существование можно было назвать жизнью. Итальянец мотался по своей пещере, с размаху влетая в непреодолимые границы башни, размеры которой он знал от и до. Он орал, но его никто не видел и не слышал. Он хотел бы забыться сном, но сон не входит в привилегии призраков.
А через две недели в ломокненском кремле вновь объявился великий князь Василий. На Свибловой башне зажгли костер. Глядя сквозь стены, словно через мутную воду, Рикардо видел костры на ближайших стенах и башнях — дальше обзора не было. Вновь Василий Иванович проходил по уже полностью законченной постройке, совершая еще один ритуал. Вновь резал себе ладонь и капли крови падали в огонь, вспыхивая множеством ярких брызг.
На последнем костре волна неземного света пронеслась через крепость, и распространилась дальше в город, насколько мог видеть Рикардо. Включился слух — впервые за две недели призрак мог слышать не только собственные плач, крики и проклятья.
— Слуги города! Я, от крови Рюриковой, обращаюсь к вам. — говорил князь. — Слушайте мог приказ. Охраняйте крепость сию и град сей Ломокну. Берегите ее от нечисти во плоти приходящей — от мертвечины и кровь сосущих вампиров. Ходите по путям, проложенным Карлом Ломоккой от семени Ормова, и завершенным мной, Василием Рюриковичем, и не давайте нечисти перейти к миру живых.
Каждое слово Рюрикова потомка огнем проходило через существо итальянского зодчего. После двух недель ада он обретал новый смысл существования. Разум, где бы он ни заключался в бестелесном призраке, противился, но сердце восприняло приказ как свой собственный выбор. Сумев двигаться после затихшей речи правителя и волны света, Рикардо понял, что видит в прясле стены рядом с собой своего собрата-итальянца.
Медленно, не веря своему счастью, он двинулся в его сторону, и тот тоже, заметив, полетел навстречу. Сажень, аршин, вершок — и вот зодчий проходит за границы Свибловой башни в стену — красный кирпич по бокам и белый камень внутри. Разговаривает с собратом по несчастью и загробной участи, находит других — как и предполагал Рикардо, вся сотня итальянцев превратилась в призраков, чтобы охранять покой ломокненцев.
Вскоре призраки выяснили, что могут также передвигаться и по улицам города, выходя через построенные ими ворота — трое больших и двое малых. Когда в городе появлялись зомби или вампиры, все призраки-защитники тут же узнавали об этом и летели по улицам уничтожать их. Так вскоре вся нечисть, особенно вампиры, таившиеся по домам и ведущие в неотличимый от человеческого образ жизни, были уничтожены. Мертвяки же просто десятилетие за десятилетием появлялись в городе всё меньше и меньше, покуда их не стало вовсе.
После этого Рикардо стал стонать по ночам от невыносимой скуки и молил только о том, чтобы забвение пожрало его. Люди обходили облюбованную им Свиблову башню, говоря, что там воют черти. Если бы они знали, как близки были к своей догадке. Постепенно в городе даже сложилась легенда, что на башне сидит черт и от нечего делать воет по ночам и мотает ногами. Так Свиблова башня стала называться Мотасовой.
Бродя по улицам города и слушая разговоры ломокненцев, Рикардо Вилла с удивлением узнал, что, оказывается, черт Мотас вел интересную жизнь на его башне. Одна тетушка увлеченно рассказывала другой, что «на башне сидел черт несколько сот лет и мотал ногами. Напротив башни нее, за рекой, на лугу, окруженный избами крестьян красовался Рорбеневский монастырь. На противоположной стороне за три версты, на стрелке между Смоквой-рекой и Окой — монастырь Логутвин.
Как-то летел сатана из Рорбенева. Видит его с башни Мотас.
— Откуда и куда, друг, — спрашивает Мотас.
— Да вот рорбеневских монахов соблазнял. Там кончил, теперь к вам в город.
— Э, голубчик, — отвечал Мотас, — я тут уже четыреста лет от нечего делать мотаю ногами. Здесь нас с тобой поучат грешить, ступай в Логутвин».
Этот рассказ, облепленный потом множеством самых фантастических подробностей, несколько лет к ряду смешил итальянских призраков. Но и он приелся, и от скуки некуда было деться. Рикардо давно потерял счет месяцам, годам, а потом и десятилетиям. Одно и то же, одно и то же — и так до бесконечности. Давно были выплаканы все призрачные слезы по родине, родителям и невесте. Давно были забыты их лица.
Но в какой-то момент, не вдруг, а как-то незаметно что-то стало меняться. Дело их рук, ломокненский кремль, стал приходить в упадок. Осыпались зубцы стен, а потом и прясла стен. Рикардо видел, что его башня, стоящая на берегу Смоква-реки, подмывается ее волнами, и всё больше накреняется, да так, что грозит упасть прямо на головы проходящим людям.
С дорогами, по которым могли передвигаться призраки, тоже было всё неладно. Некоторые из них перекрывались возникшими прямо посреди домами. Так пошло довольно давно, насколько мог вспомнить Вилла, когда после каждого крупного пожара деревянного города он немного сдвигал сеть своих улиц. Призраки не могли больше попасть в некоторые части города, да и сам город, насколько они могли видеть, разрастался.
Вновь появились вампиры, обитавшие там, где защитникам города было до них не добраться. Вновь из реки стали подниматься зомби. А потом город перестроили, уничтожив все старые улицы, лишь по указанию городского начальства жители оставили калитки по пути следования старых улиц.
Люди заметили наконец, что Мотасова башня сильно накренилась. Ее обнесли забором со стороны берега Смоква-реки, подперли, как могли. Видя это, Рикардо лишь качал головой — разве могло дерево удержать камень? И однажды раздался страшный грохот, башня рухнула, и вместе с ней полетел вниз и ее несчастный зодчий, увлекаемый падающим камнем. Всюду вокруг — на улицах, на берегу и в воде лежали глыбы камней на месте высившейся башни. Она рухнула с самого основания, подгрызенная временем и водой в своей подошве.
В последующие дни предприимчивые ломокненцы собирали камни и отвозили к себе. В самую большую повозку притянуло и призрака, и так он оказался на Владимирской улице в подвале дома Заморовых. Сначала он испытал то самое чувство заключенности в темницу, что сразу после смерти, когда не могу покинуть границы Свибловой башни. Он был заперт в пределах одного-единственно подвала и части первого этажа, отрезанный от всех остальных призраков. Впрочем, последнее его не сильно беспокоило: за сотни лет одни и те же лица не вызывали ничего, кроме скуки.
Но совсем скоро Рикардо понял, что его охватывает какое-то новое чувство — чувство совершенного отупения. Это стало спасением, наконец-то, через сотни лет он испытал что-то похожее на сон. И так было до момента, когда что-то не вырвало его
