Рейневан, ловко лавируя в бою, бросился к Шиллингу. И увидел что-то невероятное. Ренегат уцепился за куртку всадника, который его вел, стянул его на землю. Всадник, огромный мужик, не дал себя повалить, оттолкнул Шиллинга и ударил его ножом. Шиллинг увернулся от удара легким оборотом и наклонением корпуса, резким движением плеча перегнул руку солдата, сильно ударил вперед, загоняя атакующему собственный нож в горло. Молниеносно разрезал путы на запястьях об висящий около седла топор, вскочил в седло, пустил коня в галоп.
И убежал бы, если бы не охотничий арбалет с немецким воротком, сделанный в Нюрнберге, экспортированный в Краков, привезенный в Моравию, в Одры, где Шарлей приобрел его у польского контрабандиста оружием за вполне невысокую цену – четыре венгерских дуката. Рейневан положил ложе на изгородь, спокойно прицелился и выстрелил. Конь, получивший болтом в зад, завизжал и дико дернулся, Шиллинг вылетел из седла, как из пращи, и погрузился в кучу мокрых опилок. Рейневан бросился к нему с вытащенным из штанины ножом. Ренегат подскочил, как кот, блеснул собственным лезвием. Они сошлись в серии выпадов, уколов и ударов. Шиллинг неожиданно кольнул с выпада, подскочил, растопыренными пальцами левой руки целясь в глаза. Рейневан спас глаза, отведя голову уклоном, отскочил от размашистого удара. Второй удар парировал клинком, аж искры пошли. Шиллинг дал пинка, одновременно нанося удар ножом сверху. Рейневан успел закрыться, но это был финт. Ренегат повернул нож в ладони и рубанул его по ляжке. От пронзительной боли Рейневан на мгновение растерялся. Шиллингу этого было достаточно. Он замахнулся в плавном обороте и резанул его по плечу.
– В феврале, – зашипел он, сгорбившись, – ты остался жить, потому что я был болен. Но я уже выздоровел.
– Сейчас снова заболеешь.
– Тогда я только ухо тебе надрезал. Сейчас пущу кровь, как свинье. Как твоему брату.
Они бросились друг на друга, рубя и коля. Рейневан парировал коварный укол, ударил Шиллинга локтем в лицо, добавил с оборота кулаком, дал пинка в голень, перевернул нож и нанес удар сверху, со всей силы. Хрустнуло, лезвие вошло по самую гарду. Ренегат дернулся, отскочил. Посмотрел на торчащую из ключицы рукоятку. Схватил ее, одним плавным движением вытащил нож из раны. И отбросил за себя.
– Совсем не болело, ха-ха – сказал он весело. – А сейчас я потроха из тебя выпущу. Вытяну из тебя кишки и обмотаю вокруг шеи. И так оставлю.
Рейневан попятился, споткнулся, упал. Шиллинг бросился с торжествующим криком. Шарлей вырос, как из-под земли и резко полоснул его фальшьоном по животу. Ренегат закашлялся, посмотрел на хлещущую кровь, поднял нож. Шарлей рубанул его еще раз, в этот раз по правому плечу. Кровь брызнула на сажень вверх, Шиллинг упал на колени, но нож не выпустил. Шарлей рубанул еще раз. И еще раз. После второго раза ренегат упал. После третьего перестал двигаться вообще.
– Terra sit ei levis, – сказал Бедржих, осеняя себя крестом. – Да будет земля ему и так далее. Даже боюсь спрашивать… Вы его знали?
– Случайное знакомство, – ответил Шарлей, вытирая черенок.
– И уже неактуальное, – добавил Рейневан. – Мы вычеркиваем его из списка знакомых. Благодарю тебя, Шарлей. Мой брат с того света тоже тебя благодарит.
– Так или эдак, – Бедржих скривился, рассматривая покалеченную ладонь, – не кто иной, как этот ваш знакомый имеет на совести пшчинских воинов, преждевременные остатки которых сейчас топят в навозной жиже. Если бы не он, мы отбрехались бы без драки. Сейчас нам надо отсюда делать ноги, причем резво. Медик, можешь перевязать мне руку?
– Одну минуту, – Рейневан стянул курточку и пропитанную кровью рубашку. – Потерпи еще. Я только возьму иголку с ниткой. Мне надо у себя пару мест зашить.
Они ехали, не щадя коней. Рейневан не был единственным, кого зашили и кто сейчас ежился в седле, шипя и поругиваясь. Легкую рану в бедро получил в бою с пшчинскими наемниками Спитек из Мельштына, один из моравцев получил по ребрам, достаточно сильно досталось по лбу оруженосцу Сестшенца. Однако все держались в седлах. Поохивали, постанывали, но темп не сбавляли.
– Бедржих? Как твоя рука?
– Мелочи. Я просил сделать перевязку, чтобы не запятнать кровью штаны. Это новые штаны.
– Ты уже был когда-нибудь ранен? Железом?
– Под Бжецлавом, в двадцать шестом, венгерским копьем в голень. Почему спрашиваешь?
