— Редко, — сказал шофер. — Я политикой не интересуюсь.
— Ну так вот. Папаша этого йельского парнишечки тоже нашел у себя нефть и тоже разбогател, а ее мамаша злилась на Блера, потому что Блер не хотел, чтобы она жила с ними, и куда бы мы ни ехали, с собой ее нипочем не брал. И тут-то, значит, мамаша и выложила, что она обо всех о них думает — и о ней, и о Блере, и об этом студентике, так что дочка в конце концов не выдержала и говорит, что помрет, а выучится скакать верхом, а Блер ей в ответ, что лучше ей и в самом деле помереть, если она надумала скакать на рыжей кобыле, которую мы привезли аж из Кентукки. «Я не позволю тебе загубить такую прекрасную лошадь, — говорит, — будешь ездить на той, которую я тебе дам». Только она решила учиться ездить тайком на этой самой прекрасной лошади, будь она неладна, на кентуккийской ксбыле, а потом его ошарашить. В первый раз все сошло благополучно, зато во второй раз она сломала себе ключицу и боялась, что Блер все узнает, но потом оказалось, что Блер и так все знал с самого начала. Поэтому когда мы в первое лето сюда приехали и Блер начал охотиться за этой самой тигрой или кто она там…
— Лисица, — сказал шофер.
— Ну да. Так я и сказал. Значит, когда он…
— Ты сказал — тигра.
— Ладно, пусть будет тигра. В общем, она уже скакала на рыжей кобыле и даже старалась не очень отставать, а Блер обгонял и собак и всех, кто с ним охотился; и потом, два года назад, он тоже летел впереди собак и один раз подскакал к этой самой тигре так близко, что мог бы даже швырнуть в нее плеткой…
— К лисице, — сказал шофер. — К лисице, а не к тигре. Интересно…
Его собеседник — лакей он был, или, может, секретарь, сказать трудно— раскурил вторую сигарету, спрятавшись в поднятый от ветра воротник и сдвинув на лоб шляпу.
— Что интересно? — спросил он.
— Так, я просто думал, — сказал шофер.
— Что думал?
— Думал, ему в самом деле так трудно скакать впереди всех и не обращать на нее внимания? Не видеть, как она губит эту прекрасную кентуккийскую кобылу? Ему в самом деле надо скакать так быстро?
— А что такое?
— Может, ему сейчас не надо скакать так быстро, как прошлый год, и убегать от нее. Как по-твоему?
— Что как по-моему?
— Да нет, ничего. Я просто думал.
— Что думал?
— Знает он, что сейчас ему лучше не скакать так быстро?
— А, ты про Готри.
— Его Готри зовут?
— Да, Стив Готри.
— Что он за человек?
— Человек как человек. Из тех, что будут есть и пить за твой счет, путаться с твоей женой, но по первому твоему знаку уберутся восвояси.
— Ну и как же?
— А никак. Я сказал: человек как человек. Мы с ним приятели.
— Приятели?
— Ну да, что тут такого? Раз я ему оказал услугу, после он мне, ясно?
— Что ж тут неясного, — сказал шофер. На собеседника он не глядел. — Давно она его знает?
— Да с полгода. Мы были в Коннектикуте, и он там тоже был. Он лошадей ненавидит почти так же люто, как она, только с Каллагеном мы тоже приятели, я ему тоже как-то оказал услугу, ну и, значит, эдак через недельку после того, как мы вернулись из Коннектикута, я зазвал к нам Каллагена и попросил его рассказать Блеру про того, другого жеребца, да только не называть хозяина. А вечером и говорю Блеру: «Я слышал, мистер Ван Дайминг тоже хочет купить у мистера Готри эту лошадь». — «Какую лошадь?» — спрашивает Блер, а я: «Не знаю, по мне они все одинаковые, лишь бы мне с ними дела не иметь». — «Готри тоже думает, что они все одинаковые, — говорит Блер. — Ты о какой лошади толкуешь-то?» — «Да о том жеребце, про которого Каллаген рассказывал». Блер обложил Каллагена: «Он же его мне обещал!» — «Так ведь хозяин-то не Каллаген, а Готри». Ну, и через два дня приводит он к нам Готри обедать. Вечером я ему говорю: «Ну что, можно вас поздравить? Купили жеребца?» Он здорово нагрузился и теперь уже обложил и Каллагена и Готри. «Нет, — говорит, — не желает он его продавать». — «А вы не отступайтесь, — говорю, — нет такой вещи, которую человек не захотел бы продать». — «Легко сказать — не отступайтесь! Он о цене и говорить не желает». — «А вы поручите переговоры супруге, — говорю, — с ней он артачиться не станет. Вот тогда-то он мне и врезал…»
— Ты же, вроде, сказал, он на тебя только замахнулся, — сказал шофер.
