* * *
24 января 1904 года началась русско-японская война… И вот уже через четыре дня Анна Николаевна пишет внучкам:
28 января 1904 года:
"Смутно, голубушка! На бульваре все прохожие с телеграммами в руках. Что будет, одному Богу известно. Все взоры обращены на Восток и нет другого разговора… Звонок! Коля с телеграммой в руках. Не объявляя войны японцы 26 в полночь предательски на подводных лодках подъехали к Порт-Артуру и потопили три наших крейсера. С нами Бог — война началась…
Коля вас обнимает. Не могу ничего писать".
31 января 1904 года:
"Из газет вы уже знаете, что Государь поздравил старший класс моряков мичманами без экзаменов. Наш Жорж мичман, его мечта осуществилась, он раньше времени на действительной службе… Ему достался жребий… Петербург! Признаюсь, все эти дни мы страшно тревожились. И ныне еще я не могла сомкнуть глаз целую ночь. А что делается на улице! Толпы народа стоят, выжидая известий и вырывая телеграммы друг у друга…
Тяжелое время мы переживаем родные… Спешите стать в ряды работающих на наше доблестное воинство… Вот время, когда русские женщины вырастают во весь свой рост!!! Верю, что вы бодро приметесь за живое дело. Увы, мне глаза изменяют. А то бы хотела я бежать в склад к Вел. Княгине Елизавете Федоровне и работать, работать…"
17 февраля 1904 года:
"… Сейчас прочла в газетах, что «Суворов», к которому прикомандирован Жорж, выходит с большой эскадрой в июле месяце. Наш моряк рвется на восток и не раз подавал прошения… Всполохнулась Русь, слилась в одно сердце и с кличем: с нами Бог! ринулась на дерзкого врага, нарушившего мир и попирающего Крест Христов…"
Эскадра была разбита. Жорж — молодой мичман Георгий Иванович Жуковский, которому только исполнился 21 год, геройски погиб в страшном бою на флагманским броненосце «Суворов». Назревали новые испытания…
Ноябрь 1905 года. Москва:
"…В Москве неспокойно. Начать с того — все газеты стали, университет потерял своего ректора князя Трубецкого. Завтра пребывает его тело из Петербурга. Технический закрыли. Фабрики одна за другой закрываются. В гимназиях не хотят учиться… Спокойно ли у Вас?"
В декабре в Москве началась всеобщая забастовка…
18 января 1906 года. Николай Егорович пишет в Киев сестре Вере:
"…Ты спрашиваешь про здоровье мамаши. Мамаша духом вполне бодрая, всем интересуется, читает каждый день газеты. Но силами немного ослабела. В церковь съездить очень трудно, гуляет только около ворот (с Петровной или горничной Катей)…"
4 декабря 1906 года. Николай Егорович — сестре Вере Егоровне в Киев:
"…Приезжала к нам Саша Заблоцкая. Она живет с Федотовой в деревне Федотовка Каширского уезда. Саша выглядит очень бодрой. Она говорит, что тихая деревенская жизнь доставляет ей удовольствие. Мамаша дала Саше прочитать Верочкин рассказ, и она сказала, что он написан с большим литературным талантом…"
Анне Николаевне было без малого уже 90 лет. Но она все так же деятельно заботилась о своей семье, не отставала от интересов своих внучек, трогательно пыталась хлопотать за них — искала для младшей Верочки поддержки на выбранном ею литературном поприще. И тетушка Александра Заблоцкая с легкой руки Анны Николаевны действительно немало помогала Верочке советом и делом. Это были ее последние благословения семье…
Осенью 1907 года Анна Николаевна заболела в Орехове воспалением легких. Надежд на ее выздоровление уже не было никаких. Но у Анны Николаевны был очень сильный организм и хорошая сиделка — внучка Верочка, бывшая при ней неотлучно.
Еще и еще потекли по-прежнему годы…
В феврале 1909 объявили о помолвке Верочки с Константином Николаевичем Подревским, тогда еще студентом киевского университета. 16 января 1911 года незабываемым празднованием отметили 40-летний юбилей деятельности Николая Егоровича. Это, как тогда говорили, был день Жуковского. Анна Николаевна, как обычно, устроившись на своем привычном месте в уголке дивана в их последнем доме на Мыльниковом переулке, слушала рассказы о торжественном чествовании ее любимого сына в Политехническом музее. В столовой накрывали праздничный стол, Петровна пекла пироги, из комнат слышались веселые голоса молодежи: Леночки, Кати Микулиной, студентов Николая Егоровича, по обыкновению забежавших вечером к Жуковским.
А летом позднее, чем обычно, на станцию Ундол был подан огромный заслуженный ореховский тарантас с пледами, подушками и тальмами. Орехово в последний раз встречало свою 94-летнюю хозяйку…
Молодежь ждала бабушку и Николая Егоровича у второго овражка. Долго сидели на горке, прислушивались, прикладывали ухо к земле, чтобы услышать топот копыт… Наконец тренькнули несколько раз вдали колокольцы и, наконец, перед встречающими явилась тройка и раскачивающийся тарантас. Анна Николаевна сидела зажмурив глаза, одной рукой придерживаясь за верх тарантаса, а другой — держа черный дорожный ридикюль.
В Орехове Анна Николаевна, как всегда еще прохаживалась, поддерживаемая Верочкой, по «проспекту», отдыхала на любимом пенышке березы.
В это лето в июле в Орехове случился пожар. Анна Николаевна выходила с иконой в руках… Николай Егорович подавал ведрами воду из пруда остальным, растянувшимся в цепочку. Пожар был потушен. Николай Егорович и Микулин помогли погорельцам и деньгами, и материалами.
А вначале весны 1912 года Анна Николаевна заболела. У нее было ползучее воспаление легких. Больше месяца она боролась с болезнью. Сознание было ясно до самых последних минут ее жизни. 2/15 апреля 1912 года она тихо скончалась. «Мамаша скончалась спокойно», — тихо сказа Николай Егорович приехавшим из Киева Микулиным. Он поклонился ей в землю: «Прощайте мамаша».
Похоронили Анну Николаевну на Глуховском кладбище на фамильном погосте Санницком рядом с ее дочерью Марией. Провожало Анну Николаевну в Москве множество профессоров и студентов. Хоронило в Орехове все ореховское крестьянство.
Последняя фотография Анны Николаевны Жуковской 1911 года. Последнее лето в Орехове.
Глава 4. Не смотри на спящего…
Не раз испытывала я что-то вроде досады, когда, вчитываясь в старинную переписку родных (как бы они меня-то сочли, — родной ли, близкой ли, своей ли? — это ведь еще вопрос. Велика разница между подлинником и реконструкцией, пускай и на старом фундаменте…), чуть ли не физически осязала я скрытые «за кадром» переписки пустоты… То, о чем не говорилось вовсе или упоминалось вскользь, как о чем-то несущественном и привычном, о чем и говорить не нужно, как о само собой разумеющемся и обыденном. А их-то, пустот этих, мне и надобно было. Мне казалось и сейчас кажется, что в этих мелких подробностях-пустотах и прячутся парадоксально вместе и сокровенное лицо времени (в минутах), и тайный ход к вечности.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
