Савицкий далее пишет: «Немец Мандт — гомеопат, любимый царем лейб-медик, которого народная молва обвинила в гибели (отравлении) императора, вынужденный спасаться бегством за границу, так мне поведал о его последних минутах:
«После получения депеши о поражении под Евпаторией вызвал меня к себе Николай I и заявил:
— Был ты мне всегда преданным, и потому хочу с тобою говорить доверительно — ход войны раскрыл ошибочность всей моей внешней политики, но я не имею ни сил, ни желания измениться и пойти иной дорогой, это противоречило бы моим убеждениям. Пусть мой сын после моей смерти совершит этот поворот. Ему это сделать будет легче, столковавшись с неприятелем.
— Ваше Величество, — отвечал я ему. — Всевышний дал Вам крепкое здоровье, и у Вас есть и силы и время, чтобы поправить дела.
— Нет, исправить дела к лучшему я не в состоянии и должен сойти со сцены, с тем и вызвал тебя, чтоб попросить помочь мне. Дай мне яд, который бы позволил расстаться с жизнью без лишних страданий, достаточно быстро, но не внезапно (чтобы не вызвать кривотолков).
— Ваше Величество, выполнить Ваше повеление мне запрещают и профессия и совесть.
— Если не исполнишь этого, я найду возможным исполнить намеченное, ты знаешь меня, вопреки всему, любой ценой, но в твоих силах избавить меня от излишних мук. Поэтому повелеваю и прошу тебя во имя твоей преданности выполнить мою последнюю волю.
— Если воля Вашего Величества неизменна, я исполню ее, но позвольте все же поставить в известность о том Государя-Наследника, ибо меня как Вашего личного врача неминуемо обвинят в отравлении.
— Быть по сему, но вначале дай мне яд».
Свидетельство Савицкого уникально. Оно совпадает с вышеприведенными косвенными данными, но новым светом освещает их, существенно дополняет и окончательно снимает сомнения.
«Было это 3 марта 1855 года (по н. ст.), — продолжает Савицкий, — Александр, узнав о случившемся, поспешил к отцу, рухнул к нему в ноги, обливался слезами. Врач оставил сына наедине с отцом. О чем они говорили, что порешили, осталось между ними. Вскоре Александр, в слезах, опечаленный, вышел из кабинета отца.
А Николай I слег и уже не встал более.
В ту же ночь во дворце узнали, что царь тяжко занемог. Вызвали придворных лекарей на консилиум, признаки отравления были так явны, что врачи отказались подписать заготовленный заранее бюллетень о болезни. Тогда обратились к Наследнику и по его повелению придворные врачи скрепили своими подписями бюллетень, отослали его Военному министру. Так в полночь высшие сановники империи были осведомлены, что всемогущий, едва ли не бессмертный повелитель уже одной ногою в гробу».
Дальнейшее нам уже известно из ранее опубликованных материалов. Императора срочно соборовали, внесли соответствующие записи в камер-фурьерский журнал задним числом, придав невинной простуде видимость неизлечимого недуга…
Обо всем случившемся, а главное — о беседе с императором и его приказе лейб-медик Мандт написал позже брошюру и хотел издать ее в Дрездене, но московское правительство, узнав о его намерении, пригрозило лишением весьма солидной пенсии, если он немедленно не уничтожит написанное. Мандт выполнил это требование, но опасаясь быть обвиненным в отравлении венценосного пациента, рассказал во всех подробностях о случившемся избранному кругу заинтересованных лиц, Савицкий был одним из них.
«Утром, когда Николай еще лежал в своем кабинете, — свидетельствует Савицкий, — я пошел взглянуть на него. Страшилище всех европейских народов покоилось на ложе своем, прикрытое одеялом и старым военным плащом, вместо халата долго служившим хозяину. Над кроватью висел портрет рано умершей дочери Александры Николаевны, которую усопший очень любил, облаченной в гусарский мундир. Николай даже женскую прелесть без мундира не воспринимал.
В глубине кабинета стоял стол, заваленный бумагами, рапортами, схемами. В углу стояло несколько карабинов, которыми в свободное время тешился император. На столах, этажерках, консолях стояли статуэтки из папье-маше, изображающие солдат разных полков, на стенах висели рисунки мундиров, введенных царем в армию. У кровати сидел ген. Сухозанет и вытирал платком свои сухие глаза. Заявил мне, что дни и часы неотступно находится у тела императора без еды и воды, хотя при жизни и не любил покойного. На суровом лице усопшего выступили желтые, синие, фиолетовые пятна. Уста были приоткрыты, видны были редкие зубы. Черты лица, сведенного судорогой, свидетельствовали, что император умирал в сильных мучениях.
Александр ужаснулся, увидя отца таким обезображенным, и вызвал двух медиков — профессоров Медико-хирургической академии, повелел им любым путем убрать все признаки отравления, чтобы в надлежащем виде выставить через четыре дня тело для всеобщего прощания согласно традиции и протоколу. Ведь все эти фатальные признаки неопровержимо подтвердили бы молву, уже гулявшую по столице, об отравлении императора.
Последней волей Николая I был запрет на вскрытие и бальзамирование его тела, он опасался, что вскрытие откроет тайну его смерти, которую хотел унести с собой в могилу.
Два ученых, вызванных, чтобы скрыть подлинную причину смерти, буквально перекрасили, подретушировали лицо и его надлежащим образом обработали и уложили в гроб. Исследованный ими новый способ бальзамирования тела не был еще отработан должным образом и не предотвратил быстрое разложение тела; тогда обложили последнее ароматическими травами, чтобы заглушить зловонье».
Из Зимнего дворца тело покойного надлежало перевезти в Петропавловскую крепость, в царскую усыпальницу. Войска шпалерами встали от Зимнего до Петропавловки, и между стройными рядами застывших гвардейских полков двинулась в путь траурная процессия.
Во главе процессии шел царский двор, за ним — старший генералитет с ассистентами, неся на подушках короны и ордена, полученные едва ли не от всех европейских монархов, затем целая армия священников и катафалк, за которым шествовал молодой император с братьями своими, герольды, солдаты, одетые в древние мундиры. Идущая во главе процессии раззолоченная толпа держалась в высшей степени неприлично, мало того что всю дорогу в ней не прекращался говор и смешки, курили сигары и папироски, вызывая тем возмущение у сгрудившихся по обочинам улиц простолюдинов.
По отбытии императора из крепости начался воистину театральный разъезд. После рукопожатий и пожеланий, которыми обменивались разъезжающие, храм опустел, в нем осталось лишь смердящее тело покойного да гвардейский караул.
Четыре дня продолжались траурные богослужения, поутру и вечером повторялись одни и те же сцены, на пятый день гроб с пением «Вечная память» водрузили рядом с гробницей Петра III и Екатерины II.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
