— Полтора дня!.. — задумчиво повторяю я. — Наверное, много миль проплыли.
— Очень много, — кивает Виола. — Я нарочно не останавливала лодку, мы плыли и плыли… Я боялась останавливаться в тех местах. Ты не поверишь, что там было… — Она качает головой.
Я вспоминаю предупреждения Джейн.
— Голые люди? Стеклянные дома?
Виола отвечает изумленным взглядом.
Нет. — Она кривит губы. — Просто жуткая нищета. Ужасная. Иногда мне казалось, что эти люди сожрали бы нас, если бы могли. Словом, я плыла и плыла, тебе становилось все хуже и хуже, а на второе утро и увидела на берегу реки доктора Сноу и Джейкоба: они вышли порыбачить. Из их Шума я поняла, что он врач. Знаешь, как бы странно местные жители ни относились к женщинам, здесь хотя бы чисто.
Я оглядываю идеально чистую кухню:
— Нам нельзя оставаться.
— Верно. — Виола кладет подбородок на руки и с чувством говорит: — Я так боялась за тебя! И еще я боялась, что вот-вот нагрянет армия, а меня никто не хочет слушать! — Она бьет кулаком по столу. — И мне было так плохо из-за… — Ее лицо искажает гримаса боли, и она отворачивается.
— Из-за Манчи, — договариваю я, впервые произнося его имя с тех пор…
— Прости меня, Тодд! — В глазах Виолы стоят слезы.
— Ты не виновата. — Я быстро встаю, отодвигая стул.
— Он бы убил тебя, — продолжает она. — А потом убил бы и Манчи — просто так.
— Давай не будем об этом, очень прошу, — говорю я, выходя из кухни и направляясь обратно в спальню. Виола идет за мной. — Ладно, я поговорю со старейшинами. — Я поднимаю с пола Виолину сумку и набиваю ее выстиранной одеждой. — А потом пойдем дальше. Не знаешь, далеко мы от Хейвена?
Виола улыбается:
— Идти всего два дня!
Я удивленно выпрямляюсь:
— Мы что, столько проплыли?
— Вот именно!
Я присвистываю. Два дня! Осталось каких-то два дня, и мы увидим Хейвен, что бы нас там ни ждало.
— Тодд…
— Да? — Я вешаю на плечо ее сумку.
— Спасибо.
— За что?
— За то, что не сдался и пришел за мной.
Все вокруг замирает.
— Ерунда, — отвечаю я, краснея и отворачиваясь. Больше Виола ничего не говорит. — Ты как сама? — спрашиваю, по-прежнему не глядя на нее. — Очень испугалась?
— Да я-то… — начинает Виола, но тут хлопает входная дверь, и по коридору плывет мелодичное папа папа папа. Джейкоб не решается войти и виснет на дверном косяке.
— Папа велел тебя привести, — говорит он.
— Да ты что? — Я поднимаю брови. — Выходит, это я должен к ним прийти?
Джейкоб кивает с очень серьезным видом.
— Ну что ж, давай их навестим. — Я перевешиваю сумку и смотрю на Виолу. — А потом в путь.
— Точно, — кивает Виола, и ее тон меня очень радует. Мы уже выходим в коридор, когда нас останавливает Джейкоб.
— Только ты, — говорит он, глядя на меня.
— Не понял?
Виола опять сердито скрещивает руки.
— Он имеет в виду, что со старейшинами ты будешь разговаривать один.
Мальчик кивает — опять до ужаса серьезно. Я перевожу взгляд с него на Виолу и обратно.
— Вот что, — говорю я, садясь на корточки. — Ступай к своему папе и скажи, что мы с Виолой сейчас подойдем. Лады?
Джейкоб открывает рот.
— Но он сказал…
— Неважно, что он сказал, — тихо и ласково говорю я. — Беги.
Малыш охает и выбегает за дверь.
— Пожалуй, хватит остальным решать за меня, что делать, — говорю я с неожиданной усталостью в голосе. Отчего-то мне хочется лечь в постель и проспать еще дней пять.
— Сможешь дойти до Хейвена? — спрашивает Виола.
— Попробуй останови, — говорю я, и она снова улыбается.
Я иду к входной двери.
И уже в третий раз думаю увидеть путающегося под ногами Манчи.
Его отсутствие так огромно, что похоже на присутствие… Из моих легких резко выходит весь воздух, я немного выжидаю и осторожно делаю глубокий вдох.
— Вот черт.
Его последнее Тодд? зияет в моем Шуме открытой раной.
Это еще одна особенность Шума: любое событие остается в нем навсегда.
Впереди оседают клубы пыли, поднятые Джейкобом на тропинке, ведущей через небольшой сад к центру деревни. Я оглядываюсь по сторонам. Дом доктора Сноу совсем небольшой, зато с верандой, выходящей на реку. Внизу виднеются небольшой док и низкий мостик, соединяющий главную улицу Карбонел-даунс с дорогой на другом берегу — той самой, по которой мы так долго спускались и которая через два дня должна привести нас к Хейвену.
— Боже, — говорю я. — Да тут прямо рай по сравнению с остальным Новым светом.
— В раю должны быть не только красивые домики, — говорит Виола.
Я присматриваюсь внимательней. Вокруг тропинки, ведущей к деревне, доктор Сноу разбил ухоженный сад. За деревьями виднеются какие-то постройки и играет музыка.
Та самая странная музыка. То и дело меняющаяся, чтобы к ней нельзя было привыкнуть. Мелодию я не узнаю — да и не должен узнавать, — но здесь она звучит громче, и клянусь, я уловил в ней что-то знакомое, когда только очнулся…
— В центре деревни почти невозможно находиться, — продолжает Виола. — Большинство женщин вапще не выходят из общежития. — Она хмурится. — Наверное, в этом и смысл.
— Жена Уилфа рассказывала мне про одну деревню, где…
Я резко замолкаю. Музыка меняется.
Нет, ничего подобного. Она все та же.
Музыка, которая доносится сюда из деревни, не меняется — все та же беспорядочная, извивающаяся и скачущая в разные стороны мелодия, похожая на обезьянку.
Но я слышу коечто еще.
Другую музыку.
И она становится все громче.
— Ты слышишь? — спрашиваю я Виолу.
И оборачиваюсь.
И еще раз. Виола тоже вертится кругом.
Мы пытаемся понять, что это за звуки и откуда они.
— Может, на другом берегу тоже установили динамик, — говорит Виола. — На случай, если какая-нибудь нахалка вздумает бежать.
Но я не слушаю ее.
— Нет, — шепчу я, — нет, не может быть…
— Что такое? — Голос у Виолы меняется.
— Ш-ш… — Я снова прислушиваюсь, силясь успокоить собственный Шум.
Там, за плеском воды и голосами птиц, слышится…
— Пение, — тихо говорит Виола. — Кто-то поет.
Да, кто-то поет.
И слова у песни такие:
Как-то ранним у-у-утром, на восходе солнца-а-а…
Мой Шум взрывается родным именем:
Бен!
34
Не оставь меня
Я сбегаю к берегу, останавливаюсь и прислушиваюсь снова.
Не предай меня...
— Бен? — одновременно шепчу и кричу я.
Меня нагоняет Виола:
— Твой Бен? Да?
Я жестом велю ей замолчать и слушаю, пытаясь отделить рев реки, птичье пение и собственный Шум, пытаясь различить за всем этим гвалтом…
Не оставь меня…
— На другом берегу, — говорит Виола и бросается по мосту через реку, громко топая по доскам. Я бегу за ней по пятам, обгоняю и слушаю, слушаю и смотрю, смотрю, смотрю и вижу…
Там, в густых кустах на берегу…
Бен.
Это правда Бен.
Он стоит, согнувшись, за кустами, одной рукой опирается на ствол дерева и настороженно смотрит, кто это бежит по мосту… Вот я уже близко, его лицо внезапно смягчается, Шум раскрывается широко-широко, как объятья, и я лечу через кусты прямо в них, едва не сшибая Бена с ног. Мое сердце выворачивается наизнанку от счастья, Шум ослепительно яркий, как целое небо, и…
Все будет хорошо.
Теперь все точно будет хорошо.
Все будет хорошо.
Это Бен.
Он крепко стискивает меня в объятьях и говорит только: «Тодд», — а Виола держится в сторонке, чтобы не мешать, и я обнимаю его обнимаю обнимаю это Бен ох Боже всемогущий это Бен Бен Бен!!!
— Да, это я, — говорит он и смеется, потомушто я сейчас выжму весь воздух из его легких. — Ох, как же я рад тебя видеть, Тодд!
— Бен, — говорю я, отстраняясь и глядя на него. Мне некуда деть руки, поэтому я хватаю его за грудки и тря су что есть мочи — вроде бы так мужчинам полагается выражать любовь. — Бен!
Он кивает и улыбается.
Вдруг вокруг его глаз пролегают складочки, и я уже вижу начало истории, которая вот-вот появится в Шуме.
— Киллиан? — спрашиваю я.
Он ничего не говорит, лишь показывает мне Шум: вот он бежит к догорающей ферме, внутри которой остались не только приспешники мэра, но и Киллиан Бен горюет, до сих пор очень горюет.
— О нет. — Мое сердце уходит в пятки, хоть я и догадывался, что произошло на ферме.
Догадываться и знать всетаки разные вещи.
Бен снова кивает, медленно и грусно, и тут я замечаю, какой он грязный, тощий — бутто не ел неделю, — а на носу у него запеклась кровь. Но это по-прежнему Бен, который умеет читать меня лучше всех на свете, и его Шум уже спрашивает меня о Манчи, а я уже показываю ему, что стряслось, и тут из моих глаз наконец-то брызгают слезы, и он обнимает меня, и я плачу, по-настоящему плачу от горя по моему псу, Киллиану и прежней жизни.
