Он не сетовал на такой ранний час, потому что сестра была надежной клиенткой. Он сказал, что, мол, ладно, пускай она приходит во всякое время, подымает его с постели и платит деньги. Иногда она приходила попозже, в четыре часа, особенно ежели случались какие праздники и конторы бывали замусорены конфетти, а иной раз и бумажными флажками. Раза четыре в год я получал письмо от одной женщины, которая жила в соседней с сестрой квартире, она отписывала мне, сколько сестра выплатила мистеру Пинкскому, и сообщала, что у Дэнни все хорошо, ведет он себя примерно и не якшается больше со шпаной. А потом мне удалось выслать Дэнни сколько надо на билет, чтоб он приехал во Флориду. Но узнать про те деньги я никак не ожидал.
Это и было мне досадно. Читать-то сестра умела, хоть и не больно хорошо. Справлялась кое-как с церковным еженедельником, который ей священник давал, а вот писать была не горазда. Она говаривала, что, ежели б ей раздобыть карандаш длиной со швабру, да взяться за него обеими руками, тогда бы она, может, и выучилась писать в лучшем виде. А обычные карандаши были для нее слишком маленькие. Она говорила, что и не чувствует их вовсе, когда берет в руку. Так что я вовсе не ожидал узнать про деньги. Просто выслал их и договорился со своей квартирной хозяйкой, чтоб она пустила Дэнни на жительство, думал, что он вскорости заявится ко мне с чемоданом. Хозяйка целую неделю не сдавала свободную комнату, а потом какой-то человек захотел ее снять, и она уж ничего не могла поделать, пришлось ей мне отказать.
И это было по справедливости, ведь комната и так целую неделю из-за меня пустовала. Само собой, я тогда стал за нее платить, но Дэнни не приехал. и я подумал, может, с ним чего случилось, зима-то суровая и все такое, а сестре деньги были нужней, чем Дэнни на билет во Флориду, или. может, она просто думала, что он еще мальчишка. Ну, через три месяца я сказал хозяйке, что комната мне без надобности. Каждые три-четыре месяца приходило письмо от сестриной соседки, она писала, что всякое воскресенье, поутру, сестра вместе с другими уборщицами ходит к мистеру Пинкскому и вносит пятьдесят центов. А через пятьдесят две недели мистер Пинкский приготовил гроб, и к нему была прибита стальная пластинка, на которой значилось полностью: «Миссис Маргарет Нунен Гайон».
Первый гроб был дешевый, просто деревянный ящик, но, когда она сделала еще пятьдесят два взноса по полдоллара, он снял пластинку и прибил ее к другому гробу, получше, дал ей самой выбрать, ежели она умрет в том году. А когда она в третий раз сделала пятьдесят два взноса, он дал ей выбрать гроб еще лучше, и на следующий год еще один, с золочеными ручками. Позволил войти поглядеть и взять с собой всякого, кто хочет увидеть гроб со стальной пластинкой, на которой полностью значились ее имя и фамилия. Даже в четыре утра он спускался в ночной рубахе, отпирал дверь, зажигал свет, впускал сестру и других уборщиц, они входили и глядели на гроб.
С каждым годом гроб, по уговору, становился все лучше, мистер Пинкский с карандашом и бумагой высчитывал и доказывал другим уборщицам, что вскорости сестра выплатит за гроб всю стоимость, и тогда ей останется уплатить только за золоченые ручки да за саван. Он ей и саван тоже дал выбрать, какой она хотела, а когда соседка написала мне еще одно письмо, сестра вложила в конверт кусочек савана и нарисовала ручки. Рисовала она сама, только с карандашом ей так и не удалось сладить, она всегда говорила, что черенок слишком маленький, ухватиться не за что, хоть она и читала церковный еженедельник, который ей священник давал, но говорила, что тут ее господь сподобил и просветил.
— Неужто и впрямь? — спросил молодой. — Вот черт, курить до того охота, ни о чем другом думать не могу.
— Да. И кусочек савана. Но я в этом мало чего смыслю и мог подтвердить только, что сестре он очень к лицу, а ей было приятно, что мистер Пинкский позволял приводить других уборщиц взглянуть на отделку и присоветовать, какая лучше. Потому как мистер Пинкский сказал, что доверяет ей и не думает, что она возьмет да помрет прежде срока, чтоб нанести ущерб его делу, как некоторые, а он с нее лишнего цента не возьмет, не то что страховые компании. Ей только и надо было заходить каждое воскресенье к нему да выкладывать полдоллара.
— Неужто и впрямь? — сказал молодой. — Сейчас он, небось, уж в работном доме.
— Чего? — Старик посмотрел на молодого, и лицо его словно окаменело. — Кто это сейчас в работном доме?
IV
— А Дэнни в ту пору где был? Все работал по уговору?
