В тот самый день 17 июля, когда в Брюсселе открывался съезд социал-демократов, а в Одессе происходили массовые рабочие демонстрации, застигнувшие врасплох местные власти, - на другом конце России совершались события совершенно иного порядка: государь прибыл в Саровскую пустынь на перенесение мощей св. Серафима Саровского.
Саровские дни были значительным событием в жизни государя. Он живо интересовался личностью преподобного
Серафима (старца-подвижника, скончавшегося в 1833 г.); когда синод объявил о причислении Серафима Саровского к лику святых, государь пожертвовал большие средства на украшение обители, на сооружение раки для хранения мощей святого и на устройство торжественных празднеств по этому случаю.
Приготовления к торжествам длились полгода; левая «легальная» печать по-своему выражала к ним свое отношение, храня полное молчание; заграничные издания, в том числе и «Освобождение», иронизировали по поводу готовившихся празднеств и доказывали, между прочим, будто канонизация преподобного Серафима незаконна, так как его тело не осталось нетленным…
Саровская пустынь расположена среди густых лесов, на рубеже Нижегородской и Тамбовской губерний, в сотне верст от ближайшей железной дороги. Около монастырской ограды, в предвидении большого числа паломников, были построены временные бараки на несколько десятков тысяч человек. Молва о торжествах разнеслась по всей России, и с самых разных концов стали собираться в Саров богомольцы и больные, жаждущие исцеления. Вместе с населением окрестных уездов, массами повалившим в пустынь - отчасти на богомолье, отчасти чтобы увидеть царя, - в Саров собралось не менее трехсот тысяч человек.
Государь, обе императрицы, великие князья Сергий Александрович, Николай Николаевич и Петр Николаевич, другие члены царской семьи, митрополит с.-петербургский Антоний, епископы нижегородский, казанский, тамбовский прибыли в Саров к вечеру 17 июля. На следующее утро государь отправился пешком в скит, куда удалялся временами св. Серафим. Вдоль всей дороги теснились паломники, гл. обр. крестьяне, громко приветствовавшие царя. Днем, после богослужения в Успенском соборе, шествие проследовало в Зосимо-Савватиевскую церковь, где стоял гроб св. Серафима; государь, великие князья и архиереи подняли гроб и понесли его на носилках в собор. Это было уже вечером; по обе стороны шествия стояли ряды молящихся с зажженными свечами.
«Выйдя из церкви, - пишет участник торжеств, - мы очутились, поистине, в другом храме. Наполнивший монастырскую ограду народ стоял в благоговейном молчании; у всех в руках горящие свечи. Многие, стоя на коленях, молились по направлению к собору. Вышли за монастырскую ограду - там та же картина, но еще величественнее, еще грандиознее: там стоят еще большие толпы народа и также со свечами, иные держат целые пуки их. Было так тихо, что пламя свечей не колыхалось.
Тут был в буквальном смысле стан паломников. Среди масс народа стояли телеги и разных видов повозки с привязанными к ним лошадьми… Из разных мест доносилось пение. То кружки богомольцев и богомолок пели разные церковные песнопения. Не видя поющих, можно было подумать, что звуки пения несутся с самого неба… Минула полночь, а пение не умолкало».
На третий день торжеств, после литургии, говорил проповедь архиепископ казанский Димитрий. «Уединенная подвижническая обитель превратилась в многолюдный город, - говорил он. - Всегда пустынный молчаливый лес Саровский полон ныне волнения и говора, движения и шума. Но это - не шум житейской суеты… Это могучий подъем и неудержимо сильное проявление сильного и здорового духа благочестия, которым живет и дышит православная Русь».
За Саровские дни государю также представлялись нижегородские дворяне с их предводителем А. Б. Нейдгардтом, и тамбовские с предводителем кн. Чолокаевым. Государь разделял братскую трапезу монахов обители. Когда на четвертый день, 20 июля, настал момент отъезда, епископ тамбовский Иннокентий, служивший молебен в часовне барачного поселка паломников, указал на великое значение тесного общения царя со своим народом, пережитое за эти памятные дни.
Саровские торжества укрепили в государе веру в его народ. Он видел вокруг себя, совсем близко, несчетные толпы, охваченные теми же чувствами, как и он, трогательно выражавшие ему свою преданность. Он видел и крестьянство, и духовенство, и дворянство, и невольно ему казалось, что та смута, которая тревожила его последний год и казалась такой грозной его министрам, - что эта смута наносное, внешнее, чисто городское явление, тогда как сердце России еще здорово и бьется заодно с сердцем ее государя.
