Колька мало и неохотно концентрировался на финале своих героев, его интересовала только их мертвая хватка, с которой они впивались зубами в жизнь. То, что одного из них застрелили подельщики-бутлегеры, а другой умер от сифилиса, его злило, но не пугало. Двум смертям, повторял он тогда, не бывать. Больше всего ему нравилось, то, что школа для таких парней — лишняя трата времени. Но тогда нельзя было бросить школу, и это его спасло. У кого-то он выменял черно-белую карточку-открытку: на пустых бочках разложены пушки, холщовый мешок с деньгами, а рядом невозмутимого вида парень в шикарной широкополой шляпе, с сигаретой во рту и двумя автоматами у машины Buick. Табличка «First national bank». Такая же самопальная, выжженная аппаратом «Зирочка» висела тогда у Кольки над письменным столом. В этого парня они долго потом играли. И даже научились, глядя в зеркало, смотреть так же, чуть откинув голову назад, с легким презрением и осознанием собственной значимости. Кто бы мог подумать, что герой станет символом их страны начала девяностых и вся круговерть, связанная с такой новой, проигранной еще детьми деятельностью, захлестнет бывшие умы рапортующих под кумачом.
— Вор — это человек, который открывает в чужих вещах умение принадлежать другим, — глубокомысленно вывел украденную у кого-то формулу Колька, но это все были детские игры. Воровать он не умел и не хотел.
Глеб закурил. Чего можно было не делать, поскольку спертый и прокуренный воздух кафе разъедал глаза.
Колька сложил в горсть монеты и мятые купюры, которые собрал по всем карманам, и, сказав: «Погодь!», двинулся, ковыляя, к стойке. Глеб проводил его взглядом.
Видел бы сейчас нашего телевизионщика отец.
В глубине души Глебу было жаль его, но еще глубже, где-то совсем в ее недрах, он вдруг отыскал, что все детство завидовал во многом его хватке. Его способности из любой ситуации находить выход, выплывать, не отчаиваться, жить и в полной мере ощущать вкус жизни. Сейчас вдруг приятно стало осознавать, что и он сам не такой уж и пропащий. У него-то, в конце концов, две ноги. Чего же отчаиваться? Если даже безногий сегодня может быть счастлив! И выкатилась из глаза слеза. Он понял, что проглотил жевательную резинку. В это же время в джинсах завибрировало и раздался нарастающий звонок. Соня.
Колька все это время рассматривал лицо Глеба.
Уж лучше без ноги…
И сам испугался этих своих мыслей.
— Как же нас жизнь-то побила. — Он обнял Глеба.
— Пиво? — тут же спросила Софья, едва он успел неправдоподобно бодро сказать ей «привет».
— Водка, — безапелляционно заявил он.
— Не буди во мне зверя белочку! — предупредила она.
— Быстро трезвеющий не считается поддатым, — поддержал Колька.
Глеб заверил, что скоро уже собирается двигаться в сторону дома, и выключил мобильный.
— Хлеб, вот ты умный вроде всегда был, философию преподаешь, а знаешь, как звучит предложение на русском языке из шести слов, пять из которых глаголы? — спросил Колька.
Он ответил, что надо немного подумать.
— «Пора собраться встать пойти купить выпить». — Колька рассмеялся все так же, как в детстве. — Хорошо тому жи-и-вется, а у кого одна-а нога, — тихо пропел он, подмигнув. — Сапогов не много рвется и порточина одна! А что с Пашкой? Ничего не слыхал о нем?
Они вышли из забегаловки. Двое из сопровождающей троицы отделились после некоторых переговоров и ушли вперед.
— Пашка уже лет пять живет в Штатах. Лысый, дом, вторая жена, куча любовниц, бизнес. Пойду, любовницу свою волоча…
— Чего?
— Да не, это я так… Маяковский…
— Я и думаю… Один же вроде пришел. Пашка, значит, в невозвращенцы подался? Знал я, что такая гнида везде приспособится. А я тут помру, на родине. Мои интресы только здесь мне и доступны. Там другой мир, цивилизация. Люди другие, мы не все приспособимся в их мирах со своими установками, понимаешь?
Глеб кивнул. Он был согласен. С детства помнил поговорку: «Где родился, там и пригодился».
— Телефон черканешь?
Глеб порылся в карманах в поисках бумажки, нашел визитку с замусоленными краями от конторы, где подрабатывал одно время, и начертал на ее бумажной спине свой домашний телефон.
— Так ты все там же? Зайду как-нибудь. Отца с матерью повидать. У меня мать семь лет уже как одна осталась. Помогать надо, чтобы бутылки не ходила, не собирала по помойкам.
Они крепко пожали друг другу руки и застыли в клинче. И когда расцепили объятия, не сказали больше ни слова, просто развернулись и разошлись. Две фигуры зашагали, ловко орудуя костылями, по направлению к входу в метро. Глеб двинулся на остановку, рассчитывая доехать по верху. К нему тут же подскочили две девицы, ряженные во что-то партийно-корпоративное:
— Пожалуйста, ответьте на несколько вопросов. Это займет ровно две минуты. Вы интересуетесь политикой? — И девушка приготовилась помечать ответ.
Мозг в голове ворочался с трудом, как в кастрюле ложкой вчерашний салат оливье.
— Вы актив или пассив?
— В смысле депутат или так просто телевизор смотрю?
Глеб заверил их, что стопроцентный пассив, и сделал шаг в сторону. Они рассмеялись, заметив, что он навеселе.
— Не уходите, нам анкеты надо заполнить!
— А известно ли вам, девушки, что выборы — это один-единственный день в году, когда русские бросают бумажку не мимо, а в урну?
Он шел, твердо чеканя шаг, и не оборачивался.
VII
Около полудня Глеб взял мобильный и обнаружил, что там застыло в темном безмолвии двадцать шесть пропущенных вызовов. Все принадлежали Соне, последний — в пять пятнадцать утра. И SMS: «Пропади ты пропадом, скотина безрогая!» Благо, было воскресенье, и он мог еще полежать минимум до того, как она сама выспится. Надвинув одеяло на голову, провалился в тревожный утренний сон. Где немного порубился с ребятами в очередном фантастическом боевике, а потом на летательном аппарате взмыл вверх.
На борту осталось человек шесть. Пять тех, кто летел обратно на Землю, и один местный, перевозчик, тоже из бывших землян, приспособившийся жить на безводном Андоне по контракту. Мы — перемещенные лица. Я сижу прямо за пилотом, на мягком кресле с широкой спинкой. Рядом со мной валяется груда шерстяных носков, варежек, масок, шапок, шарфов. Это все мы захватили на складе армии спасения, куда залетели специально, потому что впереди опасная зона турбулентности и черные дыры с их смертельным холодом.
Мы прошли таможню. На границе миров из числа нашей компании ссадили двоих человек. Их вернут обратно на Андон. Процедура до странности проста. Заходят таможенники и всматриваются в лица. Даже не в лица, их интересуют глаза. Взгляд беженца, как бы он ни пытался это скрыть, осознан и тревожен. Стараюсь выглядеть расслабленным и непринужденным. Ко мне подошла молодая девушка из сотрудников и предложила пройти в сектоб, за ширму.
