– Это ваши слова, достойный епископ? – чуть поднял брови Анджей из Бнина. – Потому что мне кажется, будто я слышу вашего короля Сигизмунда Люксембургского. Он в ту же дудку дует. Почему поляки не двинут на Чехию, где польская вера, где польские хоругви, ля-ля-ля. Где польские хоругви, спрашиваете? Стерегут границы Великопольши, Куяв, Добжинской земли. От крестоносцев, которые только и ждут, что польское войско пойдет на Чехию, чтобы накинуться на Польшу с огнем и мечом. С благословения вашего Люксембуржца. Збышко Олесницкий, епископ краковский – добрый католик и враг ереси. Но прежде всего он поляк.
– Мои предки, – надул щеки Конрад, – Пяст Колесник и Репиха. Прадед – Храбрый. Деды – Кривоустый, Плутоногий, Бородатый. Но отцы мои, когда пришло время подумать о будущем, знали, что выбрать. Они выбрали Священную Римскую Империю Немецкого Народа. Выбрали Европу. Выбрали развитие и прогресс. Збышко Олесницкий считает себя поляком, а прислуживает Ягелле. Неофиту, скрытому язычнику, отец которого приносил литовским дьяволам человеческие жертвы. Как поляк Збышко должен понимать, что будущее Польши – не Литва, не Русь, не дикий восток, но Европа. Священная Римская Империя Немецкого Народа. Передайте Збышку мои слова, пан Бниньский.
– Передам. Но сомневаюсь, чтобы он слушал. Епископ краковский несколько иначе понимает польскость. Немного иначе он видит немцев и их империю. Он позволяет себе, извините за смелые слова, сильно сомневаться в искренности немецких намерений. И имеет для этого основания.
– Так чего же, – епископ поднялся в кресле, – Збышко от меня хочет? А? Какого черта он прислал тебя, пан Лодзя. Ищет помощи? Нуждается в союзнике? Против Витольда, мечтающего о короне? А может, против Свидригайлы, который всё выше поднимает голову?
– А разве, – улыбнулся Анджей из Бнина, – союз является уж настолько плохой вещью, чтобы говорить о нем с таким ехидством? Особенно здесь, в Силезии? Разве не пригодился бы вам союз год тому, в 1428, когда чехи превращали Силезию в пепел? Разве не пригодилась бы вам вооруженная помощь? Не считаете ли вы, что она может пригодиться, когда нахлынет на вас следующий гуситский рейд? А ведь нахлынет, не сегодня, так завтра. Чехи придут. Дожгут то, чего еще не сожгли, разграбят то, чего еще не разграбили. Кто станет против них? Один силезский князь убит, остальные перепуганы. Рыцарство деморализовано. Союзники разбежались, на наемников не хватает денег. Люксембуржец на выручку не придет. Подумайте, епископ Конрад, наместник Силезии: не пригодилась ли бы в трудную минуту помощь? Помощь, то есть… Интервенция?
Вроцлавский епископ долго молчал.
– Я понял, – наконец сказал он протяжно. – Дошло до меня, о чем вы речь ведете. Разгадана головоломка. Интервенция. Польское войско в Силезии. Крестовый поход на Чехию – нет. Ну, а на Силезию – пожалуйста. Не дождетесь. Передайте это Збышку, пан Бниньский. Не дождетесь.
Анджей из Бнина молчал, не опуская взгляда. Конрад также не опускал взгляд.
– Польские фантазии, – сказал он наконец. – Польские фантазии о Силезии. Прогуситы, антигуситы, католики, православные, все вам Силезия снова польской грезится. Всё бы Силезию к Польской Короне присоединяли. Не поймете, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Вы сами лишились Силезии, не будет уже Силезия польской никогда. И вы это знаете. Но всё грезите, фантазируете. Только и ждете, чтоб у меня Силезию силой отнять!
– И что мы, по-вашему, ждем? – Анджей из Бнина улыбнулся достаточно надменно. – То, что осталось после 1428? Ваши руины? Двадцать пять выжженных городов, сотни поселений в пепелищах, выжженные поля, на которых еще десятилетиями ничего не родится? Силой, говорите, собираемся у вас Силезию отнять? А на кой нам сила? Силезские князья наперегонки под польскую протекцию лезут. Болько Волошек с Опольщиной первый, за ним Цешин, Глогув, Освенцим. А после следующего гуситского рейда присоединятся и остальные. Может, и все?
– Ох, вы и самоуверенны, – скрежетал зубами Конрад. – Польские спесивцы. Воистину это ваша польская особенность: чванство и полнейшее отсутствие умения предвидеть.
– Умение предвидеть, – Анджей из Бнина выпрямился, его лицо сделалось жестким, – оценивает история, а подтверждает время. А время, при всём уважении, сделало достаточно печальные выводы в этом отношении, благородный вроцлавский епископ. Где же раздел Польши, замышленный в Пожоне[169] с венграми и крестоносцами? Где Северская земля, Серадз и Половина Великопольши, которые после раздела должны были вам отойти? И вы говорите о самоуверенности?
