До свидания, родные мои голубочки, Веренька и Катя (внучки: Вере — 4 года, Кате — 3. — прим. авт.). Скоро бабушка, Бог даст, приедет, досказывать Шпулечку и Мих. Иван. Топтыгина. Жду Олю и Машурочку (Оля — мать Жоржа и Машурочки, детей старшего сына Ивана. — прим. авт.).
Береги Веру, милый Саша. Голубчики вы мои, сей час напишите, как вы там здоровы! Сердце у меня не на месте. Жду вашего письма как манны Небесной. Что кухарка? Измучалась, голубушка, ты теперь? Хоть на Масляную бы теперь осталась…"
Это письмо было написано в начале 1889 года — после Святок. Мария Егоровна была уже очень тяжело больна. Лечение пробовали разное, меняли докторов, но улучшения не было. К концу года крайне измучились обе: и умирающая, но держащаяся молодцом, несмотря на страдания, Маша, и ухаживающая за ней Анна Николаевна. Сохранились несколько последних предсмертных писем Марии Егоровны и писем Анны Николаевны тех дней — младшей дочери Вере во Владимир и Орехово.
Анна Николаевна и Мария Егоровна Жуковские из Москвы во Владимир Вере Егоровне. Сначала — записочка Маши:
"…Очень меня радует, что ты хочешь приехать в Москву — я так часто вспоминаю тебя. Была у нас Оля (Ольга Гавриловна Жуковская — вторая жена Ивана Егоровича Жуковского, урожденная Новикова. Жила в Туле и в имении Новое Село под Тулой), такая она веселая и здоровая. Шелкового платья погоди присылать, если Бог даст, поправлюсь здоровьем, я его перешью, а покуда я хожу в капотиках, и как-то ничего не хочется себе заказывать. Что, милый Веренок помнит ли тетю, а родная Катя? Как часто я их вспоминаю. Прощай, дорогая, пиши мне. Саше кланяюсь".
Далее, вслед за Машей письмо Анны Николаевны:
"…Ели бы ты была здесь, все бы пошло как по маслу. Ты энергично повела бы лечение, и Маша была бы спасена. О чем-либо другом я не могу писать: вся я одна боль. Оля привозила тоже сестру. Ее энергия воодушевила Кожевникова и Склифосовского. Заказан корсет в 75 рублей бедной Любовь Гавриловне (Сестра Ольги Гавриловны была от роду горбата).
…Нам необходимо иметь весь ход Машиной болезни. Оля привозила к Кожевникову и объяснение Тульских докторов. Сижу одна. Машу уложила. Коля уехал на охоту — что-то вы теперь поделываете? детки с Божией милостию, почивают, а ты где? Беспокоит меня твое ухо! Милая Вера! Свези мое поминание в монастырь, отдай старичку 1 руб., вложи записку о здравии Марии в поминание и попроси каждодневно подавать за обедню. Этих денег хватает на поминание. Деньги я вышлю. Здесь я еще не знаю церквей. Еще раз целую тебя, помолись за нас".
Почти в одно и то же время с болезнью Маши пришла весть и о горькой кончине племянника Анны Николаевны, сына ее младшей сестры Серафима Петрова.
Анна Николаевна Жуковская 27 сентября 1889 года — дочери Вере Егоровне Микулиной во
"Дорогая Верочка!
Вчера мы были очень поражены вестью о смерти Серафима: бедняга умер как жил, в трактире купца Подрезова сидя на стуле. Никто и не заметил, что с ним? Весь день я ходила как помешанная. Жаль бедного. Прошу тебя всепокорно, послать няню в монастырь, чтобы каждый день его поминали (за упокой новопреставленного р. Б. Серафима). Дай ей два рубля, которые я по приезде отдам Саше. В Орехове все разъехались по праздникам — некого послать в Васильки…
У нас, дорогая, очень шумно — с 5-ти часов утра уже стучат, а пыли, пыли… скоро и праздник. Получили письмо от Коли. Коля не обещает наверно приехать. Ждут они министра.
Ныне поехали на Собинку. Стращают страшною жарою 4 часа, а подводы еще не приезжали. Печь почти сложили с большим трудом — кафелей недоставало. Молотить не принимались. Все в разъездах. Дверь к нашему неудовольствию прорезали. Думаю, что к Покрову успеют… Не знаю, как расплатиться, боюсь, будут приставать. За Сашей вышлем в понедельник на утренний поезд. До свидания. Целую милых деток, особенно Катюшки ласковой. Сего дня чудная погода, я гуляла в платье. Детки, верно, побегали по валу. Храни вас Господь.
Мама.
7 часов вечера 28 сентября"
Скорби, горести и испытания, выпавшие на долю ее братьев и сестер Стечкиных, для которых она всегда была вторая мать, казалось бы, переполняли ее жизнь через край. Но Анна Николаевна никогда не падала духом, не пригнетала окружающих тягостной мрачностью, стенаниями, напротив: страдания удивительным образом расширяли и укрепляли ее сердце, остававшееся всегда открытым жизни и многим другим людям. О том свидетельствуют письма Анны Николаевны, адресованные Марие Александровне Микулиной — из Москвы в Бердянск. Мария Александровна, Манечка, как ее звали в семье с детства (о ней немного уже было рассказано в первой части), была младшей сестрой Александра Александровича Микулина, мужа младшей дочери Анны Николаевны Веры Егоровны.
Несколько слов о Марии Александровне (автору сего повествования она приходится двоюродной прабабушкой, а я ей — правнучатой племянницей)… Еще со времен самого раннего ухаживания Александра Микулина за Верочкой, Жуковские взяли на себя трогательную опеку над его еще очень маленькой, рано осиротевшей сестрицей Манечкой: в то время Вера, будучи юной невестой, чуть ли не каждый день писала в Мариинский Институт благородных девиц, где Манечка воспитывалась. Эта трогательная и поучительная переписка, впрочем, как и история удивительного супружества Веры и Александра Микулиных, заслуживает отдельного рассказа — и он тоже впереди, — все письма Манечка сохранила в целости.
Сейчас же, вернемся к Анне Николаевне. Ведь она заботу о Манечке вполне могла предоставить своей дочери. Но нет, и сама Анна Николаевна никогда не оставляла Марию Александровну своим самым теплым и сердечным вниманием. Казалось бы, такая старая барыня, 85 лет, большая семья, заботы и горести, старческие немощи, но Манечку она не только не забывает, но и даже при некоторой ответной холодности или отстраненности Марии Александровны (раннее сиротство несомненно сказалось на душевном строе Марии Александровны. К тому же ей была свойственна типично Микулинская замкнутость и строгость) так и оставшейся одинокой, все-таки пытается хоть как-то согреть ее сердце, дать ей ощущение причастности к общей семейной жизни Жуковских и Микулиных.
18 сентября 1902 года
"Милая Мария Александровна!
Вот мы и опять в Москве и на той же квартере; застигнутые колонизациею. Ни выйти, ни пройти никуда нельзя. Целое лето нас мучила хозяйка, обещала к нашему приезду все отделать. И довела чуть не до зимы. Коля, кое-как проходит. А мне трудно. Гляди из окон и любуйся, как сейчас роят у твоего носа глубокие канавы. Поистине осадное положение!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
