А Ошеверов, собравшийся в Салехард подзаработать?
А Вовушка! Ночь он просидел с Митькой Шихиным за бутылкой водки, а наутро его смутное предчувствие стало решением, твердым и единственно правильным, — надо ехать в Пакистан строить металлургический завод.
А Федулов, на пятом десятке бросивший канализацию и посвятивший себя живописи?
Все они обкатали свои авантюры на Шихине. Это вовсе не значит, что он все замыслы одобрил, нет, некоторые он забраковал, в иных усомнился, но ведь к нему шли не для того, чтобы он обязательно восхитился, да и вообще не для того мы спрашиваем совета, чтобы тут же им воспользоваться. Это гак, способ убедиться в собственной проницательности.
И была еще одна особенность в отношениях Дмитрия Алексеевича Шихина с его друзьями. Едва ли не каждый из них считал себя его учителем в той или иной области и, конечно, слегка обижался, когда Шихин проявлял непослушание. Но советы и наставления выслушивал признательно, с серьезным, проникновенным взглядом. Не из лукавства, да и в розыгрыше его нельзя было заподозрить. Он принимал человека таким, каким тот хотел быть. Это не так просто, ребята. Ведь приходится жертвовать своим самолюбием, мнением, жизненным опытом. Но от всего этого Шихин отказывался легко, прекрасно чувствуя себя в тени своих замечательных друзей. Однако воспринималось это как ограниченность, если не слабоумие. Да, дескать, Шихин неплохой парень, и мы хорошо к нему относимся, но в общем-то знаем ему цену, о чем тут говорить!
Знал ли об этом Шихин или пребывал в блаженном заблуждении?
Знал, видел, чувствовал, но не возражал.
* * *
— Ну хорошо, найдешь ты анонимщика, а дальше? — спросил Федулов. — Что дальше?
— Ничего, — Илья пожал полными плечами. — Разве разоблачение само по себе... Этого недостаточно? А обезопасить всех на будущее?
— Найдя автора, ты будешь считать себя в безопасности? — Федулов изогнулся сутулым телом вперед и ощерился, показав провалы в зубах. — Но ведь у тебя нет явного кандидата в анонимщики? Правильно? Другими словами, ты допускаешь, что ее мог написать каждый из нас. Так? — Федулов постоянно требовал согласия с собой, иначе он не мог продолжать.
— Более или менее, — настороженно ответил Ошеверов.
— Значит, ты согласен с тем, что никто из нас не выглядит хуже других... А если найдешь злодея и скажешь — вот он... Разве мы все сделаемся лучше?
— Но с вас снимется подозрение! — заорал Ошеверов.
— Значит, сейчас мы все на равных, кроме тебя, конечно... И каждый может оказаться в злодеях? Так? Безопасность невозможна, Илья. Анонимка сидит в каждом из нас... Следующий раз напишет кто-нибудь другой... Мы все подпорчены. Да-да-да! — запричитал Федулов, горестно качая головой.
— Чем?
— Средой обитания. Знаешь, иногда обезьяны крадут детей... Так вот, человеческий детеныш, прожив с обезьянами год, никогда не станет полноценным человеком. А мы в этой системе прожили жизнь... Мы — гнилушки, Илья. Нам не вернуться в полноценное человеческое общество. И дети наши не годятся, им уже не потянуть... Они тоже подпорчены.
— Что ты предлагаешь? Все бросить?
— Как хочешь... Я просто поделился с тобой. Анонимщик окажется ничуть не хуже и не лучше любого из нас.
— Ну что ж, — угрюмо проговорил Ошеверов после долгого молчания, — тогда будем считать, что я работаю для внуков и правнуков. Ведь нас приучили жить для будущего, устремлять помыслы в будущее, собственную сегодняшнюю жизнь можно и в грош не ставить. Так и поступим. Вася, ты согласен со мной? — громко спросил Ошеверов, повернувшись к саду.
— Будущее светло и прекрасно, — ответил Васька-стукач, и голос его прозвучал совсем рядом. — Цените будущее, уважайте его, работайте на него, стремитесь к нему...
— Вот видишь, и Васька со мной согласен!
— Ни пуха, — сказал Федулов и подставил солнцу лицо, чтобы оно загорело, чтобы в понедельник, когда в канализационном управлении кто-то скажет, что он неплохо выглядит, Федулов мог бы небрежно бросить — провел выходной на даче, отличная была погода!
* * *
Козы.
Не забыть о козах.
При удобном случае нужно подробнее рассказать о том, как по горячей пыли мимо шихинского участка несколько раз в день проходило стадо коз — тридцать три козы насчитала Катя. Погоняла коз пожилая, дочерна загоревшая женщина. Она была босая, на ней неизменно висело выцветшее платье, какой-то передник и, кажется, цепочка на шее... Да-да, у женщины на шее была простая железная цепочка, скорее всего от ходиков.
