Кстати, несколько слов о Петре. Взойдя на престол, он сразу приказал прекратить боевые действия против Фридриха, перед которым преклонялся. Он не только заключил мир со злейшим врагом России, но и вернул прусскому королю все завоеванное.
Офицер, служивший при канцелярии генерал-губернатора Восточной Пруссии, так описывал всю происходившую несуразицу: «Многие говорили тогда, что помогло к тому много и вошедшее в тогдашние времена у нас в сильное употребление масонство. Он (император Петр III – В.Л.) введен был как-то льстецами и сообщниками в невоздерженностях своих в сей орден, а как король Прусский был тогда, как известно, гранд-метром сего ордена, то от самого того и произошла та отменная связь и дружба его с королем Прусским, поспешествовавшая потом так много его несчастью и самой пагубе. Что молва сия была не совсем несправедлива, в том случилось мне самому удостовериться. Будучи еще в Кенигсберге и зашед однажды к лучшему тамошнему переплетчику, застал я нечаянно целую шайку тамошних масонов и видел собственными глазами поздравительное к нему (Петру – В.Л.) письмо, писанное тогда ими именем всей тамошней масонской ложи…»
Это свидетельство дает представление о роли масонов в сложных и, на первый взгляд, необъяснимых политических комбинациях, когда национальные интересы приносятся в жертву отвлеченным принципам, а на деле – интересам других государств.
Знаток финансов и специалист по тайным розыскным делам В.И. Суворов, очевидно, был осведомлен о роли масонов в политических играх Резонно предположить, что новому генерал-губернатору хотелось познакомиться с настроениями кенигсбергских вольных каменщиков Приехавший на побывку сын как нельзя больше подходил для этого Александр Васильевич прекрасно владел немецким языком, имел большой опыт военной службы и знал толк в разведке. Оказавшись в местной ложе, он сослался на мифическую петербургскую «Три звезды» Прусские масоны не стали требовать формальных доказательств от сына самого генерал-губернатора и возвели его в шотландские мастера. Для простого офицера русской армии такая предупредительность была бы невероятна.
В течение двух месяцев прусские братья числили Александра Суворова в своих членах. Но подполковник больше не появлялся. Выполнив поручение отца, он отбыл в действующую армию. Этот «подвиг разведчика» остался незаметным на фоне великих событий его жизни. Но мы должны знать: его «наука побеждать» была наукой повергать и «видимых бесов». И ясно, почему он преуспел в ней. По свидетельствам современников, Александр Васильевич свято исполнял все религиозные обряды, молился, клал земные поклоны перед образами, строго держал посты. Особую ревность имел к церковным службам: на рассвете спешил в храм к утрене. Сам читал Апостола во время службы и пел на клиросе. Известны его духовные сочинения. Еще в начале XX века знаменитый русский философ сказал: я удивлен, что Суворов не канонизирован до сих пор.
КИПЕНЬЕ «ВЫСШИХ ГРАДУСОВ»
(Из дневника)
Мы вернулись в Москву невероятно одинокими, брошенными, бедными и голодными. После такой невозвратной потери как Гардер, будущее русского масонства виделось расплывчато-туманно…
На фоне крушения социалистических идеалов и начинающихся разбойно-рыночных отношений страну охватило безумие бизнесомании. Все добывали что-то, покупали, продавали, куда-то вкладывали и ждали бешеных процентов. У тебя тоже начинался зуд предпринимательства. Мне очень не нравились некоторые из твоих новых «братьев» – бывшие комсомольские функционеры. От их «скошенных от постоянного вранья глазок» становилось как-то противно и думалось, что такие-то вот – непотопляемы при любом режиме. Скептически оценивая твои возможности по части деловой активности и организаторские способности, я все же думала про себя, что, во-первых – «чем бы дитя не тешилось…», а во-вторых – кто его знает, с такими проходимцами и пробивалами, как эти «братья», может быть, даже тебе когда-нибудь, как Шарикову, «свезет»…
Ты всю жизнь веришь в неожиданное богатство и сказочный успех. В то, что все может устроиться «по щучьему велению», само, не отвлекая от лежания на печи. Всю жизнь твои, сулящие невиданные прибыли, начинания и проекты рушатся и оказываются замками на песке, но ничему тебя не учат. Наверное, красивая сказка Гардера про «масонскую звезду» еще больше укрепила тебя в вере, точнее, в нелепом суеверии – в твой освященный чем-то путь и неизбежную удачу. Ты суетился с комсомольцами в тщетной надежде разбогатеть, тебя кидали и обманывали. Отлежавшись на диване и зализав раны, ты вновь начинал куда-то звонить и с кем-то встречаться.
