— Оно, Коля, оно! И лодки, сука, стоят… По обе стороны пирса действительно вытянулись длинные узкие корпуса с высокими гладкими рубками и бульбообразными вздутиями на полубаках. Правда, всего два. А речь в приказе шла о трёх-пяти. Остальные в море, значит, «работают», сволочи!
— Ох и старьё, — удивился командир. — Тип «Оберон», проект семьдесят первого года, тысяча шестьсот тонн, семнадцать узлов под дизелями, восемь аппаратов, пушка сто, экипаж шестьдесят восемь человек…
Столько лет лейтенант-противолодочник ежедневно справочники и таблицы зубрил, что сейчас все ТТХ и прочее от тех же зубов и отскакивало.
— Туман-два, Туман-два, — закричал он в микрофон ведущему эскадрильи, — цель обнаружена, цель обнаружена! Атакую! Вы за мной, по пеленгу. Десант бросайте беспосадочно — скалы, пляж узкий. Как понял?
«Восемьдесят пятый», до предела убрав газ, лишь бы только не потерять управляемость, прошёл над домиками, покачался с борта на борт, демонстрируя свои эмблемы, в расчёте выиграть нужные до подхода десанта пять-семь минут. Изобразил намерение приземлиться, и вдруг командир подумал: «А зачем изображать? Сяду, и всё. Контрольная комиссия прилетела».
Лейтенант рассудил правильно: если вертолёт с опознавательными знаками «дружественной державы» (а в то, что здесь окопались марокканцы или малайцы, салага-первогодок не поверил бы) собрался сесть, значит — надо. Кому — отдельный вопрос. Главное, раньше времени фонари не открывать. Броня вертолётов и остекление — пули, даже крупнокалиберные, выдержат. А уж ответить — есть чем. Даже интересно будет посмотреть, как шестнадцать ракет с пилонов сработают по этому милому городку. Плюс две тридцатисемимиллиметровые пушки и четыре пулемёта «УБК».
— Туман-два, Туман-два, отставить! Отставить! Я сажусь. Здесь тихо. Мне с крыльца дружелюбно машут. Оставайтесь в зоне прикрытия. Десант сбрасывайте вне зоны видимости. За горкой на шесть часов. Добегут пешком…
В этот момент два лейтенанта гидроавиации уже заработали свои новые погоны.
— Слышь, Толя, — сказал командир штурману, — ты инглиш лучше меня знаешь. Сядем — выходи, начинай плести, что в голову взбредёт. А я озираться буду…
Лейтенант довернул вертолёт, чтобы в сферу пулемётно-пушечного огня попал пирс и подходы к нему. А ракеты в пилонах смотрели на посёлок. Считай, дело сделано.
Штурман лейтенант Финогеев спрыгнул на площадку, покрытую утрамбованным вулканическим щебнем, пошёл навстречу высокому, наголо бритому мужику в синей робе, помахивая своим планшетом.
— Хеллоу, камрад! Пакеты вам привёз… — с двадцати шагов крикнул штурман и не встретил Ответной улыбки. На него смотрело напряжённое лицо человека, заведомо и предварительно ненавидящего весь окружающий мир. Лет ему примерно сорок пять, из них две трети этого срока биография, скорее всего, складывалась не так, как воображалось.
Ну а сейчас-то что? Какие претензии к летунам, доставившим почту? Вдруг в ней сплошная польза и радость? Чек за службу на год вперёд, призовые за последнюю успешную операцию…
Лейтенант, успев сделать ещё десять шагов, вдруг увидел округлившиеся до невероятия глаза и жуткую гримасу и без того малопривлекательной физиономии. Уловил мгновенный бросок руки к кобуре, пристроенной под рубашкой по-немецки, сильно слева. И сам метнулся вбок, против Часовой стрелки. Не ковбой он, но кое-чему учили. Почти полный оборот придётся сделать камраду ему вдогонку, а двуствольная ракетница, как у любого штурмана, пристёгнута снаружи к правому сапогу. Не боевое оружие, а попадёшь под выстрел — извини-подвинься: от белых медведей на Новой Земле легко отбивались.
Кнопки расстёгивать некогда. Рывок, ремешки пополам и навскидку, на уровне колен, сразу на оба спуска.
Сдвоенный хлопок, свист, фиолетовое пламя и нечеловеческий крик. Всё здесь — нечеловеческое. Никакой выдержки. Ранили — ну и терпи.
Николай Шорохов, верный друг-командир, за пять лет даже до звеньевого не дослужившийся, среагировал мгновенно. И приказ помнил, и то, как товарища спасать, сообразил в секунду. Отпустил тормоза, вертолёт, покатившись вперёд, прикрыл штурмана своим шасси. Из правого под-фюзеляжного пулемёта прошёлся по крышам (не ниже), разнося по окрестностям старинной работы черепицу. В ответ — ни выстрела. Как иначе? Сколько бы их там ни было, лежат носами в пол. Стены — простая щитовка, а позади, в полусотне метров — вкопанные в рыхлый склон горы цистерны с бензином или соляркой. Тонн на тысячу. Дадут по ним — и привет, ребята. Ни зарплата не понадобится, ни премиальные…Как писал, по другому, впрочем, поводу гений всех времён Козьма Прутков: «В таком случае не останется ни того человека, ни даже самых отдалённых его единомышленников!»
