сквозь летящие листья. – Когда оно, Рождество?
– Не слышу!
– Какого числа Рождество начинается?
– Я ваш гид по Парку, – улыбнулся, приземлившись. – Рождество? Рождество начинается поздней осенью, когда… так, посмотрите направо!
Они шли по лабиринту из стриженой листвы, гид вертел указкой.
– …Начинается оно, мои дорогие, поздней осенью, когда духи супермаркетов и ангелы розничной торговли особенно остро нуждаются в подношениях и ласковом шелесте пластиковых карточек. И мудрые Лифтеры древности, построив Башню… Так, теперь направо…
– Извините, но где направо? – остановилась Айко.
– Он нас не слышит, – Сатощи тоже остановился.
А гид всё шел вперед, размахивая указкой.
Они стояли, брошенные гидом, и смотрели направо. Вначале была видна только листва. Потом замерцало. Куст осветился изнутри, и Сатощи раздвинул ветви.
Стал виден пруд. Часть его была подо льдом, сквозь лед алели спины спящих карпов. Над прудом по мосту гуляли маленькие пешеходы в меховых платьях. Тут же, концами ветвей в лед, росли ивы; везде чувствовалась рука садовника: даже мох на каменном фонарике выглядел подстриженным. Дорожка вела в грот; по ней, передвигая замерзшие ступни, шли посетители. Каждый нес одну хризантему, а в руках самого старого была башенка из сахара.
Потом из-за ствола ивы вышел Санта и стал развешивать вокруг бумажные фонарики: на ветви ив, на лошадиное ухо. Заметив за прудом супругов, помахал им:
– Скоро Рождество, не так ли? – и замер, указывая на грот.
– Там, наверное, пьют чай, – прошептала Айко. – В древности всегда пили чай.
В положенное время они вернулись к лифту. Всё те же «опытные хранители Парка» выстроились прощаться с гостями и кидали им в спину сувениры: брелоки, какие-то пакетики – таков, если верить инструкции, был французский обычай. Некоторые пакетики Айко и Сатощи подбирали. Перед самым лифтом выскочил белый человек с бутылкой и аккуратно обрызгал супругов шампанским.
– Меня зовут Бонжур, – и просунул в щелку закрывающихся дверей визитную карточку.
Пространство лифта было в свертках, пакетах, всё стояло в беспорядке и падало. Между свертками пританцовывали и обкидывали друг друга цветной бумагой люди в масках.
– Какая удача, Танака-сан, что ошибку с вашим днем рождения удалось доказать!
– Да уж, Камэи-сан, натерпелся я ужаса. И еще детей мне изволили привести, чтобы показать, что это мои дети и хотят прощаться… Вы бы видели: ни одного настоящего японца. Я думаю, нам продолжают подкидывать детей из Недостроенных Башен… Вот что я думаю!
И влил в свой пластиковый рот остатки какой-то бутылочки.
Айко узнала: это было вино, которое прославлял утром Санта.
Вместо ответа Камэи бросила разноцветные бумажки и закричала:
– Джингл беллз, джингл беллз…
Рябили символы этажей, по полу катались пустые бутылки.
– Джингл ол дзе вэй! – откликнулись пассажиры.
Сатощи развернул один из французских пакетиков, из числа сувениров.
В нем был осколок стекла и записка.
Они снова на своем этаже, спиной к ушедшему лифту, лицом к мигающим деревьям.
– А здесь как будто землетрясения и не было, – сказала Айко, не двигаясь.
– Я тоже так думаю.
– Не могло же оно произойти только на том этаже…
– Оно могло произойти только с нами.
Держась за руки, они пошли по коридору.
Sous le pont Mirabeau coule la Seine
Et nos amours.
На следующий день Айко-сан получила нового мужа.
И забытые в Парке повязки.
Коза пришла
Нинке стало так хорошо, что даже голова немного заболела.
