– Проблем много, товарищ Тухачевский. Или вы считаете, что мы не знаем, что происходит на заводах? – Взгляд Сталина стал особенно жгучим. – Вы решили нас просветить по этому вопросу?
– Нет. Я хотел изложить свои предложения, – спокойно, насколько это было возможно под таким взглядом, произнес Тухачевский.
– Слушаю вас.
– Так как Советский Союз заявил о своем желании строить социализм в отдельно взятой стране, нам нужно пойти на уступки тем слоям общества, которые еще не приняли ни социализм, ни коммунизм, чтобы не допустить обострения внутренних противоречий. Тут как с религией – если силой заставишь, то человек только сделает вид, что поверил, а на самом деле затаит злобу. Стал скрытым врагом. Да и для приспособленцев огромный простор.
– Вам не кажется, что ваши слова пахнут контрреволюцией? – Все тем же холодным взглядом смотрел на Тухачевского Сталин.
– Революция свершилась. Теперь нам нужно строить здоровое крепкое государство, дабы показать всему миру, что наша идеология самая лучшая в мире. Но из-за недальновидной политики, проводившейся Троцким и его пособниками, в нашем обществе оказалась заложена опасная мина. Любые предложения по укреплению государства есть контрреволюция, – Сталин заиграл желваками, но промолчал, – с точки зрения классического марксизма. Но он остался давно в прошлом. Объективная историческая ситуация изменилась. Вы сами породили новую редакцию марксизма, который уже сейчас в Европе называют сталинизмом. Ориентир на крепкое социалистическое государство – вот то, что отличает наш подход от левых утопистов и анархистов. Если мои слова – контрреволюция, то я готов понести наказание. Я понимаю, что в плане пропаганды все это будет выглядеть не очень удобно. Наградить человека званием Героя Советского Союза, а потом наказать? Поэтому, если вы посчитаете меня врагом народа и нашего общего дела, то только скажите об этом. Я поеду в Испанию и погибну во славу Советского Союза. – Тухачевский смотрел Сталину прямо в глаза.
– Опять умереть хотите? Чего вы добиваетесь своей странной жаждой смерти?
– Я хочу вам показать, что мне лично для себя ничего не нужно. Даже жизни. Потому что успех нашего общего дела для меня превыше всего.
– Умереть вы всегда успеете, – без тени улыбки произнес Сталин, холодно смотря в глаза Тухачевскому. – Хотите социалистическое государство? Так ведь мы его и строим.
– Посмотрите на то, как выстроена наша идеология на текущий момент. Классический марксизм считает государство безусловным злом? И мы считаем это нашей базовой идеологией, несмотря на то что строим и укрепляем именно государство. Но так считает марксизм, а не сталинизм. И это не лесть, а печальный факт. Мы говорим о том, что отвернулись от идеи мировой революции? Но наша риторика… даже сам гимн – говорит совсем об ином. Нам не верят. Нас боятся. Никто не хочет революции в своей стране, понимая, что кроме перспектив и классовой справедливости она принесет и много боли, крови и разрушений. Это приводит к перекосам и внутри Советского Союза. Нам нужна единая и могучая социалистическая держава, жителям которой завидовали бы обыватели ведущих капиталистических стран. Просто потому, что у нас люди живут лучше. Но не на словах, а на деле. А ведь не преодолев внутренний раскол, мы не сможем этого достигнуть. Ни сейчас, ни спустя век. Вот что я хотел сказать… еще там, в Мадриде. Нам нужно поднять на общее дело весь наш народ, найдя компромиссные решения, удовлетворяющие тех, кто ушел в тень под давлением пролетарского напора.
– Хорошо, – спокойно и выдержанно произнес Сталин, продолжая пристально смотреть на Тухачевского, – я подумаю над вашими словами.
– Я могу идти? – спросил Тухачевский.
– Через две недели жду вас с Шапошниковым на доклад по итогам заседания комиссии при Наркомате обороны. Ее пора закрывать и переходить к реализации выработанных там решений. – Как ни в чем не бывало произнес Сталин спокойным и уверенным голосом. – А теперь можете идти отдыхать.
– Так точно, – произнес на старорежимный манер Тухачевский, вставая и щелкая каблуками, – товарищ Сталин. – Впрочем, Хозяин на эту шалость лишь усмехнулся. Намек в контексте «единения общества» был очень прозрачный, особенно в свете докладов начальника ИНО. – До свиданья, товарищ Сталин, – сказал Тухачевский, развернулся на одних каблуках и вышел, чуть ли не чеканя шаг. А вождь остался сидеть в тишине, размышляя над теми словами, что сказал ему этот непонятный маршал.
Спустя пятнадцать минут тишины и задумчивости Сталин поднял трубку телефона и произнес:
– Товарищ Поскребышев, пригласите ко мне товарищей Берию и Слуцкого. Да. Через два часа.
Глава 3
3 марта 1937 года. Москва. Болотная набережная.
Тухачевский стоял на гранитной набережной, курил папиросы «Герцеговина Флор», смотрел, как по серым, грязным водам Москвы-реки плывет баржа, груженная какими-то тюками, и думал.
Он прожил уже полтора года с момента начала своей безумной авантюры в этой эпохе, куда был невольно втянут. Он. А кто он? Перерождение привело к тому, что его новое «я» вобрало в себя обе личности и превратилось во что-то новое. Ни характером, ни манерой поведения он, обновленный, теперь уже и не походил ни на Николая Васильевича, ни на Михаила Николаевича, став совершенно новой, уникальной и неповторимой личностью. Правда, знания, умения и навыки сохранились от обоих доноров. Но…
Сзади, отвлекая от мыслей, по набережной проехал легковой автомобиль. Маршал невольно оглянулся. Хмыкнул. Зафиксировал привычным уже, наметанным взглядом сотрудника НКВД, ведущего наружное наблюдение за ним. Мило. С таким интересом читает газету, что редкие мимолетные взгляды на Москву-реку говорят о слежке за маршалом. Но Тухачевский уже не раз убеждался в своей правоте. Вот и сейчас, встретившись с его взглядом, наблюдатель никак не прореагировал и вновь с головой уткнулся в газету, выдавая себя лишь явно нарочитым безразличием. Ужасно, наверное, но круглосуточное наблюдение за его скромной персоной стало неотъемлемой частью новой жизни. Поначалу было жутко дискомфортно, хотелось наорать на этих наблюдателей. Но потом он смирился и даже стал испытывать некоторое спокойствие от присутствия этих людей. Появилось что-то вроде чувства компании. Только молчаливой и стеснительной.
В качестве дополнительной меры, упрощающей ему общение с органами, Михаил Николаевич завел сразу по возвращении из Испании так называемый «Трудовой журнал», в котором кропотливо фиксировал все свои дела точно так же, как в свое время в боевом журнале полка. Смешно. Глупо. Но он посчитал такой поступок правильным. Туда же заносился график встреч с указанием участников, вопросов и результатов бесед.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
