– Ищи хорошее в плохом, плохое в хорошем.
– Да, ищи! – его глаза возбужденно загорелись. – Обязательно ищи! Но не ставь определения, не давай оценку! Ты должен научиться своей игрой задавать вопросы.
– Это как?
– Ты должен заставить зрителя задуматься. Только дурак знает ответы на все вопросы, мудрый всегда сомневается. Уважай своих зрителей, они не глупее тебя. Когда ты даешь свою оценку, ты даешь готовый ответ. Ведь так? А ты отрекись от себя! Научись задавать вопросы, и ты добьешься успеха!
Через год Федор взял Михеича на премьеру своей второй картины. Он купил ему смокинг и был поражен. Перед ним стоял аристократ – белая кость, голубая кровь, точнее не скажешь!
Михеича удивленно узнавали коллеги, кто-то здоровался, кто-то бросал косые взгляды. А зрители? К ним подлетели две молоденькие девушки.
– Извините, вы тот самый Борис Могилевский?
– Да.
– Ой! А мы думали, что… – вторая толкнула ее в бок. – Это вам, – девушка протянула букет.
– А автограф можно? – на Федора никто не обратил внимания, и нечто, похожее на зависть, шевельнулось в его душе.
Люди все шли и шли к своей недосягаемой звезде, тайне и загадке.
Старик распрямился и даже стал выше ростом, но в глазах стояла стена слез. Федор смотрел и поражался, ни одна слезинка не выпала из старческих больных глаз, даже сейчас он оставался великим и гордым Мастером!
Только когда Федор привез его домой, Михеич вдруг разрыдался и стал целовать ему руки.
– Спасибо! Ты не представляешь, что ты для меня сделал! Я думал, что я труп, живой труп! А я жив, жив.
– Нет, Федя, не так! Опять не так! – Михеич нервно соскочил с кресла, но тут же упал обратно, ноги уже не слушались. – Ты пойми, почему был велик Вахтангов или Ермолова? Они каждый раз, стоя на сцене, не боялись живьем содрать с себя кожу и, разрывая грудную клетку и ломая ребра, доставали на всеобщее обозрение окровавленное сердце, а потом уползали зализывать раны. А наутро, превозмогая боль, опять сдирали с себя кожу.
Он тогда еще не знал, что это был последний урок Мастера.
Михеич умер ночью, во сне.
– Федор, ты готов? – к нему осторожно подошел режиссер.
– Да! – он улыбнулся и бодро вскочил. «Михеич! Для тебя! Я им покажу, как из двух слов спеть песню!»
И он спел! Он содрал с себя кожу и открыл сердце!
Съемочная группа громко аплодировала. Он удивил всех, хотя, казалось, это сделать практически невозможно.
– Федор, нет слов, – восхищенный режиссер пожал ему руку.
Он и сам это знал. Даже тогда, в начале 90-х, когда кино не было вообще, когда пустовали театры, на Степанова продолжали ходить. Под него писали сценарии, под него находились деньги, он был один из немногих, кто не утонул в мутных водах анархии.
На съемочной площадке замаячила неуклюжая фигура Мишки, и его охватил острый приступ разочарования и привычной уже злости.
– Федька, талант! – вместо приветствия восторгался продюсер. – У меня даже слов нет!
«Вот и помолчи!»
– Спасибо, – это уже прозвучало вслух.
Федор переодевался в гримерной, а Майский буравил его глазами.
– И чего ты уперся, объясни? Хорошая передача.
– Вот ты и иди, – зло отозвался Федор, застегивая рубашку.
– Может, объяснишь, что тебя не устраивает?
– Все! Какой-то прямой эфир. Кто вообще это придумал? Воспоминания, детство, юность… – не унимался он. – А я не хочу ничего вспоминать!!!
– Ты и не вспоминай, – спокойно произнес Михаил. – Пусть другие вспоминают. Я читал сценарий, там очередь выстроилась из желающих петь тебе дифирамбы. И потом, этот ваш бизнесмен банкет заказал. Неужели тебе, и правда, не интересно встретиться с однокашниками?
– Я тебе уже сказал, что не пойду! – Федор хлопнул дверью.
– Пойдешь, пойдешь, – барабаня пальцами по столу, отозвался в пустоту Михаил Мартынович Майский.
О продюсере Майском давно гуляли фантастические слухи. Говорили, что за ним стоят грязные деньги мафии, что он лично убивает своих конкурентов, что он спит с молодой женой министра К. и отбил любовницу у генерала В. Его преследовали кулуарные разговоры об огромных взятках и об отмывание денег, но ни разу обвинения, выдвинутые против него, не получали подтверждений.