В этом убеждении, игравшем большую роль во всех действиях государя, была и доля правды, и доля самообмана. Та часть населения, которой не было в Сарове, которая в эти самые дни все более углублялась в упорную, предвзятую враждебность к власти, была необходимым звеном в строении государства. Между государем и массой не хватало промежуточных звеньев; не хватало исполнителей его воли «не за страх, а за совесть».
Попытки вызвать к жизни идейные правые организации делались, но не имели большого успеха. В С.-Петербурге возобновило деятельность «Русское Собрание». Среди студенчества получили некоторое распространение союзы «академистов», восстававших против засилья политики. В Харькове - проф. А. С. Вязигин, в С.-Петербурге - приват-доцент Б. В. Никольский организовали правые кружки, читали доклады. Интеллигенция применяла против таких отдельных «смельчаков» орудие морального террора и клеветы: рядовой интеллигент был глубоко убежден, что те, кто не разделяют его воззрений, либо подкупленные, бесчестные личности, либо, в лучшем случае, люди не совсем нормальные…
За границей первые три года XX в. не принесли заметных внешних перемен. Во Франции правил левый «блок» Вальдека-Руссо; в Германии - Бюлов, в Англии еще держался консервативный кабинет. Не было ни новых войн (англо-бурская закончилась в начале 1902 г.), ни революций в больших странах. На этом бледном фоне выделился переворот 29 мая 1903 г. в Сербии, убийство короля Александра Орбеновича с супругой и приближенными. Это убийство вызвало в Европе глубокое возмущение; заговорили о возможности разрыва сношений с Сербией. Однако новая династия Карагеоргиевичей сумела приобрести авторитет и популярность в стране; и - что было особенно существенно для России - с этой переменой австрийская ориентация сербской политики сменилась снова ориентацией русской. Семья Карагеоргиевичей имела давние связи с Россией; сыновья кн. Петра, Георгий и Александр, воспитывались в С.-Петербурге, первый в Александровском корпусе, второй - сначала в Императорском училище правоведения, потом в Пажеском его величества корпусе. Мать их была сестрой русских великих княгинь Анастасии Николаевны и Милицы Николаевны.
Между Россией и Францией поддерживались корректные союзные отношения, несмотря на явное взаимное несочувствие в вопросах внутренней политики. В сентябре 1901 г. государь во второй раз посетил Францию. Он присутствовал на маневрах французского флота в Дюнкерке и на маневрах армии в Реймсе. В Париже государь не был, к великому разочарованию парижан. Но тон отношений с Францией при новом правительстве был несколько иным: сам государь не высказал желания посетить столицу, да и французское правительство на этом не настаивало… «Приходится сказать, что этот второй приезд русской царской четы не вызвал прежнего общего порыва народной радости», - отмечала «Revue des deux mondes».
Весною следующего года (7-9 мая 1902 г.) отдавать визит приехал в Петербург французский президент Лубэ. В тех речах, которыми при этом обменялись государь и французский президент, не было ничего, кроме общих слов о неизменности союза.
Отношения с Германией за этот период были несколько сложнее. Германское правительство отвергло английские попытки завязать с ним союз, длившиеся почти три года ( 1898- 1901 г.). Ошибочно считая интересы Англии абсолютно несовместимыми с интересами Франции и России, Германия с некоторой тревогой наблюдала за первыми шагами в сторону англо-французского «сердечного согласия». Император Вильгельм II старался поддерживать связь с Россией, главным образом путем личной переписки с государем.
Хотя царская семья за первое десятилетие царствования государя несколько раз гостила в Германии у родственников императрицы, эти приезды не имели характера политических визитов. Но независимо от этого оба монарха имели за 1901-1903 гг. три серьезных «деловых» свидания: в Данциге (сентябрь 1901 г.), Ревеле (август 1902г.) и Висбадене (конец октября 1903 г.).
Брат императора Вильгельма, принц Генрих Прусский, гостил у государя в Спале осенью 1901 г. и вынес из этого длительного общения с ним совершенно иные представления о русском монархе, нежели те, которые господствовали в германских правящих кругах. «Царь благожелателен, любезен в обращении, но не так мягок, как зачастую думают, - докладывал принц Генрих германскому канцлеру. - Он знает, чего хочет, и не дает никому спуску (lasst sich nichts gefallen). Он настроен гуманно, но желает сохранить самодержавный строй. Свободно думает о религиозных вопросах, но никогда публично не вступит в противоречие с православием. Хороший военный». Принц Генрих далее отметил, что государь «не любит парламентов», и что он сказал об Эдуарде VII: «он в своей стране ровно ничего не может делать».