— Да. Он не отлынивал, когда удавалось найти работу. Но голова у него была горячая, по молодости лет, и он никого не имел, кроме вдовой матери, рос без отца, который мог бы вразумить его, как надо ладить с людьми в этой жизни. Потому я и хотел взять его к себе, во Флориду.
Лицо у старика уже не было каменное; он снова оживился и продолжал рассказ с каким-то естественным, безоглядным восторгом, словно застоявшийся и давным-давно запаленный конь, которого вдруг выпустили на волю.
— Это и было мне досадно. Я тогда уже выслал ему деньги на билет до Джексонвилла, но об нем не было ни слуху, ни духу, и я подумал, что, может, эти деньги сестре понадобились, зима-то холодная, или, может, она решила, что Дэнни еще мальчишка, ну, известное дело, баба она баба и есть. А месяцев через восемь после того, как я отказался от комнаты, пришло странное письмо от сестриной соседки. Она писала, что мистер Пинкский прибил пластинку на новый гроб, а сестра не нарадуется на Дэнни, раз у него все хорошо, и уверена, что я об нем позабочусь как следует, потому что он славный мальчик, к тому же у сестры, кроме него, никого нет. Выходило, будто Дэнни уже давным-давно во Флориде.
Но я и не знал, что он там, покуда не получил от него телеграмму. Телеграмма была отправлена из Огестайна, дотуда рукой подать. И пока сестра не померла, я не узнал, что миссис Зайлич, это, стало быть, сестрина соседка и есть, та самая, которая писала мне письма заместо сестры, отписала мне про отъезд Дэнни во Флориду в тот самый день, когда он уезжал, и на другой же день после того, как пришли деньги. А миссис Зайлич сообщала, что написала мне письмо заместо сестры и отдала Дэнни в руки перед отъездом, чтобы он сам его и отправил. Этого письма я так и не получил. Думается мне, Дэнни его просто не отослал. Думается, он сделал глупость по молодости лет, голова-то горячая, вот и решил управиться самостоятельно да показать нам, что может обойтись без нашей помощи, я ведь и сам так поступил, когда уехал во Флориду.
Миссис Зайлич писала, что она, само собой, думала, будто Дэнни при мне, и еще она тогда думала, как странно, что я в письмах к сестре про Дэнни никогда словом не обмолвлюсь. И когда она читала сестре мои письма, то всякий раз добавляла от себя, что Дэнни, мол, жив-здоров и все у него хорошо. А когда пришла телеграмма от Дэнни из Огестайна, я сразу позвонил по телефону в Нью-Йорк, миссис Зайлич. Этот разговор влетел мне в одиннадцать долларов. Я ей сказал, что у Дэнни вышла неприятность, не очень серьезная, так что пускай не говорит сестре, что у него серьезная неприятность, пускай скажет только, что нам надо раздобыть сколько-нибудь денег. А я ведь послал деньги на билет для Дэнни, чтоб ему доехать до Флориды, и три месяца платил за комнату, да еще только-только погасил страховой взнос, но тот адвокат поглядел на Дэнни. а Дэнни в рубахе без воротничка сидел на койке в тюремной камере, и Дэнни спрашивает: «Откуда ж я возьму такие деньги?» — только выразился он покрепче.
И адвокат тоже спрашивает: «Где ж ты их достанешь?» — а Дэнни говорит: «Вы только устройте, чтоб меня домой отпустили всего на десят минут. Тогда увидите». — «Семьдесят пять монет», — говорит он мне, чтоб я знал, какая, мол, это плевая сумма. Тогда адвокат сказал, что об этом разговора быть не может, а я позвонил миссис Зайлич и сказал ей, что она сказала сестре, чтоб та пошла к мистеру Пинкскому и попросила назад деньги, которые уплатила за гроб. Пускай он прибьет пластинку к прошлогоднему гробу или даже к позапрошлогоднему, а я, как только получу деньги по своему страховому полису, сразу возверну мистеру Пинкском всю сумму с процентами. Звонил я из тюрьмы, но ей не сказал, откуда звоню: сказал только, что нам надо раздобыть денег да поскорей.
— А за что его на этот раз посадили? — спросил молодой.
— Тогда-то, за белье, его и не сажали вовсе. Та женщина его напрасно обвиноватила. Мы ей заплатили, и тут она сразу подтвердила, что, может просто-напросто обозналась.
— Ну ладно, — сказал молодой. — А на этот-то раз его за что посадили?
— По-ихнему называется крупное хищение с убийством полисмена. Его оговорили плохие люди, по ненависти. А он просто был сумасбродный. Только и всего. Вообще-то он славный мальчик. Когда сестра умерла, он не мог приехать на похороны. Зато прислал венок, который обошелся ему сотни в две долларов, ежели только он его не раздобыл задаром. Прислал авиапочтой, уплатил большой почтовый сбор в… — Старик вдруг осекся: он посмотрел на молодого с каким-то приятным удивлением. — Ей-ей я пошутил. У меня и в мыслях не было…