Конрад молчал, демонстративно глядя в сторону.
– Так что давайте, – на тон смягчил голос Анджей из Бнина, – вернемся к предвидениям. Я вам скажу, многоуважаемый вроцлавский епископ, что предвидит Збигнев Олесницкий, краковский episcopus. А будет следующее развитие событий. После следующего гуситского рейда половина силезских князей перейдет в гусизм, а вторая половина спрячется под крыло Владислава Ягеллы, польского короля. Папа, чтобы добиться расположения Ягеллы, отзовет вас из епископства. А поскольку Вроцлав церковно подпадает под гнезненскую метрополию, вашего преемника назначит Збышко Олесницкий, а утвердит польский король. А Люксембуржец, которому вы так верно служите? Думаете, что хоть пальцем за вас пошевелит? Так вот нет. Пришлет вам орден Дракона. Как у него приято.
Епископ долго молчал. Потом отвернулся.
– Наболтали вы, – сказал он, глядя поляку в глаза. – Наплели тут всякого. А в итоге и так по моему вышло. То ли про-, то ли антигуситы – вы все одинаково мои враги, вся ваша нация. А Збышко Олесницкий – мой самый главный враг.
– Краковский епископ, – медленно сказал Бниньский, – не является вашим врагом. И легко может это доказать.
– Как?
– Оказав вам услугу.
– Взамен за согласие на польскую интервенцию?
– Во славу Божью.
– Ну-ну. И чем же это Збышко хочет мне услужить?
– Информацией.
– Слушаю внимательно.
– Краковский епископ, – взвешивал слова Анджей из Бнина, – добрый католик и непримиримый враг ереси, имеет своих людей среди поляков, которые служат гуситам. Он имеет их и среди купцов, которые ведут торговлю с Чехией. Благодаря этому он получил много информации. В том числе – одну важную для вас. Для Силезии. Касающуюся гуситской шпионской сети, действующей в Силезии.
– С гуситскими шпионами, – надул щеки Конрад, – мы сами справляемся.
– Ой ли? – улыбнулся поляк. – Но ведь есть один, с которым вы справиться не можете.
День ничем не отличался от других будничных дней. Из-за Млиновки доносились ругательства плотогонов, с прицерковной улочки грохот перекатываемых бочек и стук молотков, из переулка крики торговцев, из мясных лавок блеянье овец повизгивание свиней. В городском гаме терялся монотонный голос магистра и голоса учеников, повторяющих урок. Хотя эти голоса были едва слышимы, Вендель Домараск знал какой урок повторяют ученики. Ведь в колегиатской школе Святого Креста в Ополе он занимал должность ректора. Сам составлял школьную программу.
Si vitam ispicias hominum, si denique mores,Cum culpant alios, nemo sine crimine vivit.[170]
О том, что должно произойти, его предостерег инстинкт. Вендель Домараск подскочил из-за стола, схватил донесения агентов и швырнул их в огонь. За секунду до того, как слетела с петель выломанная дверь, магистр достал из буфета голубой флакончик. Ему удалось выпить содержимое прежде, чем ворвавшиеся в помещение солдаты выкрутили ему руки, схватили за волосы и нагнули голову.
– Отпустите его.
Хотя он никогда его раньше не видел, Домараск сразу понял, кто перед ним стоит. Он догадался по черному одеянию, черным, до плеч волосам. По странной, как бы птичьей физиономии. И по дьявольскому взгляду.
– С ядом, – стенолаз поднял голубой флакончик, повертел в пальцах, – как с женщиной. Дважды, как с женщиной. Primo: нельзя доверять, она предаст и подведет, когда больше всего в ней нуждаешься. Secundo: надо часто менять. На новую и свежую, ибо состарившаяся теряет всякую ценность.
– Ты не убежишь от меня в смерть, – добавил он с неприятной улыбкой. – Твоя выветренная отрава не убьет тебя. Самое большое получишь понос. И боль в животе. Уже вижу, как тебя начинает крутить. Посадите его, а то упадет.
Солдаты обыскивали помещение, и делали это с заметной сноровкой. Стенолаз закрыл окно, отрезая комнату от гама улицы. Голоса учеников, повторяющих урок, стали от этого лучше слышны. Можно было уже различить слова.
Nolo putes pravos hominess peccata lucrari;Temporibus peccata latent, sed tempore parent.[171]
– Disticha catonis, – узнал Стенолаз. – Ничего не меняется. Веками вбиваете желторотым в головы одни и те же мудрые сентенции. Ты ведь тоже, бакалавр, некогда получал розгой в такт этим двустишиям. Но, оказывается, не достаточно сильно тебя били. Пошла в лес наука, выветрилась из головы мудрость Катона. Temporibus peccata latent, sed tempore parent. А ты что, собирался нескончаемо скрываться от нас со своим ремеслом? Господин шпион всех шпионов, знаменитая Тень, человек без лица. Ты надеялся вечно оставаться безнаказанным? Напрасна была твоя надежда, Домараск, напрасна. Оставь всякую надежду. Надежда – мать дураков.
