— Как там у вас дела?
Валера ответил:
— Сама не слышишь?
А было слышно — даже в телефон, — как Володя стонал: «А-а! А-а!»
— И так — все время?
— Все время».
Оксана: «Эти последние дни… В принципе, можно сказать, что Володя находился в состоянии агонии. Последние два дня он вообще не выходил из квартиры. По-моему, он знал, что умрет».
А. Штурмин: «Я приехал на следующий день… Володя был в ужасном состоянии. Ходил, стонал… Вначале меня не узнал. Потом узнал. Обнял.
Никогда в жизни не забуду его напряженное — твердое, как камень, тело. Они все время хотели вывести Володю из этого состояния — шампанским… А Володя все время показывал пальцем — шприц! шприц! А они говорят:
— Ничего, ничего… Еще один день, и он выскочит!»
Оксана: «На следующий день я приехала днем…
А Володя стал падать… А все сидели за столом и говорили:
— Это при тебе он так выкаблучивается… О-о… Смотри, опять упал… А тебя не было — нормально…
А вечером приехали эти врачи… Федотов все время делал уколы… Седуксен и что-то такое, что делают перед операцией. Но что конкретно, не знаю, — это же можно выяснить…
Но в принципе я Федотову говорила:
— Толя, ты мне объясни, как может реагировать организм на два совершенно противоположных препарата?!
С одной стороны, он колол успокаивающее, снотворное, а с другой — вводил тонизирующие препараты. Он делал настолько странные вещи, что даже я удивлялась:
— По-моему, происходит разлад нервной системы, — ведь ей непонятно, какую команду выполнять: не то отдыхать, не то бодрствовать…
— Да нет, — говорил Толя, — это специально так… Он как бы отдыхает, — и в то же время он — в тонусе…
— Ну, не знаю…
А Володя уже никак не реагировал».
A. Федотов: «Я его наколол седуксеном. Он был в отрубе. Я дал ему поспать. Я еще говорю:
— Да его хоть сейчас бери и уноси…
Я ему абстинентный синдром снял».
B. Янклович: «Приехали врачи из Склифа — Сульповар и Щербаков, Федотов был там… Состоялся этот длинный-длинный разговор…»
Оксана: «А вечером приехали врачи… Мы устроили такой консилиум: сейчас увозить Володю в больницу или не сейчас. Решили, что не сейчас, надо подождать два дня…»
Л. Сульповар: «Валера сказал, что Володя совсем плохой… Что дальше это невозможно терпеть и надо что-то делать… Ну, мы и поехали туда. Вместе со мной был Стас Щербаков, он тоже работал в реанимации и хорошо знал Володю. Мы приехали, состояние Володи было ужасным!»
C.Щербаков: «Ну, а наша последняя встреча, если ее можно так назвать, — вечером 23 июля. Почему мы его не взяли тогда?.. Ведь дело дошло чуть ли не до драки…
К нам в реанимацию приехал Валера Янклович (вместе с Федотовым. — В. П.) и попросил дозу хлоралгидрата. Это такой седативный — успокаивающий, расслабляющий препарат, и довольно токсичный. Дежурили мы с Леней Сульповаром, и когда узнали, в каких дозах и в каких смесях хлоралгидрат будет применяться, мы с Леней стали на дыбы! Решили сами поехать на Малую Грузинскую. Реанимобиль был на вызове, мы сели в такси.
Приезжаем, открывает дверь какая-то девушка. В нестандартном большом холле горит одна лампочка— полумрак. На диване под одеялом лежит человек и вроде слегка похрапывает. Я прохожу первым, смотрю: человек в очках… Понимаю, что не Высоцкий. Это был Федотов — тогда я в первый раз с ним столкнулся. Спрашиваю:
— А где Высоцкий?
— Там, в спальне.
Проходим туда и видим: Высоцкий, как говорят медики, в асфиксии — Федотов накачал его большими дозами всяких седативов. Он лежит практически без рефлексов… У него уже заваливается язык! То есть он сам может себя задушить. Мы с Леней придали ему положение, которое и положено наркотизированному больному, рефлексы чуть-чуть появились. Мы с Леней анестезиологи — но и реаниматоры тоже, — видим, что дело очень плохо. Но ведь и Федотов — реаниматолог-профессионал! Я даже не знаю, как это назвать — это не просто халатность или безграмотность!.. Да если у меня в зале лежит больной, и я знаю, что он умрет, — ну нечего ловить! Но когда я слышу храп запавшего языка, я спокойно сидеть не могу.
Ну а дальше пошел весь этот сыр-бор: что делать?»
Л. Сульповар: «Когда мы зашли в спальню, у Володи уже были элементы «цианоза» — такая синюшность кожи. Запрокинутая голова, знаете — как у глубоко спящего человека, особенно выпившего, западает язык… У такого человека почти всегда губы синюшные, синюшные пальцы… Мы положили его на бок, придали правильное положение голове, чтобы язык не западал… Прямо при нас он немного порозовел.
Стало ясно, что или надо предпринимать более активные действия — пытаться любыми способами спасти, — или вообще отказаться от всякой помощи…
Что предлагал я? Есть такая методика: взять человека на искусственную вентиляцию легких… Держать его в медикаментозном сне несколько дней и вывести из организма все, что возможно. Но дело в том, что отключение организма идет с препаратами наркотического ряда. Тем не менее хотелось пойти и на это. Но были и другие опасности.
Первое: Володю надо было «интубировать» — то есть вставить трубку через рот. А это могло повредить голосовые связки. Второе: при искусственной вентиляции легких очень часто появляется пневмония, как осложнение… В общем, все это довольно опасно, но другого выхода не было».
С. Щербаков: «Я однозначно настаивал, чтобы немедленно забрать Высоцкого. И не только потому, что тяжелое состояние, но и потому, что Высоцкому здесь просто нельзя быть. Нельзя!
Федотов сказал, что это нужно согласовать с родителями — хотя зачем в такой ситуации согласовывать с родителями?! Сульповар позвонил. По-моему, он говорил с Ниной Максимовной, она сказала:
— Ребята, если нужно, конечно, забирайте!
Интересно, помнит ли она этот разговор?»
С. Щербаков: «Но дальше все уперлось в то, что у него через неделю самолет.
Тогда стали думать, что делать сейчас? Забрать к себе (в институт Склифосовского. — В. П.) — это практически исключалось. Потому что к Высоцкому не только в реанимации, но и в институте тоже относились уже очень негативно. Особенно — руководство, потому что они понимали, что институт «курируют» сверху. Да еще совсем недавно была целая «наркоманная эпопея» — по этому делу несколько наших сотрудников попали за решетку. Так что на неделю никак не получалось, но дня на три мы могли бы его взять…
Два-три дня подержать на аппарате, немного подлечить… Леня Сульповар говорил вам, что интубирование создает угрозу голосовым связкам, — но что говорить о потере голоса, если вопрос стоит о жизни и смерти?! А пневмония как осложнение при лечении на аппарате, во-первых, бывает не так уж часто, а во-вторых, ее можно избежать… Конечно, отдельный бокс— это идеальный вариант, но какой бокс?! Вот я вспоминаю нашу старую реанимацию… У нас был один большой зал — наш «центральный цех», как мы его называли. Там было пять или шесть коек. Потом — ожоговый зал, чуть поменьше. И была проходная комната, где стояла одна койка, — ну какой это бокс? Бокс — это что-то отдельное, с отдельным входом…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