Я стала все чаще ходить в храм. Меня тянуло туда чувство вины перед Богом, ощущение опасности, неопределяемой словами скользкости – что ли? – нашего пути… Было и еще что-то. Уже тогда я, невоцерковленный человек, угадывала необычайную важность молитв за упокой души Гардера. И я молилась, подавала записки, ставила свечи на канон. Идя на занятия в институт, каждый раз забегала в церковь. Правда, именно – «забегала»…
+ + +
История твоего крещения стоит того, чтобы о ней здесь вспомнить: она также неправдоподобна, как и все в твоей жизни. Когда мы впервые встретились и сразу поженились, ты, как и все в вашей абсолютно атеистической семье, был нехристем. И вот тогда у меня почему-то хватило ума и такта «не давить». Я говорила тебе, что хожу в церковь, что считаю необходимым иногда поговеть, поисповедываться, причаститься, но подчеркивала: «для себя». Я никогда не говорила, что и тебе бы это надо…
В сумке книг и старого тряпья, что ты когда-то перевез в мой дом, оказались две дивные, старые, большие аналойные иконы. Казанская и Владимирская. Я уверена, что они – из ярославского Спасского монастыря… Владимирская чуть светлее. Казанская же – непроглядно черная, пораненная, обожженная. Я их повесила, на тогдашнем своем уровне «православности» – симметрично по двум сторонам огромного – во всю стену – старинного зеркала в гостиной. Повесила и забыла…
Года два-три прошло. Однажды я примчалась со студии, и ты открыл мне дверь какой-то потрясенный и светящийся. Дождавшись тихой паузы после моей обычной трескотни, ты особенным каким-то голосом почти прошелестел: «Я крестился сегодня…» И дальше был рассказ. Ты говорил, что все случилось неожиданно и странно, как во сне. Все совершалось словно помимо твоей воли. Сознание как будто отключилось и не участвовало в происходящем. Ты шел по Разгуляю в обычных своих делах и планах с портфелем, набитом какими-то книжками, статьями, бумагами, когда ноги как бы сами собой занесли тебя в Елоховский… Кажется, только там была тогда единственная в Москве купель для взрослых! Пересказывая мне подробности, ты сам никак не мог взять в толк, почему такой всегда стеснительный, ты, совершенно не стыдясь своей наготы, разделся? Какие-то случайные старушки рубашку купили, нательный копеечный крестик и бумажную малюсенькую иконку… «Положение во Гроб», кажется… Ты совершенно не понимал, как это все могло с тобой случиться, был растерян, смущен и счастлив… Удивительно, что почти так же, неожиданно, покрестился потом и один из твоих «братьев». Покрестился, уже став масоном. Ангел-хранитель дает нам шанс…
После смерти Михаила Васильевича ты стал иногда ходить со мной на службу, а потом мы вместе, как могли, «подготовились», исповедывались и причастились. Совершенно случайно, – не было ведь у меня тогда никаких православных календарей – днем твоего первого причастия оказался День Михаила Архангела… 21 ноября 1993 года. Я не знала тогда, что за 16 дней до этого на Красной площади был торжественно освящен Святейшим Патриархом – Казанский Собор! Нас с тобой на этом празднике, конечно, не было… Мы собирались в Париж…
«Париж – всегда Париж». Это правда. Много, слишком много тяжелого, неприятного и грустного связывает нас с этим городом. Сколько разочарований, обид и слез! И все-таки… Когда ползешь по бесконечному транспортеру в каких-то космически-стеклянных трубах аэропорта Шарль де Голль и с удовольствием вдыхаешь парфюмерно-дезодорантный, сладковатый, такой знакомый запах… Когда проносишься внутри бетонных барьеров Переферик, а впереди уже почти различаешь, ставшие такими родными две высоченные колонны «Дю Трон»… Сердце замирает от предвкушения чего-то нового, радостного и праздничного!
Ничего радостного и праздничного, как всегда, не происходит. Разве что Жан-Пьерчик, с чисто женской заботой оставил нам в холодильнике очередной какой-нибудь «праздник живота». Не успев даже раздеться и поставить чемодан, ты бросаешься к пищащему уже телефону: свежайшая порция парижских сплетен – как утренняя газета к раннему кофе! Нас ждут с нетерпением и готовностью чем-нибудь огорчить. Тот, первый после смерти Гардера, приезд в Париж, был особенно горьким.