– Так просто.
– Шиллинг… – решил затронуть больной вопрос Рейневан. – Если Шиллинг оказался тут, значит он сбежал из тюрьмы. А это может означать… Может означать, что Горн…
– Нет, – тут же оборвал демерит. – Не верю. Горн не дал бы захватить себя неожиданно. Хотя…
– Надо будет проверить, – закончил Рейневан. – Загляним в Совинец. Сразу же после того, как вернемся в Одры.
– Это уже недолго, – спокойно сказал Самсон Медок. – Три, максимум четыре дня.
– Самсон?
– Наш командир опять изменил направление. Около часа он ведет нас на юг. Прямехенько в Моравским воротом. С минуты на минуту увидим Скочов.
Рейневан очень грязно выругался.
* * *
– Так точно, признаюсь, – резко атакованный Бедржих даже глазом не моргнул. – Я преднамеренно ввел вас в заблуждение. Я никогда не намеревался ехать в Затор.
– Очередная проверка, – проворчал Рейневан, – моей лояльности? Да? Знаю, что да.
– Если знаешь, зачем спрашиваешь?
В поросшем толстым слоем ряски лесном болоте квакали, облапившись, тысячи лягушек.
– Надо признать, – сказал Самсон, – что ты умеешь действовать на нервы, Бедржих. Имеешь в этом деле незаурядные способности. В этот раз тебе удалось рассердить даже такого спокойного человека, как я. И набил бы я тебе морду, как пить дать, если б не стыд перед иностранцами.
– А я, – процедил иностранец Сестшенец, – почувствовал себя особенно обиженным вашим плутовством. Ваше счастье, милостивый сударь, что вас платье священника защищает. В противном случае я бы научил вас дисциплине на дуэли. И кости посчитал бы.
– Там, в Заторе, – с жаром вмешался Спитек из Мельштына, – ожидают пан Шафранец и пан из Орлова! Мы должны были везти их в Моравию и охранять в пути! Гейтман Прокоп обещал польскому посольству сопровождение и эскорт. Мы же дали рыцарское слово…
– Пан краковский подкоморий, – Бедржих сплел руки на груди, – и пан коронный подканцлерий уже в пути на Одры, и скорее всего будут там раньше, чем мы. Сопровождают их надежные люди, а охрана им не нужна. Сейчас, когда Ян из Краваж перешел на сторону Чаши и союзничает с Табором, дороги там безопасные. Так что хватит этой болтовни, господа. По коням и в путь!
– Может, у вас, чехов, – заскрежетал зубами Миколай Корнич Сестшенец, – такая мода, чтобы опоясанных рыцарей обманом кормить, окольными путями водить, а речь их болтовней называть. В Польше такое безнаказанно не проходит. Ваше счастье, что вас защищает…
– Что меня защищает? – крикнул Бедржих уже в седле. – Платье священника? А где ты на мне платье видишь? И вообще, в жопу платье! Я тебе прямо в глаза говорю: у меня были подозрения, не верил я никому из вас, не доверял, должен был всех вас проверить, понимаешь, Корнич? И что? Задета твоя польская честь? Хочешь биться? Хочешь сатисфакции? Ну же! Кто из вас…
Он не закончил. Самсон Медок подъехал к нему на копьеносном жеребце, зацепил за воротник и штаны, выволок из седла, под его крики поднял высоко и с размаха бросил в поросшее ряской болото. Плюхнуло, засмердело, лягушки на мгновение затихли.
Самсон среди полной тишины подождал, пока проповедник вынырнет, зеленый от водорослей и плюющийся тиной.
– Я, – сказал он, – почувствовал задетой свою честь. Этого мне будет достаточно как сатисфакции.
Глава десятая,
в которой мы снова проведаем Вроцлав накануне Пасхи. Поскольку там происходят вещи, о которых поистине жаль было бы не рассказать.
Утром прошел дождь, солнце, когда взошло, зажгло меднозолотые огни на вроцлавских церквях. Словно золотое руно блестела крыша над главным нефом Святой Елизаветы, пылали режущим глаза сиянием башни-близнецы Марии Магдалены, блестели купола Миколая, Войцеха, Дороты, Якуба, Святого Духа, Марии на Пясеку – всех тридцати пяти вроцлавских храмах. Небесный свет отражался в мокрых крышах города, города, который казался тоже вечным.
Певуче зазвонил малый колокол в храме Тела Господня. Вроцлав уже проснулся, под Свидницкими воротами начиналось движение. Было двадцать первое марта Anno Domini 1429.
Гжегож Гейнче, inquisitor a sede apostolica на вроцлавском епископстве, выпрямился в седле, потянулся, аж затрещали суставы.
«Хорошо быть снова дома», – подумал он.
Колокол Святого Винцентия начал бить на Angelus. Иоанниты склонили головы и перекрестились. Епископ Конрад кивнул прислуге, приказывая налить в чаши. Просторный капитульный зал олбиньского аббатства наполнился благовониями бургундского вина, приправленного корицей, имбирем и розмарином.
