– Очень ловко вы поделили между собой Верхнюю Силезию, – иронично заметил Сестшенец. – Ловко, бойко и с размахом. Табор, Волошек, Корыбутович уже и шкуру медведя поделили. А где интерес Польской Короны?
– Так уж за этот интерес у вас душа болит? – с не меньшей иронией спросил Бедржих. – Так уж о нем заботитесь?
– Трудно будет реализовать ваши замыслы, если Польша их не поддержит. Будут ли польские интересы поддерживаться?
– Трудно определить, – согласился Бедржих. – Потому что с Польшей та же проблема, что и всегда: неизвестно, что это и кто это. Ягелло? Сыновья Ягеллы? Сонька Гольшанская? Витольд? Епископ Збышко Олесницкий? Шафранцы? В Польше каждый, кто у власти, имеет свои собственные, частные интересы и неизменно собственный интерес называет благом отчизны, так у вас извечно было, и так во веки веков будет. Вы спрашиваете, пан Корнич, где интерес Польской Короны. А я спрашиваю: чей именно интерес вы имеете ввиду?
Сестшенец фыркнул, натянул поводья своего коня.
– Пан Бедржих! Мы всего лишь посланцы на службе значительных персон, эскорт важных государственных деятелей. Наше дело эскортировать. А дела по-настоящему важные государственные деятели едут обсуждать с государственными деятелями.
– О том, что произошло в Луцке, – ответил Бедржих, – известно не только деятелям. И не только они видят, что сейчас в Польше творится. Епископ Олесницкий преследует польских гуситов, толкает Ягеллу к походу на Чехию. Витольд скоро коронуется на короля Литвы…
– Коронации не будет, – вмешался Рейневан. – Можете мне верить.
– Естественно, что нет. – Сестшенец посмотрел на него пронзительно. – Папа не допустит. А может, вы что-то другое имели ввиду?
– Не имел, – заверил вместо Рейневана Бедржих. – А я, уважаемые господа, так до сих пор и не знаю, от чьего имени едут в Чехию те значительные персоны, на встречу с которыми мы направляемся в Затор. И которым мы должны будем служить эскортом.
– Едут от имени Польского Королевства, – нахмурил темные брови Спитек из Мельштына. – Это я вам заявляю. Думайте, что хотите, но Польша одна, а ее благо – превыше всего. Если с королями, князьями, епископами – хорошо. Но если надо, то и несмотря на королей и епископов.
– Несмотря? – Бедржих улыбнулся уголками губ. – Это вроде сигнала к бунту, пан Мельштынский. Бунт у вас в голове?
– Нет, не бунт. Конфедерация. Щит, приют, святыня золотой свободы нашей.[155] Привилегии нашего рыцарского сословия. Для того, чтобы положить конец ошибочному курсу общего дела или превышению власти, будь то королевской или церковной, чтобы удержать порядок в королевстве с плохим правлением, где тормозится прогресс либо просто толкают к погибели, необходимы срочные меры. Эффективные. Боевые. Потому что бывает зло, которое доходит до крайности, и тогда крайне требуется срочное лекарство, чтобы его, как бы то ни было, вылечить. Как бы то ни было. Даже мечом.
– Прозвучало серьезно.
– Знаю.
– Господа, – Шарлей привстал в стременах. – За рекою – пшчинская земля.
– Мы должны быть бдительными, – сказал Бедржих. – Тут рьяно охотятся на гуситов и их союзников. Вдова на Пшчине щедро за схваченных платит.
– Она всё еще вдова? – удивился Сестшенец. – Судачили, что вышла за Пшемка Опавского.
– Пшемко, – сказал проповедник, – размышлял над женитьбой. Во-первых, благодаря браку с вдовой он присоединил бы пшчинский надел к Опаве. Во-вторых, вдовушка – великолепный экземпляр бабенки, не самой молодой, правда, но здоровой и сладострастной литвинки. Кто знает, может, именно старый Пшемко этого и испугался, что в постели не справится. Как бы там ни было, но в жены он взял себе какую-то боснийку, а вдова осталась на Пшчине вдовой. Но сплетни ходили так упорно, что многие ее уже просто видели женой Пшемка. А поскольку боснийку тоже случайно зовут Хеленой, то некоторые и путают.
– Хелена из Пшчины, – уточнил Рейневан, – это родная сестра Сигизмунда Корыбута?
– Именно так, – подтвердил Спитек. – Дочь Димитрия Корыбута Ольгердовича. Племянница короля Ягеллы.
– Племянница или нет, – оборвал резко Бедржих, – но остерегаться ее мы должна, как дьявола. Вперед, ходу! Чем быстрее удалимся от Пшчины, тем лучше.
– Справимся, – чмокнул вороному Шарлей. – До сих пор шло нам, как по маслу.
Он погорячился.
* * *
– Господин! – закричал один из моравцев, выставленных в дозор за изгородью корчмы, в которой они остановились, чтобы приобрести фураж. – Господин! кто-то едет!
