Однако завершения сна Поранкину увидеть было не суждено.
Уже он подъезжал к высокому, нарисованному воображением фантастическому зданию, возле которого приметил обворожительную юную незнакомку.
Уже смотрел он ей в самые глаза, цвета июньского неба, уже улыбалась она ему призывно в ответ, как вдруг видение лопнуло, словно воздушный шарик, атакованный окурком хулигана, и Ефрем проснулся, чувствуя, как кто-то бесцеремонно прикоснулся к нему, пока он спал.
Надо сказать, что существовал Поранкин в однокомнатной квартире за номером 37 дома 12 на улице Дубной, совершенно единолично, а посему прикоснуться к нему, да ещё средь ночи, под одеялом, ни у кого, естественно, никакой возможности не было.
Ощупав левый бок своего довольно массивного тела, где и ощущалось чужеродное вторжение, Ефрем Давидович не обнаружил ничего нового. Как и всегда, пальцы его нащупали лишь густой ворс упругой растительности, коей он обильно был покрыт, и кою тайно считал своим неоспоримым достоинством, говорящим о том, что он — Поранкин — воистину настоящий мужчина.
Да, ещё на своём месте была выпуклая родинка, размером с фасолевое зёрнышко, доставшаяся Ефрему в наследство от родителей. Но того, что могло бы прикоснуться к ней, не досмотревший сновидения не нашёл.
Однако в то же самое время он с тревогой осознал, что лежать ему на кровати не совсем удобно, и причиной тому является нечто застрявшее между его спиной и простынею. Это нечто неприятно упиралось в позвоночник, вызывая в голове какие-то совсем уж отвратительные ассоциации.
Поранкин полез исследовать помеху, и, просунув руку под себя, ухватил упругий гладкий предмет, который к тому же был горячим на ощупь.
— Змея! — понял он.
Дикий страх сковал разбуженного. Он моментально взлетел с кровати, пытаясь отбросить тварь. Однако это у него не вышло.
Тварь не отлетела к шкафу, куда Ефрем ожесточённо её швырнул, а, описав полукруг за спиной, свисла, покачиваясь сзади, прямёхонько между его дугообразных ног. И вместе с тем Поранкин совершенно чётко ощутил, что то, от чего он сейчас желал избавиться, является его собственной неотъемлемой частью.
— Боже! Что это?
Он судорожно нащупал выключатель, и, когда комната озарилась слепящим электрическим светом, заглянул себе между ног, нагнувшись, как физкультурник при выполнении утренней гимнастики.
То, что он увидел, было чудовищно.
Это был его собственный хвост! Длинный, покрытый нежными короткими волосками, как у какой-нибудь дикой безобразной обезьяны.
Он был настолько огромен, что половина преспокойно лежала на паласе, а кончик упирался в драпированное кресло, на котором Поранкин всякий раз в минуты тоски и безделья читал детективные романы.
— Откуда он? — задался вопросом Ефрем и ответа не нашёл.
Он аккуратно взял себя за выросший неизвестным образом атавистический отросток и поднёс к самому носу. С удивлением Ефрем Давидович отметил, что прикосновение к хвосту отзывается в организме приятной волной, и есть в этом даже что-то эротическое.
Поранкин понюхал его и убедился, что конкретного запаха хвост не имеет.
— Должно быть, я сплю! — решил Ефрем Давидович. На этом, успокоившись, он выключил свет, лёг в кровать, и, закрыв глаза, умиротворился забвением.
Хвост Поранкин вытянул параллельно ногам, ибо так он совершенно не ощущался, и очень скоро вновь уснул.
Но, проснувшись утром, с удивлением и растерянностью Поранкин обнаружил, что хвост не исчез, а от этого в голову ему пришла догадка, что хвост реален и вовсе не навеян воображением.
Ефрем Давидович понял, что совершенно неспособен что-либо предпринять в виду случившегося. Грустно он побрёл по коридору в ванную, волоча за собой своё новообретение. Там он долго стоял под душем, и мокрый хвост слегка пошевеливался в струях воды, как бельевая верёвка, зацепившаяся за корягу в протоке реки.
Однако тут надо сообщить, что тем же утром хвосты у себя обнаружили совершенно все жители города Н-ска.
Одним из несчастных был давний друг Поранкина, Всеволод Пилотский. Он проснулся как раз в тот момент, когда Ефрем Давидович принимал душ.
По пробуждению Пилотский далеко не сразу узнал, что теперь хвостат. Он вылез из-под одеяла и первым делом побрёл к холодильнику.
Хвост бесшумно тащился за ним.
Всеволод вскрыл бутылку минеральной воды Ессентуки-4 и жадно опустошил. Затем воззрился в окно и увидел, что улица девственно пуста.