— Ну, он просто во время разговора махнул рукой, а я стоял рядом и как раз в эту минуту случайно повернулся к нему лицом. Врезать он мне не хотел — знал: уложу на месте. Я его предупреждал. Руку я все время держал в кармане, а в руке был револьвер. Словом, после этого Готри стал бывать у нас чуть не каждую неделю, потому что я ему сказал, что место у меня хорошее и терять его ради чужого дяди я не намерен, ради себя — другое дело. Стал он, значит, бывать у нас каждую неделю. В первый раз она его не приняла. А потом сижу я как-то, читаю газету — ты, между прочим, зря газет не читаешь, хоть иногда просматривал бы, а то позабудешь, какое сегодня число, — и вдруг читаю, что этот самый мальчишечка, студентик йельский, Аллен, спутался с актрисой, а из университета его исключили — я так понимаю, за переход из любителей в профессионалы. Он, я так понимаю, чихать на это хотел — он-то ведь еще раньше университет сам бросил. Я заметочку тут же вырезал, и в это же самое утро Берки — мы с ней тоже большие приятели — положила ее на поднос и отнесла ей вместе с завтраком. А днем ненароком заглянул Готри, и она его приняла, а когда Берки ненароком вошла в комнату — уж не знаю, что ей там понадобилось, — она увидела поцелуй взасос, прямо как в кино.
— И жеребец достался Блеру, — сказал шофер.
— Какой жеребец?
— Ну, тот, которого Готри не хотел ему продавать.
— Да как он мог продать его Блеру, ведь у него сроду лошадей не было, разве, может, совсем уж настоящая кляча, из тех, что и за год от старта до финиша не доплетутся. И потом, Готри пока еще не задолжал Блеру этого жеребца.
— Не задолжал?
— Не выносит она его, понимаешь? В первый раз, как он пришел к нам один, на порог его не пустила. И во второй раз не пустила бы, не подложи ей Берки на поднос заметку об этом студентике. А в третий раз ему опять пришлось уйти не солоно хлебавши, до того он ей был противен, ну все равно как лошадь, ей-богу, или даже собака, потому что собаки ей противны пуще лошадей, хотя ездить верхом на собаках ее и не заставляли. На собаку Блер ее нипочем бы не загнал. Одним словом, пришлось мне опять взяться за Каллагена, и в конце концов до того дошло, что я стал у них вроде русского крепостного.
— Русского чего?
— Ну, это такие люди, которыми помыкают все кому не лень. Всякий раз, как я выходил из дому, я сначала встречался в каком-нибудь кабаке с Готри, а потом шел к Каллагену и принимался его улещивать, потому что у него, видите ли, принципы.
— Какие принципы?
— Просто принципы, и все. Вроде тех прописей, которые вдалбливают детишкам в воскресной школе. Дескать, так нельзя, потому что она хорошая и ему ее жалко, поэтому он пойдет к Блеру и сознается, что обманывал его и что у Готри никакой лошади нет. Ну, сам посуди: ведь если тебе ни за что, ни про что дают деньги, а ты воротишь нос, кто будет считать тебя самым большим дураком? Конечно же, люди, которые знают, что религия и разные там заповеди из воскресной школы это одно, а жизнь — совсем другое. Ибо если бы господь бог не хотел, чтобы каждый возделывал свой собственный газон, разве сделал бы он в конце недели воскресенье? Верно я говорю?
— Может, и верно, — сказал шофер.
— То-то же. Вот я и втолковывал Каллагену, что Блер нас с ним тут же и порешит, и правильно сделает, любой бы на его месте так сделал. Что же до жены Блера, то зря он думает, будто на ней свет клином сошелся, не она первая, не она последняя.
— Стало быть, не вышло у него… — начал шофер и умолк. Потом сказал: — Гляди-ка…
Его собеседник повернул голову. На поле, посреди клина, что открывался в просвете между деревьями, они увидели красно-черную точку. Точка была примерно в миле от них, и казалось, она еле движется.
— Что это? — спросил собеседник шофера. — Лисица?
— Нет, это Блер, — сказал шофер. — Быстро он скачет. Интересно, где остальные? — Оба следили взглядом за движущейся точкой, пока она не исчезла.
— Дома, если хватило соображения вернуться, — сказал собеседник шофера. — Значит, и нам тоже пора.
— Пожалуй, — сказал шофер. — Вот оно, значит, как, Готри еще не задолжал ему жеребца.
— Пока еще нет. Не нравится он ей. После того дня она его ни разу больше не впустила в дом, а подружка моя, Берки, рассказывала, что однажды она даже ушла из гостей, потому что встретила там Готри.
— И здесь бы ему тоже не бывать, кабы не я, потому что она сказала, что если Блер пригласит сюда Готри, она ни за что не поедет. Делать нечего, опять я принялся накачивать Каллагена, и Каллаген стал ходить к нам каждый божий день и травить Блера жеребцом, чтобы тот пригласил Готри, потому что ее-то Блер привез бы сюда обязательно. — Шофер вылез из машины и зашел вперед к ручке. Его собеседник закурил еще одну сигарету. — Только Блеру тоже пока ничего не обломилось. Когда у женщины такие длинные волосы, то пока они подобраны в узел, ты еще можешь спать спокойно. Но если она их распустила — все, пиши пропало.