— Туман-два, садитесь за мной, садитесь. Не стрелять! — прокричал лейтенант в микрофон.
Финогеев втащил через комингс вертолёта тяжеленное тело врага. Ох и лихо он ему попал!
Ниже колен ног, считай, нет. Ракеты, пусть не успев как следует разгореться, имели страшную кинетическую энергию с температурой в тысячу градусов. Отчего сосуды спеклись, нет кровотечения.
Штурман всё равно, как учили, затянул жгуты по бёдрам раненого, вколол сразу три тюбика морфия. Выживет, сволочь, от шока не сдохнет. А где — и как не наше дело.
Глаза раненого начали приобретать осмысленное выражение. Минут на десять, потом снова отрубится.
Финогеев спросил то, что его больше всего сейчас интересовало:
— Ты, идиот, зачем за пистолет схватился? Я к тебе по делу шёл… Сейчас бы сидели, виски пили…
Пленник поднял руку и показал пальцем на грудь штурмана.
Ох, ты, вот уж действительно… Вертолёт замаскировали, а тут над левым карманом — русский флаг, над правым — чин и фамилия. Выражаясь научно — бывает! Они ведь садиться и в зрительный контакт с противником вступать не собирались. Так уж вышло!
Так кому в итоге не повезло?
Внезапно с близкой сопки часто забил тяжёлый пулемёт. Миллиметров двенадцать, если не четырнадцать. Фюзеляж загудел от нескольких попаданий, на лобовом стекле возникла чёткая белая борозда.
— Врёшь, падла, нас этим не возьмёшь, — оскалился Шорохов, ударил в ответ НУРСом. Попал, попал — пулемёт примолк.
— Взлетаем, Толя!
— Взлетай, я выскочу. Они, бля, там сейчас, небось, бумаги жечь начнут…
— Да плевать, не наша забота! Мы цель нашли, языка взяли…
Однако в крови у штурмана бурлил не только боевой адреналин. Хрена б ему, действительно, о чужих делах думать? Так нет! У любого должен быть свой Аркольский мост! Убьют — так и чёрт с ним. А последний шанс упускать — всю жизнь жалеть будешь.
Финогеев выдернул из зажима рядом с сиденьем штатный автомат.
— Прикрывай меня, Коля, а я им щас…
— Туман-два, Туман-два! — кричал Шорохов, подняв вертолёт на двадцать метров и зависнув напротив строений посёлка, из которых начали стрелять, и довольно дружно. — Высаживайте десант на пирс, прямо на лодки. — В мою сторону не работайте, там Финогеев!
— Какого… ему там нужно, — выругался командир ударной группы капитан второго ранга Туманов-второй. Очень ему хотелось ударить по объекту из всех стволов. Когда ещё придётся?
Однако просьбу-приказ младшего по чину и должности выполнил. В армии, если есть взаимопонимание и доверие — командует тот, кто лучше понимает обстановку. Сколько раз бывало, когда взводные и ротные своевременными и грамотными решениями командиров полков выручали.
Чисто для психологического воздействия «восемьдесят пятые» кружили над фьордом и посёлком, демонстрируя готовность спалить здесь всё к чёртовой матери. Грохот двигателей, отчётливо видимые снизу пилоны с десятками смертоносных ракет, ищущие цель стволы пушек й пулемётов.
Два «пятьдесят первых» с десантом рискованно сблизились, коснулись колёсами узкого, как школьная линейка, пирса, вдобавок — перехлёстываемого боковой прибойной волной. Пилоты виртуозно манипулировали ручками управления и газа, удерживая машины в неустойчивом равновесии.
Двадцать морпехов спрыгивали с кормовой аппарели и из боковых дверок, бросались — вправо-влево, по намеченному уже в полёте плану — на палубы субмарин.
Опять лишние секунды проспали подводники. Если бы немного раньше, с первым звуком приближавшегося вертолёта, дежурные расчёты по тревоге выбежали к пушкам и пулемётам — совсем другая могла получиться картина — из стомиллиметровки в упор по садящемуся рядом вертолёту — вообразить страшно, как бы такое выглядело. Из спаренного «гочкиса» — немногим лучше.
Зато теперь — как на отработке упражнения «семь-восемь» на Оленегорском полигоне. По возникшей из рубочного люка голове — точный удар затыльником приклада, из палубного — специально окованным по ранту ботинком. И следом, вниз — дымовая граната с хлорацетофеноном. Ужасная вещь — в тесных отсеках ничего не увидеть, а тысячи острейших крючков раздирают глаза, носоглотку, бронхи… Легче умереть.
