— Держи себя в руках. Я тоже когда-то хотела. Но это невозможно, и я смирилась. Когда сюда попала, так же, как и все, бегала с картограммой, искала того, кто мог бы помочь вернуться, искала шифр, боясь совершить ту единственную ошибку в поле, которая сделает возвращение раз и навсегда невозможным. И отказалась от этой идеи. Зато у меня осталась надежда. Я не нашла свой код, но надежда осталась, понимаешь? Она дает мне силы жить. А что было бы, если бы я испортила картограмму? Все. Вариантов нет. Испорченные картограммы никуда не годятся, их никто не меняет, никто не восстанавливает, их никуда не берут. Ты даже не сможешь поесть здесь без нее. Одна неверная надпись — и мучительная смерть.
— Неужели ты так боишься смерти? Неужели вот это, — я обвел руками нашу убогую обитель, — можно назвать жизнью? Чем ты рискуешь? Что же делать, если не пробовать? А вдруг код будет верным и все получится? Это шанс! Я хочу домой, Мари. Мне здесь настолько плохо, что я предпочту умереть, чем оставаться. — Я смотрю в ее коричневые глаза со светло-желтыми белками.
Я всегда был инертен там, дома, боялся всего, жизни, смерти. Мне хотелось спокойной размеренной жизни, комфорта и отвлеченного уединения. Тут мои страхи исчезли. Нельзя сказать, что они заменились интересом к жизни, скорее просто хочется вернуться в свою привычную среду, туда, на Землю, и попробовать жить иначе. В голове засело только одно: действовать, искать выход, предпринимать что-то, чтобы спастись, не сидеть сложа руки.
— То, что ты подберешь код, — вариант один на миллион. Даже если ты интуитивно угадаешь его, ты можешь вписать его не в то поле…
— Но что же делать? Я не могу отказаться от этого! — кричу я и сжимаю руками голову, бегая по нашему квартсеку.
— Надо жить, понимаешь? Жить и верить. — Голос Мари звучит назидательно. — Если тебе совсем станет невмоготу, ты можешь попросить разрешения ходить в Реквием. Там проводят собрания и разъясняют суть бытия. Попей препараты, включенные в социально-адаптивный перечень картограммы, для равновесия: «Фумир», «111», «Чудесан». Сразу будет легче! Все принимают. Сходи в психологическую церковь.
— Я ходил. Жить и верить — основной постулат тех, кто туда попадает. Два раза в день по тридцать капель «111» и однократный прием «222», вечером висеть на кресте для распрямления скручивающегося от давления позвоночника, массаж простаты в воскресенье, ингаляционные процедуры «Чудесана». Мне не помогает.
— Ведь мы здесь не изгнанные, усвой это, мы спасенные. Там жить нам больше нельзя. Возвращаться сейчас нет смысла, можно только верить, что когда что-то изменится, можно будет пробовать вернуться, — говорит Мари, натирая темной тряпкой и каменной пылью алюминиевую посудину. — Может быть, наши дети или внуки смогут вернуться. Передай мне карбонат натрия, пожалуйста.
— Чушь. Во что верить? Это безумие. Как можно верить в то, что ты подберешь верный код, не делая даже попытки его подобрать? Во что верить, Мари? В то, что кто-то придет и подберет его за тебя? Твоя картограмма ничего тебе не дает, кроме элементарного удовлетворения первичных потребностей, но ведь можно жить иначе, так как это было раньше, там, дома. Неужели вы все забыли это? Посмотри на ситуацию со стороны, другими глазами, как вижу ее я, вы же просто рабы, вы сидите и ничего не делаете, вы даже не сопротивляетесь существующему положению вещей!
Она не воспринимала меня всерьез.
— Ты как Хавр, он тоже, когда попал сюда, все пытался бороться с системой, а теперь успокоился. И даже счастлив, по крайней мере, он не унывает так, как раньше.
Хавр казался мне мудрым, этот человек с желтыми глазами.
— Какими у вас были глаза на Земле? — спросил я у него сразу, как только попал на Андон.
— Не надо так часто произносить это слово, — попросил он. — Начинаю волноваться, меня будоражат воспоминания. Здесь время от времени охватывает беспокойство по этому поводу. Никто не помнит их цвет уже через год. Я могу только сказать название цвета, я забыл, как он выглядит. Они были голубыми. Сепия поглощает цвет и знание о нем. Когда ты каждый день видишь искусственные цветы цвета земли, ты забываешь, какими они были там. Единственная роскошь, которую они не смогли у нас отобрать, — это оттенки. Там была свобода. Я только сейчас это понял. По крайней мере, никто не диктовал род твоих занятий, и можно было просто выйти на улицу тогда, когда тебе этого хотелось, а не в перерыв. Там были настоящие воздух, цвет, настоящее солнце, а не это преломленное куполом свечение, навязывающее омерзительный коричневый цвет всему живому и неживому.
Морщинистое лицо Хавра неподвижно, когда он говорит, двигаются только губы.
— Как вас звали раньше?
— Нет, не помню. Мне это здесь не нужно. Вам ведь тоже присвоили имя? Как вас теперь зовут?
— Лукр. Я записан у них как Лукр Ливий Исаак.
— Вы новичок и еще многое должны помнить. Здесь всем присваивается расшифровка гемокода. Я стал Хавр Ринт Елезар. И еще есть четвертое буквенное значение, как потребительская принадлежность к крупнейшим мировым корпорациям. У меня КК. А у вас?
— У меня Н, у Мари ПК, а у малышки Геруды — Д.
— У многих детей теперь стоит Д. А имя… Лучше не говорите никому свое настоящее имя. Так будет правильно, поверьте. Теперь, после Великой Миграции, мы не граждане своей страны, мы отныне именуемся «перемещенными лицами единой русской диаспоры», плердами.
— Почему здесь нет воды?
— Ее здесь никогда и не было. Считается, что наша кровь не переносит воду, отторгает ее. Она как бы несовместима с жизнью. Поэтому мы здесь. Это хорошее место — без воды для тех, кто не нуждается в воде, без солнца для тех, кому оно вредно. Хороший выход — убрать тех, кому не нужна вода, с места, где она еще есть, и поместить туда, где ее нет. Такова главная идея Федеральной Программы Правительства ООН. Но здесь нет не только воды и солнца, но и воздуха. Видели нагнетатели? Оттуда подается искусственно производимый воздух. Купол собирает все осадки, единственный источник воды на Андоне.
— И вы не страдаете?
— Только первое время. Но это, говорят медики, адаптационный период. Как первое время отвыкать от дурной привычки пить после еды. Если тебя сбить с привычной цепочки, даже если она и неправильная, тебе будет плохо, будешь хотеть пить, испытывать психологическую зависимость, жажду, сухость во рту, жжение, несварение в желудке. Но на самом-то деле тебе не следует пить и разбавлять желудочный сок, который отвечает за первичное расщепление. А мы пили…
— Да и бог с ним! Люди жили так поколениями. Разве им больше нечем теперь заниматься? Вряд ли это наносило какой-то серьезный вред. Посмотрите, сколько существует других, куда более важных, проблем, при чем здесь этот абсурд? Все что угодно можно придумать теперь, лишь бы оправдать идею «вода вредна».