Но она отстранила от себя Ильдара, тоже замлевшего, и строго сказала:
– Пошли сперва поедим.
Ей хотелось, чтобы Ильдар оценил ее стряпню. Да и Маська шуршала у себя, надо было накормить ее, а потом выгнать гулять, часа на два. Нинка всё же чувствовала себя прежде всего матерью, а потом уже всем остальным.
Ильдар смешно вздохнул и послушно потопал на кухню. Нинка поправила на себе халатик и последовала туда же.
– Мась! – крикнула в сторону детской. – Обедать!
При входе на кухню Ильдар снова отловил Нинку и прижал к стене.
– Да подожди… – чуть оттолкнула его бедром и показала глазами на дверь, из которой должна была появиться Маська.
Ильдар сделал страдальческое лицо и сел на табурет. Нинка стала раскладывать свое фирменное жаркое. Ей нравились такие мужчины: горячие, но послушные. Салаты она нарезала заранее.
Маська вертела детский мобильник. Уселась, положила рядом с тарелкой.
– А руки? – поглядела Нинка.
Маська хмуро ушла в ванную.
– Послушная, – улыбнулся Ильдар и сжал под столом Нинкино колено.
Нинка хотела возразить, какая Маська «послушная», но не стала. Пусть так думает. Замуж за него не собиралась, но мало ли что из их любви получится.
Прислушалась к звуку воды.
– Купается она там, блин, что ли…
С этой станет, подумала. Нет, выключила, кажется.
– Ой, – Нинка бросилась к холодильнику, – забыла совсем!
Пошумев, достала бутыль и со стуком поставила на стол.
– Нам нельзя это, – виновато сказал Ильдар.
Мусульманин, наверное. Явилась Маська, вытирая об себя мокрые руки.
– А может, немного, за праздник? – Нинка погладила бутыль.
– Ну, если немного…
Ильдар разглядывал жаркое.
– Баранина, чистая баранина, – успокоила его. – Ну, за праздник!
– Мам, я тоже хочу чокнуться.
– Иди воды налей. Да, вон в ту.
– Самостоятельная, – снова похвалил Ильдар.
– Да, блин, такая самостоятельная – сил нет. И всё – где не просят. Повадилась кошек в дом притаскивать…
– Не кошек, а котят, – уточнила Мася, набирая воду.
– Еще лучше. А я их терпеть не могу!
Подняли рюмки.
Мася неловко чокнулась, чуть не разлила. Полную кружку себе набухала, уродка.
– Мам…
– Чё?
– А дядя Ильдар про козу знает?
– Какую? – Ильдар перестал жевать.
– В которую дядя Арсен со мной играл…
– Брат мой… двоюродный, – быстро нашлась Нинка. Потрепала Маську: – Фантазерка!
Показала ей незаметно кулак.
– Да, сейчас дети… такие, – сказал Ильдар.
– «Идет коза рогатая за малыми ребятами… Забодаю, забодаю!» – захихикала Маська. Поймав Нинкин взгляд, сникла.
– Это ж для совсем маленьких, – сказала Нинка, – а тебе вон сколько! Я в твоем возрасте… Так, это чё ты тут наковыряла? Наелась, что ли?
Мася кивнула.
– Ну, тогда это… иди погуляй.
– А торт?
– Хорошо, – потемнела Нинка. Достала, отрезала ей кусок побольше.
Жаркое остыло, на предложение освежить Ильдар помотал головой. И рюмку свою, когда Нинка за бутыль взялась, пальцем прикрыл. И от огурчика отказался. И вообще подавал признаки, что не за огурчиком сюда пришел. Нинка уже пару раз от его активных ног отодвигалась. Молодой…
– А можно я станцую? – Маська уже облизывала губы от крема.
– Потом, – сказала Нинка. – Потом и станцуешь нам, и… На танцы ее вожу.
– А можно дяде Ильдару рассказать, как у нас баба Юля умерла?
