. А еще он отпевает всех ломокненцев, провожает их в последний путь. — настаивал я.
— Я ему не верю. Мало ли что — священник. Нашел мне доказательство. — усмехнулся мальчишка. — Я сам, может, лет через пять стану священником, и что — будешь мне в рот заглядывать, что бы я ни сказал?
— Ну и думай, что хочешь! — мне это уже надоело. — Я хотел тебе помочь, а ты упрямишься, даже попробовать не хочешь. Дело твое.
Оглянувшись вокруг, я попытался кое-что найти, но не обнаружил и вышел в коридор. Генка что-то втолковывал Шамону, а больные вокруг призывали нас уже заткнуться. Найдя, что искал, я вернулся в палату и, оттолкнув Генку, спросил:
— Ты себя в зеркале-то видел?
Он отрицательно покачал головой, а в глазах промелькнул страх.
— Так полюбуйся! — я выставил перед ним зеркало, но он зажмурил глаза. — Давай, посмотри, в кого ты превратился, слабак!
Генка ткнул меня в бок, но мне было всё равно. Этот баран Шамон выбесил меня своим упрямством.
— Смотри, я всё равно не уйду, так и буду стоять, — вновь злым шепотом потребовал я.
Еще несколько секунд Илья также лежал, а потом резко открыл глаза. Гамма эмоций в одно мгновение пронеслась на его лице: неузнавание собственного отражения, момент, когда он понял, что смотрит на себя, ужас, сознание непоправимости, боль, слезы.
— Проняло? Подумай еще раз о том, что я говорил тебе про исцеление. Держи зеркало. — я вложил его в руку Шамону, и потянул на выход Генку, который застыл, шокированный сценой.
— Зло! — начал было возмущаться Заморыш.
— Отвали, Генка! — огрызнулся я, и больше мы не произнесли ни слова по пути из больницы.
* * *
Рикардо Вилла осознал себя свежеиспеченным призраком, заключенным в построенной по его проекту и под его руководством Свибловой башне. Следующие две недели были худшими в его жизни, если такое посмертное
