- Пойдемте-ка, — приветливо сказала Нордвинд. — Я знаю здесь кое-кого из рыбаков, они варят превосходный чай, мы не должны лишать себя такого удовольствия.
Пока они шагали к прибрежным скалам, Нордвинд рассказывала им о королеве Моргаузе, единоутробной сестре короля Артура, родившей ему сына Мордреда. После смерти короля Лота, с которым она произвела на свет сира Гавейна и других блестящих рыцарей, она стала королевой Оркнейской и очень сдружилась с королевой Северного Уэльса Элайной, а также с феей Морганой, и все они втроем в хрустальной ладье сопровождали короля Артура на Авалон.
Рыбацкая таверна среди скал, куда Амариллис Лугоцвет и Альпинокс вошли следом за Нордвинд, походила на каменный улей.
— Хеллоу! — приветствовал их Том, чаевар, стоявший возле кипящего чайника. Остальные рыбаки, бывшие в таверне, тоже сказали: «Хеллоу», но никто даже головы не поднял, словно их здесь ждали, как завсегдатаев, которые приходят точно в установленное время, минута в минуту, чтобы выпить привычную чашку чая.
— Немного печенья? — спросил Том, принеся им чай, сахар и молоко.
— От здешнего воздуха сосет под ложечкой, — отвечала Нордвинд. — Тащи все, что у тебя есть.
Они так дружно набросились на свежее печенье, что хруст был слышен на весь зал.
Порой, правда, можно было заметить, как то один, то другой рыбак, взглянув на них украдкой, делает под столом какие-то едва уловимые знаки, по всей видимости, адресованные Нордвинд.
— Улов-то в нынешнем году, наверное, хороший? — словно мимоходом спросила Нордвинд.
Но Том, казалось, только этого вопроса и ждал.
— Хороший? — отозвался он и словоохотливо продолжал: — Что значит «хороший»? Мы работаем до седьмого пота. Если непогода раньше срока не погонит наши флотилии с севера, тогда только можно будет надеяться на хороший улов. Но миледи ведь и сами знают.
— Я посмотрю, что можно будет сделать, — засмеявшись, сказала Нордвинд. — От меня одной дело теперь уже не зависит.
— Спасибо, — ответил Том, — что вы обещаете за этим приглядеть.
— Где те времена, — шепотом обратилась Нордвинд к Амариллис Лугоцвет и Альпиноксу, — когда все это было всецело в моей власти! Иногда меня мучает мысль, что я, быть может, мало об этом пекусь. Боюсь, что впредь мне придется поискать какие-нибудь новые средства.
— При тех лодках, какими вы пользуетесь теперь, — напоследок крикнула она Тому через плечо, — нечего удивляться, что все идет шиворот-навыворот.
Само собой разумеется, что, когда Альпинокс хотел расплатиться, Том денег взять не пожелал.
— Оставьте, пожалуйста, — сказала ему Нордвинд. — Они сочтут недобрым предзнаменованием, если мы не примем их угощения.
— Миледи про нас не забудут, верно? — сказал Том, провожая Нордвинд до дверей. — Новые лодки ведь тоже бессильны против шторма и льдов.
— Я подумаю, — ответила Нордвинд и при этом так сильно дохнула, что Том вздрогнул и прикрыл уши руками, словно защищая их от холодного ветра.
— Никак не пойму, почему ты не живешь здесь постоянно, — сказала Амариллис Лугоцвет, когда они опять стоили на пустоши.
— Сама не знаю, — с улыбкой ответила Нордвинд. — Здесь я могла бы снова стать самой собой, и тем не менее я остаюсь в городе. С тех пор как мир обошла история про меня и про сына кучера, рассказанная небезызвестным мистером Макдональдом[3], меня непреодолимо тянет в тот город, где все началось. Я, так сказать, подпала под власть своей собственной истории.
И вот большая птица, составленная из них троих, снова взмыла в воздух, на сей раз не так легко, словно поглощенная ими чужанская еда повлияла на их летучесть.
Когда они пересекали Ферт-оф-Форт, уже начало смеркаться, но чем больше они забирали к югу, тем теплей и ласковей становился воздух, а потому они не спеша, преспокойно следовали по маршруту, обозначенному скоплениями светящихся точек — населенными пунктами чужан, все более частыми и приветливо мигавшими им снизу. И когда они приземлились на крыше двадцатичетырехэтажного дома, в маленьком садике, прилегавшем к квартире Нордвинд, то все трое испытывали легкое сожаление оттого, что их полет окончен.