Ни одного прохожего Всеволод не заметил, однако время уже приближалось к двенадцати. Лишь изредка проносились одинокие автомобили по центральной трассе города, на которую и выходили окна квартиры Пилотского.
И только тут Всеволод, окончательно пробудившись, почувствовал какую-то перемену в себе. Что-то новое было у него в нижней области позвоночника, давая знать о себе слегка ощутимым грузом.
Он испуганно выгнул шею и увидел торчащий над резинкой трусов тощий изогнутый, как водопроводный кран, хвост. Тот имел поперечные рыжие полоски и венчался наглой пушистой кисточкой.
Пилотскому стало страшно, и его состояние тут же передалось хвосту. Он задрожал, и кисточка на его конце тревожно затряслась…
К этому моменту в городе уже порядка двадцати тысяч человек обнаружили у себя хвосты. Среди них был и глава городской управы Подсидельников Андрей Степанович, и начальник УВД Макар Артемьевич Сгнилюк, и знаменитый на весь город хирург Навельский Владлен Тимофеевич, однажды произведший операцию, поразившую не только горожан, но и весь учёный мир. В позапрошлом году он успешно разделил сиамских тройняшек, одному из которых сам сконструировал лёгкое из органической ткани, произведённой по его уникальной технологии.
Сам Навельский в момент, когда обнаружил у себя хвост (огромный, зелёного цвета, с характерным рисунком, имитирующим древнегреческий орнамент) решил, что над ним произвели шутку коллеги.
Подивившись мастерству, с коим хвост был приставлен к телу, и, посмеявшись от души над оригинальным розыгрышем, хирург решил его, наконец, отцепить, и у него, естественно, этого не получилось.
Тогда, поражённый невероятным фактом, Владлен Тимофеевич, стараясь быть никем не замеченным, добрался до своего автомобиля и поехал в клинику, где, к его изумлению никого совершенно не оказалось на рабочих местах.
Сделав себе рентген, Владлен Тимофеевич был удивлён до крайности. Всё говорило о том, что хвост никак не мог вырасти за одну ночь. Научные факты утверждали, что он мог и должен был появиться на свет ровно в тот день, когда явился на свет сам Навельский.
Он взял на анализ часть ткани хвоста, и, исследовав, убедился, что клетки идентичны его собственным.
— Феноменально! — произнёс хирург, и упал без чувств.
В этот момент в клинику уже направлялись: глава городской управы Подсидельников — с одной стороны, а с другой — Поранкин Ефрем Давидович, который, к слову сказать, являлся самым яростным в городе активистом и самым горячим участником важнейших общественных событий. С ним был и его ближайший приятель Пилотский, позвонивший Поранкину на квартиру сразу же после обнаружения хвоста.
Они очутились у дверей районного центра медицины практически одновременно.
Подсидельников приехал на своем личном «Мерседесе», Поранкин же вместе с Пилотским добрались до клиники пешком по пустынному городу, сопровождаемые тайными взглядами сограждан, боящихся покинуть квартиры.
Имея при себе внезапный хвост, никто не осмеливался и шага сделать за дверь. Конечно же, каждый предполагал, что только он, только его семья поражена страшной мутацией, а потому ни один житель города не вышел ни на работу, ни в магазин, ни куда-либо ещё.
Поранкин и Пилотский, подвязав хвосты ремнями, от чего одежда сзади подозрительно добырилась, рысцой добежали до входа клиники и скрылись в здании.
Подсидельников, подождав ещё несколько минут и убедившись, что никого больше нет, вылез из машины и, насколько возможно быстро, двинулся туда же, к главному входу.
Идти ему было весьма сложно из-за особенностей хвоста, которым одарила его прошедшая ночь. Достался ему совершенно невообразимых размеров экземпляр. Три метра в длину, ярко-жёлтый с чёрными пятнами поверху, да ещё и раздвоенный на конце.
Хвост приходилось нести в руках, ибо волочить его по земле представлялось практически невозможным.
Андрею Степановичу, когда он шёл, казалось, будто к нему на верёвке подвязали сзади тяжёлое неподъёмное бревно.
И, к тому же, когда хвост полз по земле, это вызывало в нём неприятный жгучий зуд.
Когда он, усталый, запыхавшийся, мокрый от пота, открыл дверь кабинета хирурга Навельского, он увидел трёх своих согорожан, тычущих друг в друга хвостами, которые они держали в руках.
Все трое были крайне возбуждены и взволнованны. Они наперебой о чём-то спорили, а хирург — бледный, в криво сидящих на носу очках — кричал, вскидывая глаза к потолку:
