таланты.
– Гулямчик устал, – мычал великан, и Муся махнул рукой.
– А шляться по ночам ты не устал? – спросил только.
Гулям не ответил, но поглядел на Мусю каким-то новым взглядом. Он уже несколько раз так глядел на него, и у Муси от этого взгляда всё холодело и булькало в желудке.
Муся замечал, что его голем уже сам, без приглашений, пытается по ночам улизнуть. Иногда Муся просыпался от толчков. Это значило, что голем ночевал неподалеку. Трехрожковая люстра покачивалась, с потолка сыпалась пыль. «Он таки сделает землетрясение», – шептал Муся, натягивал кальсоны и вставал.
Он зажигал свечу, чтобы не привлекать светом внимание с улицы, и перечитывал свои трактаты. Он искал ответ, но трактаты молчали. «Это всё местная глина, – который раз говорил себе Муся, задувая свечу. – Надо было вначале почитать… что-нибудь по почвоведению…»
Он засыпал, но ненадолго. Снова начинало качать, и Муся снова ворочался. Утром он вставал, готовил яйца и бутерброд и шел больной на службу, а ночью всё повторялось.
За пару дней похолодало, с соседней чинары слетали листья и катились по земле, как погремушки. А Муся всё думал.
Наклонившись, он отщипнул кусочек земли и растер меж пальцами.
Накануне Фира вывалила на Мусю целое ведро новостей.
Голем стал подкарауливать женщин, уже и замужних.
– Муся, ты чувствуешь, пахнет милицией?
– А что же вы теперь за ним толпой не приходите? – мрачно интересовался Муся.
– Муся, ты не знаешь богатого женского сердца? Разве женщине нужна только койка? А потом, он изменился. Вначале был как ребенок. А теперь – просто постельное животное, и точка.
– А кто, интересно, его таким сделал?
Фира делала вид, что не расслышала.
– Муся, улица пока терпит, но скоро это кончится несчастьем. Послушай, – Фира понизила голос, – а ты не можешь ему что-нибудь отпилить? Или хотя бы уменьшить…
– Фира! У меня тут не скульптурные мастерские. Я сам боюсь к нему подходить. Он смотрит так, что я боюсь даже ложиться спать. Допей свой чай, Фира, и иди, я буду думать.
И он садился на незаправленную койку и думал.
«Да, – думал он. – Это месть, месть этой земли. Месть нам, приехавшим сюда, со своими лозунгами, заводами и трамваями. С гордостью, которая лезет из нас, как вакса из тюбика. А что делает в таких случаях земля? Поднатужится и рождает богатыря. Здесь древняя, умная и по-своему хитрая земля. И вот нам результат. Не богатырь, а голем. Гулям. “Гулям” означает раб. А раб гораздо опасней богатыря».
Муся выдергивал волосок из уха и продолжал думать.
А может, земля здесь ни при чем?
«Да, – Муся стоял во дворе и глядел на сухие чинарные листья. – Мы забыли Бога. Пражские каббалисты о нем помнили, ой как помнили. Без этой памяти даже глиняного воробья никто из них не стал бы оживлять…»
На следующее утро пошел снег.
Вначале он таял и делал лужи, но к вечеру навалил так, что Муся с трудом открыл дверь. Муся надел калоши и вышел на воздух.
И увидел ее.
Он слышал по крикам и смеху, как дети ее лепили. Теперь она стояла, свежая, пышная, будто не в Ташкенте, а где-то среди хорошей украинской зимы его детства. На круглой ее голове был пестрый платок, а в лапу воткнута метла.
Муся подошел и провел по ее крепкому и холодному бедру.
И понял, что делать.
Через час оживленная Мусей снежная баба уже прогуливалась вперевалочку возле Мусиных окон. Прижавшись носом к холодному стеклу, Муся наблюдал. Вот фонарь осветил знакомую фигуру. Не найдя себе развлечений, голем возвращался на ночлег.
– Ну, давай, снегурочка, не подведи… – пробормотал Муся.
Голем застыл, потом игриво заурчал и двинулся на снежную бабу.
Муся стыдливо задернул занавеску. Дом слегка качнуло. Сильнее, еще сильнее. Муся нервно ходил по кухне.
Качка продолжалась всю ночь.
Раза три Муся отодвигал занавеску и глядел, щурясь, под окна. Последний раз снежная баба уже восседала сверху, не выпуская из лапы метлу. Голем что-то жалобно мычал из-под двигавшейся вверх-вниз белой туши.
Дом еще раз качнуло, и всё затихло.
Муся осторожно глянул в окно. Снежная баба враскоряку поднялась, отряхнулась от глиняной пыли и заковыляла на прежнее место. Муся налил себе воды и заснул.
– Муся, тебе грустно, – громко сказала Фира, подойдя сзади, как всегда, без предупреждения.
Муся стоял над кучей глины. С крыши бодро капало, снежная баба тоже подтаяла, остались три серых кругляша. Метла валялась в луже.
Фира закурила.
– Муся, тебе грустно, потому что он был тебе как сын. Просто он был не таким сыном, как тебе хотелось.
Муся поглядел на нее:
– Фира, ты говоришь, как один свихнувшийся венский доктор… забыл фамилию.
– Я говорю, Муся, как советская женщина.
– Дай лучше закурить, Фира.
Фира зашуршала пачкой.
– Ты всё хорошо придумал, Муся. Не зря ты мне когда-то так нравился. Если хочешь знать, я провела такую бессонную ночь у окна. Хорошо, что у меня был театральный бинокль.
«Бесстыдница», – подумал Муся. Фира почувствовала его мысль и обиделась.
– Муся, ты невозможный человек. – Она постояла еще немного и ушла.
Да. Муся собирался в дорогу. Вещей оказалось больше, чем он думал, что-то пришлось сжечь, выбросить и раздарить.
Он был беженец. Он и так тут засиделся, в этом чудном Ташкенте.
В фанерный чемоданчик легли счеты, пара кальсон и рубашек и курица, приготовленная Фирой. Каббалистических свитков не было, он сжег их вместе с другим хламом.
– Итак, куда же ты собрался? – спросила Фира.
– Искать Бога.
– Что это Он тебе вдруг понадобился?
Муся не ответил, а Фира больше не спрашивала, только курила и тихо напевала «тум-балалайку». И Муся тихо уехал.
Вскоре после его отъезда произошло настоящее землетрясение, почти весь бывший Мусин двор превратился в огромную груду глины, хорошо еще без жертв.
Но Фира на почве землетрясения слегка подвинулась. Она ходила и говорила, что это мстит душа нашего Гулямчика. И что, если бы был здесь наш мудрец Муся, он бы всё точно объяснил. Еще она жаловалась, что по ночам к ней приходят мужчины со свиными головами и плохо с ней обращаются. Но Муся уже не имел к этому никакого отношения. От Муси была тишина, Муся никому не писал, не звонил и не слал поздравительных телеграмм, и скоро о нем забыли. Потом забыли и о Фире, которую забрали родственники, и о других жителях улицы Ивлева, о глиняных домах, которые там стояли, и о глиняном великане, который эту улицу когда-то старательно подметал, да…