Карликовые сосны, диковинные кустарники, мхи и лишайники покрывали голый каменный пол маленькой террасы такой густой порослью, будто все летевшие по воздуху пылинки понемногу осели здесь, превратясь в слой земли, откуда растения, овеваемые прохладным дыханием Нордвинд и орошаемые лондонской водопроводной водой, теперь черпали жизненные соки. Альпиноксу этот садик очень напоминал флору Гималаев, и Нордвинд согласилась, что некоторые семена она, возможно, подхватила на лету в тех краях, когда совершала свои дальние путешествия. Но более вероятным ей все же казалось, что семена занесло сюда из какого-нибудь декоративного садика, которые так любят разводить британцы.
— А может, с Оркнейских островов, — засмеялась она и сняла с плеча какое-то оперенное семя, упавшее на нее во время их прогулки по воздуху. Она бережно опустила его на уже заросшую землю и сказала: — Хотела бы я знать, приживется оно здесь или нет.
Сама квартира была просторная, но холодная; пожалуй, ее трудно было бы назвать уютной, если бы не разложенные везде и повсюду шкуры зверей — полярных медведей, песцов и лосей. Нордвинд предложила Альпиноксу и Амариллис Лугоцвет устраиваться поудобней, а сама пошла готовить для них угощение — холодное мясо, салат и эль.
И вот они сидели при свете толстых свечей, горевших в канделябрах из резной кости, и слушали пение молодого ирландца, который жил этажом ниже и каждый день в это время занимался вокальными упражнениями — пел, словно бард, длинные баллады. Нордвинд пробуравила в полу крошечную дырочку, прикрыв ее от нескромного взгляда только лишайниками, чтобы лучше слышать пение. Альпиноксу и Амариллис Лугоцвет музыка тоже пришлась по вкусу. Чем дольше они прислушивались, тем глубже погружались в размышления, особенно Амариллис: по ее лицу словно пробегали томительные желанья, мятущиеся в огне свечей.
— Ты не раздумала ехать на Авалон? — спросила Нордвинд подругу, когда пение смолкло, и поставила на стол бутылку темно-красного вина с затонувшего корабля. Она нашла ее на берегу Северного моря, недалеко от Скарборо.
— У меня по этой стране душа изныла, — прошептала Амариллис Лугоцвет. Альпинокс насторожился: он никогда еще не видел фею Нарциссов такой взволнованной.
— Тогда тебе, наверное, надо ехать, — сказала Нордвинд. — Завтра мы можем с тобой полететь в Уэльс и в бухте Кармартен подождать хрустальную ладью.
— А почему бы нам не полететь тотчас же? — спросил Альпинокс, которому прогулка на Оркнейские острова понравилась чрезвычайно.
— И сама не знаю, почему так устроено, — задумчиво ответила Нордвинд, — но до Авалона можно добраться только в хрустальной ладье.
— Хрустальная ладья, — сказала Амариллис Лугоцвет. — Я даже вспомнила заклятье, которым можно ее вызвать.
— Это значит, что ты действительно должна туда ехать.
— Да, — прошептала Амариллис, — должна, должна, должна.
Они постелили себе, каждый в отдельной комнате; благодаря густому красному вину с затонувшего корабля заснули быстро и не просыпались до самого утра.
Их не разбудил даже гул самолетов, который здесь, на такой высоте, заменял уличный шум, и когда все трое, примерно в одно и то же время, открыли глаза навстречу новому дню, Амариллис Лугоцвет — ее уже охватила дорожная лихорадка — первая побежала на кухню приготовить кофе и чай, при этом еще распевая во весь голос. Словно пение того молодого ирландца пробудило в ней самой напевы и мелодии, давным-давно канувшие на дно ее души и теперь с неодолимой силой рвавшиеся наружу.
— А я и не знал, что у вас такой прекрасный голос, — одобрительно сказал Альпинокс. — Я уж думал, что Прозрачная хоть в этом вас превосходит. Однако, как я слышу, дело обстоит вовсе не так. — И он лукаво усмехнулся.
Амариллис Лугоцвет пока еще не настолько отдалилась от него, чтобы оставить подобную колкость без ответа.
— Да уж конечно, — заявила она. — Я ведь не сижу по ночам на утесах и не заманиваю своим пением безрассудно-отважных юношей, — не вижу смысла портить свой голос из таких низменных побуждений. Если я пою, то для собственного удовольствия, а не ради каких-то побочных целей и не из корысти.
Нордвинд с интересом прислушивалась — разговор явно ее забавлял, — и вдруг залилась звонким смехом.
— Мне думается, — обратилась она к Амариллис, — ты испытываешь к этой Прозрачной те же чувства, что я к русалкам Атлантики. Никак они не оставят свою манеру высовываться из воды и выставлять напоказ обнаженную грудь, а уж что они выделывают голосом, так это просто неописуемо — впору пожалеть чужан, которым приходится их слушать.