К концу лета Шихин уже знал, что недалеко находится изба этой женщины, впрочем, уместнее было назвать ее землянкой. Там она и жила вместе с козами. Заглянув как-то в окно, Шихин увидел на полу корыто, наполненное водой, в углу стояла мятая миска, у подоконника — железное ведро. Видимо, крыша потекла во многих местах, и женщина под струи воды, льющиеся с потолка, подставляла все, что могла найти в доме.
Летом она пасла коз в лесу, вдоль дорог, на заброшенном стадионе, на котором никогда никто ни с кем не состязался, а зимой перебивалась как могла, ее запасов сена явно не хватало и до Нового года. То ли не могла он заготовить сена, то ли негде было его хранить, а может, попросту не верила, что опять наступит зима. Но зима все-таки наступала, и тогда случался падеж, но это уже к весне. Как-то в феврале Шихин видел, как, привязав к детским раскрашенным санкам два козьих трупа, женщина волокла их куда-то в сторону леса. Лицо ее, как обычно, было напряжено, она словно пыталась что-то понять, вспомнить, а на людей смотрела так, будто хотела кого-то узнать.
После Нового года она собирала по одинцовским дворам выброшенные елки, козам хватало их на месяц. Дрова, которые ей удавалось собрать к холодам, тоже, видимо, заканчивались вскоре после новогодних праздников. Шихин однажды видел, как она во дворе выламывала ножки у стола — без топора, раскачивая их и выворачивая из гнезд. Шихин помог тогда ей развалить этот съеденный шашелем стол, и она кивком поблагодарила его. А как-то летом Катя испуганно принесла в дом пол-литра козьего молока — оказывается, женщина остановила ее на дороге и молча вручила свой подарок. В тот день ничего, кроме этого молока, не было у Шихиных на столе. Они выпили его молча, а потом сидели на ступеньках крыльца и смотрели в полыхающий зеленью сад, пока не засветились в сумерках розовые, фиолетовые, белые флоксы.
Нет уже ныне той женщины, нет ее коз, на месте землянки проходит дорога, и Шихина всегда охватывает острая грусть, когда он бывает возле этого места. «Вам не понять моей печали, — бормочет он, — вам не понять моей печали...» А в те времена Шихин частенько собирал бутылки вдоль оттаявших весенних ручьев, вдоль тропинок, на местах удалых лесных застолий. Женщина бутылок не собирала. А как-то, увидев, что Шихин подобрал бутылку, посмотрела на него с такой укоризной, что он поторопился уйти за деревья. Нет, он не выбросил ту пивную бутылку за двадцать копеек, принес ее домой, как обычно, отмыл и поставил в угол. Вроде не произошло ничего особенного, однако настроение у него в тот день было неважное.
Зашел как-то Шихин в булочную на станции, прекрасно зная, что нету него в кармане ни копейки. Но не мог совладать с собой, услышав запах горячего хлеба. И он встал в очередь, взял батон и пока подошел к кассе, успел надкусить ею с двух сторон. А потом так искренне шарил по карманам в поисках восемнадцати копеек, так суматошно заглядывал в какие-то неприметные щели в одежде, что кассирша поверила — забыл мужик деньги дома. Ладно, потом занесете, сказала она.
Шихин возвращался домой счастливый — как же, добытчик, кормилец!
Однажды я рассказал Аристарху об удивительном случае, происшедшем с Шихиным в то время. Собравшись как-то в Москву, он обнаружил, что пятака на метро у него нет. Однако отправился на электричку в полной уверенности, что пятак найдет по дороге. Он даже мог сказать, где именно найдет — на шпалах, недалеко от кассы. Рядом будут валяться бутылочные осколки, ребристые пробки от пива, выпавшая из неверных рук пьяного мужичка сигарета. Так все и случилось. Подойдя к кассе и глянув вниз, на рельсы, Шихин увидел пятак, который давно уже сиял в его воображении.
Аристарх внимательно выслушал меня, кивнул.
Тренироваться ему надо, — сказал он, как о чем-то само собой разумеющемся. — Из него кое-что стоящее может получиться.
* * *
Мы все время забываем о двух участниках событий — Кате и Шамане, хотя на их долю выпало немало веселых происшествий в этот день. Гости посчитали для себя обязательным поговорить с Катей, расспросить о жизни, а рассказать ей было что — осенью она собиралась в школу, в первый класс, ну а уж о Шамане и говорить нечего. Добродушный пес сразу всем полюбился, и каждый трепал его за уши, Шаман звонко лаял, припадая на передние лапы, угрожающе вертел хвостом и всячески потешал публику. Общаться с ним было тем более приятно, что его никто ни в чем не подозревал, от него исходило чистое и бескорыстное сияние.