Майский часто вспоминал тюрьму и ту страшную ночь, когда он наказал обидчика. От смерти и нового срока его спас местный авторитет Терентий. Он спас его тогда и помог потом, когда, отсидев, Майский вышел в никуда. Имущество конфисковали, старые друзья делали вид, что они с ним не знакомы. Мишка начал с нуля и сумел сориентироваться в призрачных сумерках зарождающегося капитализма. Его, как и прежде, тянуло к талантам.
Сегодня он известный, богатый, имеющий вес в обществе продюсер, которого все время обвиняют в связях с мафией, а он всего лишь платил по счетам и жил в ладу со своей совестью, следуя однажды заведенному правилу – не обижайся, не осуждай, не презирай, а просто позволь миру быть таким, какой он есть.
«Да, все это очень и очень странно», – продолжал размышлять Майский над поведением Федора, сидя в пустой гримерке.
С самого первого дня их знакомства Михаил боготворил Федора, но никогда не показывал вида. Федор был для него загадкой. Талантливый, умный, с неимоверным обаянием, самоуверенный, любимец женщин, баловень судьбы, божественный гений! Но… злобный, мстительный, неуверенный, несчастный… И это тоже Федор! Кто сказал, что гений не может быть злодеем? Может!
«Ангел с глазами дьявола», – так про себя называл его Мишка.
Он посидел еще минуту, улыбнулся, достал из кармана телефон и позвонил Крылову…
Федор сидел в машине, нервными рывками вытирая остатки грима. «Приперся! Все испортил! Нигде покоя нет! – он посмотрел в зеркало. – Кажется, все. Куда ехать? Домой? Нет! Там Катька, со своими вечными любовными страданиями и преданными глазами. – Ее покорность порой выводила его из себя, как бы он ни унижал ее, она все принимала с благодарностью. – Прям, мать Тереза! И все вокруг: какая жена – красавица, умница! Если бы они знали, во сколько обходится мне ее красота! Визажисты, массажисты и еще бог знает что, – он не жалел денег, просто по привычке брюзжал, ведь рядом с ним должны находиться только лучшие. – Если бы не ее жертвенность в глазах!
Даже мать, которая в штыки приняла невестку и продолжала ее гонять „как сидорову козу“, даже она тихонько, чтобы не услышала Катька, выговаривала:
– Да тебе на нее молиться надо!
И Мишка туда же! Подхалим! „Катенька, твой муж должен тебе памятник прижизненный поставить“. А та глазки в пол.
– Ну, что ты! Это такое счастье быть с ним рядом!
Рабыня Изаура! Красивая, умная, но не свободная!
Хотя, чего это я? – оборвал он себя. – Катька, в принципе, хорошая жена. Не бубнит, не пилит, сцен ревности не устраивает, делает вид, что ничего не знает. А я делаю вид, что не знаю то, что она знает, – он ухмыльнулся, правда, горько. – И готовит хорошо, и в постели не перечит, и денег никогда не просит, всегда и всем довольна. А уж лучшей матери для детей и пожелать нельзя! Так что грех жаловаться, просто золотая жена! – сказал себе Федор, но домой все равно ехать не хотелось. – Все-таки трудно танцевать танго с женщиной, которая тебя не чувствует, – перед глазами опять встал образ белокурой девочки с белыми бантами. – Нет, брат, забудь, твой лимит на любовь исчерпан!»
Он и сам не заметил, как подъехал к «Рикардо» – итальянскому ресторану, модному в этом сезоне среди богемной, актерской братии. Никого не хотелось видеть, и Федор уже приготовился развернуться, но, заметив пару стройных ножек, взбежавших по ступенькам, передумал.
Его проводили за свободный столик, и он сразу же сделал заказ.
– И водки, грамм триста, – крикнул он вдогонку официанту.
Федор оглядел фонтаны, колонны, золотую лепнину. Всего много, и потому неинтересно. «Хотя кормят здесь хорошо».
Вышколенный официант принес поднос с запотевшим графином и закуску.
– Я сам, – он налил себе полную рюмку, залпом выпил и закусил балычком, настроение медленно поползло вверх.
Народу было немного, длинноногая красавица сидела с журналистом из желтой-прежелтой, с оттенками детских фекалий газетенки. Репортеры до сих пор гоняются за ним, пытаясь поймать на «горячем» то с К., то с П., но Федор только посмеивался: если уж раньше им с Машей удавалось обманывать КГБ, то где уж им теперь угнаться за людьми, прошедшими школу советского диссидента.
Девица ему не понравилась. Безликая кукла сегодняшних дней. И Федор облегченно вздохнул, внутренне радуясь этому обстоятельству. В последнее время он практически не испытывал сексуального влечения, это был скорее очередной путь доказать себе, что он, Федор Степанов, остается первым, желанным и лучшим.