– Вооруженные! – объявил второй. – Около дюжины коней…
– Собраться, оружие наготове, – скомандовал Бедржих. – Сохранять спокойствие, может, пройдут мимо.
Сестшенец отцепил от седла тяжелый чекан,[156] засунул черенок сзади за пояс. Спитек подтянул рукоять меча поближе к руке, но прикрыл оружие плащом. Моравцы поспешно отвязывали коней от коновязи. Самсон закрыл дверь корчмы и оперся на нее.
Шарлей схватил Рейневана за плечо.
– Возьми это.
Врученное ему оружие было арбалетом. Охотничьим, с красивой интарсией[157] на прикладе. Со стальным лучищем, но довольно легким. Натягивался немецким воротком, зубчатой рейкой.
На тракте зацокали копыта, заржал конь, в шеренге кривых верб показался отряд из тринадцати вооруженных, шагом направляющихся в сторону Пшчины.
– Пройдут, – пробормотал Бедржих, – или не пройдут?
Не прошли. Въехали на майдан. Сразу можно было сообразить, что это не обычные кнехты, обмундирование и оружие указывали, что это наемники. Рейневан заметил, что они ведут пленного. Возле одного из коней, на веревке, соединяющей связанные руки с лукой седла, бежал трусцой человек.
Командир разъезда, усатый и с тонким лицом, смерил Бедржиха и компанию злым взглядом. Пленник возле коня отвернулся. А Рейневан непроизвольно открыл рот.
Пленником был Бруно Шиллинг. Черный Всадник, ренегат, дезертир из Роты Смерти.
Он сразу узнал Рейневана. В его глазах запылал огонь, злой огонь, лицо его напряглось и скорчило такую гримасу, какую Рейневан не видел у него раньше, ни разу, ни во время путешествия над Ользой, ни во время шести дней допросов в Совиньце. Он сразу понял, чту эта гримаса означает.
– Это гуситы! – закричал Шиллинг, дергая веревкой. – Они! Эти люди! Это гуситы! Чешские шпионы! Эй! Вы что, не слышите, что я говорю?
– Чего? – грубо спросил командир разъезда. – Ну, что там?
– Это гуситские шпионы! – Шиллинг даже оплевал себя. – Точно, я их знаю. Меня вы связали, хоть я и невиновен. А это настоящие преступники. Арестуйте их! Закуйте в кандалы!
Спитек из Мельштына побледнел и сжал зубы, рука Сестшенца мгновенно потянулась к рукояти. Бедржих глазами подал сигнал своим моравцам.
Шарлей снял шапку, вышел вперед.
– Ну и хитрюга же, – сказал он весело. – Языкастого злодея вы поймали, господа военные, что и говорить! Чтобы спасти собственную шкуру, он берется других очернять. Дайте-ка вы ему там в Пшчине батогов, господин офицер, не поскупитесь на удары такому сыну! Пусть знает, как клеветникам бывает!
– А вы, – рявкнул усатый, – кто такие?
– Мы купцы из Эльблонга, – спокойно заявил Бедржих из Стражницы. – Возвращаемся из Венгрии…
– Из вас такие купцы, как из нас монашки.
– Ручаюсь…
– Врет! – крикнул Шиллинг. – Это гусит!
– Закрой пасть, – сказал усатый. – Вам же, милостивые государи, придется, однако, с нами в Пшчину потрудиться, там уж начальство разберется, кто вы такие, купцы или лжекупцы. Петцольд, Младота, с коней, перетрусите им вьюки и короба. И отберите оружие.
– Господин начальник, – Бедржих легко отодвинул полу плаща, многозначительно похлопал висящую на поясе пузатую мошну. – А может, как-то договоримся?
Усатый направил коня ближе, посмотрел на них сверху. После чего скривил худую рожу в горделивой ухмылке.
– В Пшчине, – процедил он, – за еретиков лучше платят. А раз взятку даешь, значит ты настоящий еретик. Пойдешь в путы. А твой никчемный мешок и так будет наш.
– Бог свидетель, – пожал плечами проповедник, – что я не хотел этого.
– Чего ты не хотел?
– Этого.
Бедржих схватил брошенный ему арбалет, плавно подставил приклад к щеке. Звякнула тетива, болт, выпущенный с близкого расстояния, смел усатого с коня.
– Бей!
Спитек из Мельштына рубанул одного из солдат мечом, Сестшенец набросился на остальных, рубя и коля попеременно мечом и чеканом. Наемники кинулись на них с криком, наставив копья и размахивая топорами. Трое упало с коней, сраженные болтами из арбалетов моравцев и польских оруженосцев, четвертый бултыхнулся в лужу от стрелы Шарлея. Остальные набросились на них с боевыми криками. И тогда ударил Самсон.
Великан схватил скамью, сделанную из разпиленного пополам ствола, поднял ее, как будто она ничего не весила, хотя она весила. И как циклоп Полифем метал скалы в корабль Одиссея, так Самсон Медок метнул скамью в конных пшчинских наемников. С лучшим, чем у Полифема, результатом. Произведя страшный погром среди людей и животных.
