Мне хотелось спать, но руки и ноги были исполосованы пятнами грязи, а запах от тела шел убийственный. Забраться в постель в таком состоянии казалось почти преступлением. Последний раз я мылась как следует в мотеле в Риджкресте почти две недели назад. По коридору прошла в ванную. Душа там не было, только большая фарфоровая ванна на птичьих лапах и полка, на которой стопкой лежали сложенные полотенца. Я выбрала себе одно и глубоко вдохнула его свежий, чуть припахивающий отдушкой аромат. Потом сняла одежду и оглядела себя в зеркале — большом, в полный рост.
Я была похожа не столько на женщину, которая провела последние три недели в пешем походе по безлюдной местности, сколько на жертву ужасного преступления.
Зрелище было поразительное.
Я была похожа не столько на женщину, которая провела последние три недели в пешем походе по безлюдной местности, сколько на женщину, которая стала жертвой яростного и ужасного преступления. Синяки, чья цветовая гамма варьировалась от желтого до черного, покрывали мои руки и ноги, спину и задницу, как будто меня долго били палками. Бедра и плечи были усеяны волдырями и ссадинами, воспаленными потертостями и темными корочками в тех местах, где их постоянно обдирали лямки рюкзака. Под синяками, ранами и грязью я видела теперь новые, бугрящиеся мышцы, и в тех местах, где моя плоть прежде была мягкой, она стала плотной и твердой.
Я наполнила ванну водой, забралась внутрь и принялась отдраивать себя мочалкой и мылом. Спустя несколько минут вода стала настолько темной от грязи и крови, смытых с моего тела, что я спустила ее и наполнила ванну заново.
В этой второй ванне я вытянулась во весь рост, ощущая такую благодарность, какой в жизни не испытывала. Спустя некоторое время принялась исследовать свои ступни. Они были избиты, покрыты волдырями, и пара ногтей к этому времени полностью почернела. Я потрогала один из них и обнаружила, что он почти совершенно оторвался от пальца. Этот палец мучительно болел много дней, распухая все больше, и казалось, что ноготь вот-вот с него соскочит; но теперь он почти перестал болеть. Когда я потянула за ноготь, он оказался в моей руке после одного резкого укола боли. На его месте остался тонкий слой, который был похож одновременно на кожу и на ноготь. Эта кожица была прозрачной и слегка блестящей, как крохотный кусочек пищевой пленки.
— У меня ноготь отвалился, — сказала я Грэгу перед ужином.
— Ты теряешь ногти? — переспросил он.
— Только один, — уныло сказала я, сознавая, что на самом деле с большой вероятностью потеряю больше, и что это — еще одно свидетельство моего идиотизма.
— Вероятно, это потому, что у тебя слишком тесные ботинки, — сказал он, когда к нам подошла официантка с двумя тарелками спагетти и корзинкой с чесночным хлебом.
Я планировала быть сдержанной при заказе, особенно потому, что потратила сегодня еще 50 центов на прачечную, вложившись в долю с Грэгом. Но как только мы сели за столик, я не смогла устоять и копировала каждое движение Грэга: заказала ром с колой к ужину, согласилась на корзинку чесночного хлеба. Я старалась не показывать, что мысленно подвожу итог счета, пока мы едим. Грэг уже и так знал, насколько я не готова к походу по МТХ. И не надо было ему знать, что есть еще один пункт, в котором я проявила себя круглой дурой.
Но именно дурой я и была. После того как мы получили счет, добавили к нему чаевые и разделили сумму пополам, у меня оставалось 70 центов.
Вернувшись после ужина в свой номер, я раскрыла путеводитель, чтобы почитать о следующем отрезке маршрута. Моя очередная остановка была запланирована в местечке под названием Белден-Таун, где меня ждала следующая коробка с припасами и двадцатью долларами внутри. Я же смогу добраться до Белдена с 70 центами, правда? В конце концов, я же буду идти в глуши, и мне негде будет тратить свои деньги, думала я, хотя тревога все равно меня не покидала. Я написала Лизе письмо, прося ее купить и послать мне путеводитель по орегонскому отрезку МТХ, воспользовавшись теми деньгами, которые я ей оставила, и переписать адреса на коробках, которые она должна была посылать мне до конца маршрута по Калифорнии. Я снова и снова перечитывала список, чтобы убедиться, что сделала все правильно, сопоставляя длину отрезка в километрах с датами и населенными пунктами.
Выключив свет и улегшись на скрипучую кровать, чтобы поспать, я слышала, как Грэг по другую сторону стены ворочается на своей скрипучей кровати. Его близость была такой же осязаемой, как и отчужденность. Эти звуки заставили меня ощутить свое одиночество настолько остро, что я бы завыла от боли, если бы дала себе волю. И не очень понимала, почему. Мне от него ничего не было нужно, но при этом хотелось всего и сразу. Что он сделает, если я постучусь к нему в номер? Что сделаю я, если он меня впустит?..
Я знала, что я сделаю. Я проделывала это много раз.
— В сексуальном отношении я похожа на парня, — говорила я психотерапевту, с которым встречалась пару раз в прошлом году. Это был мужчина по имени Винс, который работал волонтером в общественной клинике в центре Миннеаполиса, где такие люди, как я, могли поговорить с такими людьми, как он, за десять баксов в час.
— А какие они — парни? — спросил он.
— Непривязанные, — пояснила я. — Или, по крайней мере, многие из них. Вот и я такая. Способная быть непривязанной, когда речь идет о сексе.
Я бросила взгляд на Винса. Ему было больше сорока, темные волосы разделялись на пробор посередине и ниспадали, как два волнистых черных крыла, по обе стороны его лица. Я ничего к нему не чувствовала, но если бы он встал со своего места, прошел через комнату и поцеловал меня, я бы ответила на поцелуй. Я бы сделала что угодно.
Но он не встал. Он лишь кивнул, ничего не сказав, и в его молчании чувствовалась одновременно вера в мои слова и скептицизм.
— А кто не привязывался к вам? — спросил он наконец.
— Не знаю, — сказала я, улыбаясь так же, как во всех случаях, когда ощущала дискомфорт. Я избегала смотреть прямо на него. Вместо этого смотрела на плакат в рамке, висевший за его спиной, черный прямоугольник с белым завихрением в середине, которое должно было изображать Млечный Путь. В центр завихрения указывала стрелка, над которой были написаны слова: «Вы находитесь здесь». Это изображение растиражировали на футболках и плакатах, и оно всегда меня слегка раздражало, поскольку я не понимала, как его воспринимать, с юмором или всерьез, на что оно должно было указывать — на огромность наших жизней или на их незначительность.
— Никто никогда меня не бросал, если вы об этом спрашиваете, — проговорила я. — Я всегда сама заканчиваю отношения.
